Реклама
Новые темы«Восходящая звезда на пианистическом небосклоне», «виртуоз, покоривший весь земной шар», «первый пианист мира»… И несколькими десятилетиями позже: «плоское звучание», «дурной вкус», «отсутствие интонирования», «явная деградация таланта», «эпатажный пианист», «каждое выступление заканчивается скандалом», «единственный ученик Рихтера»… Таков весьма приблизительный, и крайне противоречивый портрет современных СМИ, посвященный выдающемуся музыканту нашего времени, лауреату первой премии конкурса им. Чайковского 1974 года, Андрею Гаврилову. Не скрою: я принадлежу к числу поклонников творчества Андрея. Меня радуют его находки, меня огорчают нападки современной российской прессы, которая, откровенно говоря, с Андреем не церемонится. Да и не хочет церемониться, ведь мы с вами живем в эпоху многочисленных спекуляций на так называемой «исторической правде»… Хочу только предупредить: поклонник отличается от фаната. Я не утверждаю, будто все трактовки Гаврилова идеальны. Что-то мне нравится (его записи Баха, Генделя, концертов Моцарта, Чайковского, Рахманинова, Прокофьева, некоторые баллады и ноктюрны Шопена), что-то вызывает резкое отторжение (например, другие ноктюрны того же Шопена). В данной ситуации творчество Андрея вызывает споры, напоминающие ожесточенные дискуссии о Г. Гульде, С. Рихтере, М. Юдиной, А. Корто, В. Софроницком, Э. Гилельсе, Р. Турек и другими столпами пианистического искусства недавнего прошлого. Хочется надеяться, что интервью, которое вы сейчас прочтете, наконец поставит все «точки над А», ведь ни для кого не секрет, что антипатию изрядного большинства российской публики вызвали нелицеприятные отзывы Гаврилова о характере С. Рихтера, полное отсутствие столь востребованного нынче «политеса», откровенное противостояние музыкальной мафии. Музыкально необразованные журналисты нынешней России неоднократно перевирали ответы Андрея. Он возмущался, но не мог ответить. Его попросту не печатали. Обо всех этих проблемах Андрей расскажет абсолютно искренне и откровенно (у меня нет сомнений в его честности), я же со своей стороны обязуюсь сохранить все его слова в целости и сохранности. Итак…
АГ: Для начала, я бы хотел полностью избежать всякой тенденциозности.
Для этого, Гаррик, я вынужден почти полностью опровергнуть твоё вступление. Я имею в виду негативные высказывания, приведённые тобой в начале вступления.
Как раз должен отметить прямо противоположное. Сразу после моего первого концерта по возвращении в Россию (4 ф-ных концерта в один вечер) московская пресса восторженно и единодушно приветствовала моё возвращение.
Лучшие московские критики, как Анна Ветхова («Культура»), Михаил Жирмунский («Независимая газета»), Илья Овчинников («Время новостей», «Культура», «Частный корреспондент»), Наталья Зимянина («Вечерняя Москва») и многие другие описывали comeback в таких восторженных выражениях, что, право, неловко цитировать.
Общее мнение было таково (его сформулировал Михаил Жирмунский в одной из своих статей): «Гаврилов – единственный из уехавших из России музыкантов не остановился в своём духовном развитии, творческом поиске, тогда как все его зарубежные коллеги, выходцы из России, превратились в более или менее успешливых буржуа».
На мой следующий приезд с сольным концертом в рамках фестиваля «Черешневый лес» московская пресса приветствовала меня словами: «Андрей, возвращайтесь скорее, у предыдущих поколений был Рихтер, у нынешней молодёжи должен быть свой Рихтер в Вашем лице».
То, что ты приводишь как негативные цитаты, принадлежат маргинальным источникам, не отражающим отношение ко мне в России. В данный момент я нахожусь в разгаре огромного российского турне, где лучший критик России Кирилл Шевченко (литературный псевдоним Веселаго) приветствует мои концерты в сдержанном Петербурге в подобных :
Кстати, должен заметить, что за всю жизнь я первый раз видел “standing ovation” в Петербурге, чего не удостаивался, кажется, ни один артист.
Мои концерты в России со времени моего come back’a стали ежегодными, география расширилась до масштабов всей страны, “standing ovations”, что никогда не было традицией в культуре российской публики в прошлом, (Рихтер с горечью говаривал: «Они свои жопы никогда не поднимут») стали нормой на моих концертах в России везде, в каждом уголочке Сибири, Урала и других отдалённых от метрополий мест.
Такой горячей любви и глубокого признания моего творчества, как сейчас, я никогда и близко не испытывал в России.
Прости за долгий комментарий, но такова реальность, поэтому твой акцент на, как я уже сказал, совершенно маргинальный негатив в строго определённых кругах, особенно усилившийся после некоторых известных моих высказываний о СТР, сильно вульгаризированных и непонятых прессой, я считаю совершенно не отражающим действительности. Кроме того, имел место ряд инсинуаций, лживых и опасных провокаций со стороны некоторых «коллег», с организованными компаниями в газетах (проплаченными, конечно), встревоженных моим «массированным наступлением» в России.
И последнее: – на концерте Моцарта Ре-минор KV 466 с «Виртуозами Москвы» в БЗК 15.10.09. – я видел слёзы в глазах музыкантов, а «Виртуозы», как ты знаешь, на своём веку много повидали.
P.S. Забыл добавить, что любой представитель российской прессы очень внимательно прислушивается к моему слову и практически каждое издание готово предоставить мне свои страницы для выступления, но это моя воля, что последние три года я прекратил контакты с российской прессой исключительно из-за сильнейшей разницы в мировоззрениях, не позволяющей нам найти общего языка. Именно это, а не какой-то злой умысел, породило огромное количество различных интерпретаций моих мыслей, ни одна из которых не была близка к моим реальным мыслям и высказываниям, а подчас прямо противоположной тому, что было сказано и имелось в виду…
Культура философской мысли на страницах газет просто исчезла (наследие СССР, конечно) и я это понимаю и не осуждаю. Только время залечит интеллектуальные потери, и время большое по человеческим меркам. Несколько поколений, по меньшей мере, должно смениться, чтобы произошло полное и окончательное изменение политического строя и менталитета народа в целом и нарождение новой интеллигенции во всех областях творчества и философской мысли...
Всё значительно глубже и серьёзней и «с историческими корнями» российского недавнего прошлого, что порождает трагические аберрации по поводу моей персоны, чем может показаться по прочтении твоего вступления.
Если мы не готовы говорить очень серьёзно и глубинно, то вряд ли из нашей беседы выйдет какой-нибудь толк…
Теперь перехожу непосредственно к твоим вопросам.
Я тогда назвал Льва Николаевича моим любимым пианистом, потому что он, действительно, им был. Я-то почти каждый день в классе мог наслаждаться его безудержной пианистической, композиторской и художнической фантазией. Равных ему не было и нет. Но я не имел в виду его как действующего пианиста.
Говоря же о Рихтере, я имел в виду образец концертирующего пианиста.
Говоря о конкурсной команде, ты забыл упомянуть очень сильного музыканта Мюнг Ван Чунга, который ныне лидирующий французский дирижёр, а в конкурсные времена это был сильнейший пианист.
Что касается «ученика Рихтера», хочу напомнить тебе как Анна Андреевна Ахматова часто смеялась над своими биографами из-за темы Ахматова-Блок. Она всегда говорила: «для всех это был самый желанный роман, для любого биографа, но романа не было. Мы даже виделись всего один или два раза».
Цитирую по памяти. Так же и тут – общественному мнению очень хочется видеть хотя бы одного ученика Рихтера и оно выдаёт желаемое за действительное.
СТР в этом отношении был настолько эмоционален, что после одного из наших совместных выступлений произошла следующая сцена: некий, знакомый Рихтеру господин, прорвавшись на сцену, имел неосторожность кинуться к СТ, громко поздравляя «с Вашим прекрасным учеником!», СТ, буквально, чуть не залепил «поздравляющему» пощёчину: наскочил, покраснел и крикнул – «Это я у него учусь!!!»
Это было очень трогательно и выражало его отношение к нашему «статусу» – коллеги, друзья, музыканты, взаимообогащающие, взаимопитающие друг друга.
Всем известно, что СТР ненавидел даже слово педагог, педагогика, а когда, путём немыслимых ухищрений, кому-нибудь удавалось «протащить» юное дарование на прослушивание к нему – он (по его словам и с грозной мимикой) «думал, что б скорее что-нибудь нехорошее стряслось» с несчастным играющим, доходя в мыслях до кровавых сценариев... Ну вот такой эмоциональный он был в некоторых своих проявлениях!
Конечно, моим педагогом, Учителем, профессором был Л.Н. Наумов, отдавший мне столько душевных сил, что, по его признанию, позже он уже ни с кем так более не работал. Я думаю это правда. Мы оба, во время моего процесса обучения у него, работали на износ, часами, порой ночами.
И своими «главными» учителями я считаю триумвират – Мама, Т.Е. Кестнер, дарившая мне в течение 11 лет свое совершенно особенное «дисциплинарно-методическое» дарование, и Л.Н. Наумов, которому эти две женщины передали меня «с рук на руки», когда я был уже в состоянии следовать бурному, буйному креативному процессу в «лаборатории» Наумова. Придя к нему менее подготовленным – это было бы нереально. Его требования (по крайней мере ко мне) были космическими, без преувеличения.
Если философски подойти к слову «ученик», то во многом я мог бы считать себя «учеником» Рихтера в плане, скажем, как Платон считал себя учеником Сократа, да?
Все мы знаем, что подразумевал Платон, а Сократ, естественно, никогда и никому не преподавал.
Это совсем другое значение тех же слов, значение уже метафизическое.
Но настало и такое время, когда Рихтер стал деструктивен в отношении моего развития как музыканта, и пришло время нашего расставания и разделения наших путей.
Но это уже другая глава жизни.
ГН: В чем выразилась эта деструкция Рихтера? В изменении характера, поведения, отношения лично к тебе, или вообще – к музыке?
Кстати, ты не хочешь назвать имена этих «коллег», организовавших и проплативших негативные рецензии?
Все-таки, мне кажется, народ должен знать своих героев. И антигероев – тоже.
АГ : Тут, как и должно было быть в общении со столь крупной индивидуальностью как Рихтер, слишком много факторов стало выявляться в процессе нашего очень близкого и интенсивного общения. Боюсь, всех не перечислишь. Попробую сформулировать хотя бы основное.
Во-первых, передо мной, за внешним фасадом обаятельного и притягательного, красивого и талантливого человека, страстно влюблённого в искусство, истово ему служащего, стали вырисовываться всё более рельефно весьма негативные и пугающие черты характера. Холодная жестокость, бешеное себялюбие и самолюбие, доходящее до анекдотических ситуаций. Совершенно женская капризность, желание быть ублажаемым и развлекаемым постоянно – отнимала огромное количество сил. Гордыня, доходящая до иррациональных размеров, мстительность и полная неспособность к самым базовым человеческим качествам, которые для меня наоборот являются основополагающими, были ужасны. Полная неспособность к дружбе, теплу и любви, подменяли в его характере страсть, желания, стремление лишь к обладанию, достижению той или иной цели. Он был достаточно умён, понимал и по-своему страдал от своей неспособности к человеческим чувствам. Даже в фильме Монсенжона (который я считаю абсолютно лживым от начала до конца) он проговаривается вдруг – «я очень холодный человек»! То есть, это его мучило, потому что вдруг заявлять о себе, без особой надобности, подобные вещи может человек, которого определённая мысль навязчиво мучит.
Во время записи сюит Генделя, он капризно настаивал, всхлипывая у меня на плече, едва не сорвав запись, что все сарабанды за него должен сыграть я, т. к. он тепло и играть не умеет, а сарабанда требует большого тепла и участия к человеческой боли. А он чужую боль чувствовать не может и т. д.
И что он прекращает запись. Мне и всей английской команде звукорежиссёров и инженеров стоило немалых трудов убедить его, что не всё так печально, а главное надо работать на записи далее. На некоторых документальных фото тех времён можно увидеть бутыль коньяка на рояле – одно из моих ухищрений, для снятия его, пугающего всех каприза, помогло! Выпил полбутылки и помягчал
Короче, весьма паразитическое и потребительское отношение к людям было утомительно наблюдать и терпеть. Он был, как сейчас говорят, «энергетическим вампиром». Он заражал своим холодом и цинизмом, поскольку, как я уже неоднократно говорил, был в существе своём, в глубоком нутре, явлением демоническим. Философы просто характеризуют демонический характер – это такой характер, который способен наслаждаться чужим страданием. Это в нём присутствовало, в самой глубине его души и постоянно проявлялось в отношении к людям окружающим его, и далёким от него. Всё это, конечно хранилось окружающими как великая тайна за семью печатями, что бы облик идола не потускнел.
Люди из его близкого окружения охотно лепили образ идола, который был бы сладок глухим ушам и слепым глазам масс почитателей его творчества. Это было фамильным делом, выгодным для всех.
В итоге я стал за собой замечать вредность и пагубность влияния этого демонизма, так как будучи очень восприимчив, стал терять тепло, любовь и приобретать нечистые качества характера моего несчастного друга. Я стал холодно и бездушно играть на довольно долгий период в 1980 годах, и мне стоило огромных душевных усилий возвращаться к моему изначальному существу и начинать с азов выразительности в искусстве. Вот так опасно это всё было.
2. Что касается твоего второго вопроса, то он пугает меня своей «советскостью», большевизмом.
В подобном вопросе есть доносительская подоплёка и дух КГБ!
Это совершенно не относится к искусству и принадлежит, в лучшем случае, к общественным кухням в квартирах, гениально описанных М.М. Зощенко!
Достаточно сказать, что все деятели, активно вопящие любой негатив по отношению ко мне во всех доступных им формах и на возможных для них площадках, принадлежат к узко педагогическому и частично студенческому кругу (а это очень небольшая, но, в музыкальных кругах, очень активная и крикливая кучка мастодонтов-консерваторов, они же выпускают из учебных заведений своих маленьких мастодонтиков и носорожков, которые идут в постсоветские газетки и болтаются в Интернете с учёным видом, с мозгами величиной с орех, но с амбициями руководителей 3-го Рима.) Вот такая цепочка, маленькая, но вонючая. Поскольку они громко кричат и обладают активностью неутомимых скандалистов-неудачников, то их слышно, но они ничего не определяют, кроме своего статуса «тетеревов на току». Пытливый читатель, который захочет найти персонально «активистов» этой группы крикливых животных с консерваторскими дипломами, порывшись часок в Интернете всех их найдёт поимённо.
Нет нужды мне указывать на них пальцем. Это неприлично и может испачкать палец.
ГН: Давай, я не буду тебя пугать. О «доносительской подоплеке» – это не ко мне. А насчет «духа КГБ» тебе больше известно. Именно эта организация, насколько можно было верить твоему интервью в старом перестроечном «Огоньке» (или журналисты опять переврали?), много лет «пасла» тебя, доставала, перекрывала гастроли на Западе, сделала невыездным. Кажется, ты даже упоминал там какие-то фамилии (к музыке отношения, безусловно, не имеющие). Кстати, думаю, читателям было бы интересно узнать об истории этой травли. А «советскость», как ни крути, остается в любом человеке, выросшим в СССР, тут уж приходиться смиряться и ждать. Да и что плохого в том, чтобы мерзавца назвать мерзавцем? Ну, хотя бы, как там, у классика: «…Мы поименно вспомним всех...» Пафосные слова, но что-то в них есть…
Меня смущают некоторые детали в твоих официальных биографиях. Тот же Кирилл пишет: «С 1994 года по 2001-й музыкант, неудовлетворенный собой, уходит с большой сцены, посвящая себя изучению религиозной философии и поиску новых возможностей пианистического мастерства». Где ты изучал эту религиозную философию? Про себя я могу скучно и неинтересно ответить: в Библейском Институте им. Моуди (Чикаго), в заочной теологической семинарии «Тиндэйл» (Форт-Уорт), США. У тебя все произошло совершенно по-другому. В Полинезии? Среди «дикарей» (учитывая, что многие так называемые «дикари» обладают гораздо большей мудростью, чем иные европейские философы)? Как ты там очутился? Что именно ты изучал? Ведь не сравнительную же теологию… Когда ты вернулся к роялю? Когда ты вернулся в Европу? И как повлияли на твое творчество твои религиозно-философские искания? Расскажи об этом поподробнее.
АГ: «Огонёк» довольно чисто изложил историю. Тогда была минута свободы слова в России! И даже не переврали ничего, только выкинули одного смешного майора, бывшего палача, который на пенсии меня перевоспитывал.
Это уже была настоящая комедия-фарс и целая линия моего большого рассказа Коротичу. Но в журнал не влезало.
Боюсь, что и здесь я никак не смогу рассказать всех дивных деталей того периода, который мне пришлось пережить.
Но итог был таков: я оказался последней жертвой КГБ из области искусства советского периода и первый свободный советский человек без границ.
Забавная метаморфоза! Мне всегда как Ромео хотелось прокричать – «судьба играет мной». Чертовски смешная биография. Жаль, что моя.
Что касается подробного изложения этой истории, то, возьмись я за это в беседе с тобой, мы дальше бы не продвинулись. В этой истории задействовано столько лиц, мотивов и действий, что они хорошо отражают всю брежневскую эпоху и требуют многотомного изложения!! Кроме того мне отвратительно всё это вспоминать. Потому что это прежде всего очень бездарно и пошло.
Ограничусь лишь сухой информацией: приказ был дан самолично Брежневым, по просьбе его любимой дочери Галины. Та, в свою очередь выполняла просьбу своей подруги по «чёрным гешефтам», с которой я был знаком, а потом раззнакомился. Вот и всё. Папа Брежнев был нежен к своим детям и решил меня уничтожить, уничтожить без особого шума и торопливости. Был отдан приказ Андропову – сгноить!
Включилась машина по перемалыванию человека. Как она работала, знают все. Жизнь и здоровье они мне попортили крепко, но это уже другая тема.
А то, что послали к чёрту мои планы с Караяном и оркестром берлинской филармонии, пугали стрельбой, целили в лоб, издевались милиционеры, обещали переломать пальцы, высылали из страны в 24 часа моих друзей с запада вместе с их семьями и многое, многое другое – это уже никому не интересно и миллионы раз описывалось другими жертвами подобных гонений.
Насчёт «…Мы поименно вспомним всех, кто поднял руку…»
Ложного пафоса я тут не вижу, а пафос, идущий от сердца, есть горячая жажда справедливости.
Но я в этом не участвую, я не погиб, не был убит, не был диссидентом и поэтому даже не имею права лезть в общество людей, которые перенесли гораздо большие страдания, чем «весит» моя жалкая история с КГБ.
Вторая часть твоего вопроса состоит из многих коротких вопросов, требующих очень длинных ответов.
Период с 1994 года и до 2001-го – был самым трудным и духовно насыщенным периодом моей жизни. Этот период определил моё дальнейшее развитие, мои приоритеты в жизни, дал мне ключи глубинного понимания жизни и искусства и дал ответы на многие метафизические вопросы.
Всё же я попытаюсь максимально сжато, почто тезисно ответить на поставленные тобой вопросы.
Но это будет лишь перечисление разочарований или наоборот открытий, которые мне позволял испытать тот или иной шаг в этот период моей жизни.
В 1994 году я почувствовал, находясь на пике своей карьеры, что я неудовлетворён тем, что я делаю в музыке, как я живу, да и само слово «карьера» и «музыкальный бизнес» стали вдруг вызывать во мне отвращение.
Это было явным сигналом того, что я вступаю совершенно в новую фазу моей жизни.
Я начал понимать всё более отчётливо, что от того, какие я приму решения в этот момент, будет зависеть вся моя оставшаяся жизнь и что я никогда уже не буду прежним человеком, которым я был до сего момента.
Пришло твёрдое решение оставить концертную машину и начать всё с нуля, с познания самого себя, поиска совершенно неведомых путей в исполнительском деле.
Вдруг мне стало ясно, что всё исполнительство идёт по совершенно ложному пути и вызывает у меня духовный протест.
Резкое ощущение потери «живой жизни» в музыке стало меня просто убивать.
Я решил пойти в одиночку по свету искать и в мире, и в себе «живую жизнь» и любовь, которая даст мне силы быть всегда, везде и во всём непосредственным и живым, внутренне и внешне свободным, наполненным любовью к людям. Другого пути я не видел. Движений и шагов для достижения этих целей я не знал.
Тут я начал метаться. Сначала всё было очень глупо, я был дитя материалистической цивилизации и, конечно, сделал сразу грубейшую ошибку – стал искать всё вовне, вместо тяжкой духовной работы. Работы в себе и над собой.
Мне нужен был контакт с Богом, я не чувствовал Бога в себе, а значит некуда было и двигаться, в душе была пустота.
Ну и я начал делать смешные поступки как путешествия на святую землю, на которой ты имеешь счастье проживать, религиозные поиски в рамках христианско-прaвославной культуры...
Изучения церковных циклов богослужений, благо в двух шагах был Висбаден с Русской церковью, Русским кладбищем и эмигрантами ещё первой волны, которые охотно помогали во всём разбираться. Поездка на частный остров в гряде островов Фиджи (идея пришла просто потому, что летая на фестиваль в Новой Зеландии, самолёт, меня туда доставлявший, всегда делал посадку в аэропорту «Нади» на Фиджи, гуляя там, я всегда мечтал вернуться не для концертов, а для созерцания красоты). А разрешением воспользоваться островом, я обязан одной зажиточной испанской семье.
«Дикари» там разные, но дикарями, в полном смысле слова, их уже не назовёшь. Я беседовал там с отличным дядькой, уверенным, что весь мир живёт на островах и он знал «остров Россию», это было замечательно! Я лишь искал там способа сбросить «стальной жилет» цивилизации, который опутывал по рукам и ногам.
Даже мой «body language» выражал мою внутреннюю скованность и это приводило меня в бешенство. Надо сказать, что этот шаг был весьма полезен, но он спровоцировал полное нежелание возвращаться в нашу повседневность с её кредитными картами, банками, поклонением деньгам и успеху, и прочему, что стало вызывать физически тошноту в моём организме.
Что касается моих занятий по религиозной философии, то тут я обязан зарубежным эмигрантским изданиям, ещё во время железного занавеса, которые познакомили меня с моими, теперь любимыми философами, Розановым, Флоренским о отчасти Леонтьевым (Соловьёва и Бердяева я не люблю, а популярный в Кремле Ильин, просто плохой «ученик», подражатель Розанова).
Так что началось всё это очень давно, как только я уехал на запад.
А далее всё развивалось очень органично. Я поселился после Лондона (1984-1987) в Германии (1988-2001), и поселился в районе, где равноудалёнными от меня были Гейдельберг и Тюбинген с их сильнейшими университетами и сильнейшими философскими кафедрами. О моем увлечении русской религиозной философией довольно быстро стало известно в Германии из моих частных бесед с немецкими философами. То, что у нас в России в конце XIX века называлось религиозной философией и то, что происходило с участием Розанова, Мережковского, ненавидимого мной, в религиозно обществе, немецкие философы квалифицируют как Naturphilosophie.
Русскую философию они не признают, даже те немногие, кто с ней знаком. Hegel, Schelling, Fichte стали быстро «моими друзьями» под руководством лучших немецких профессоров из вышеназванных университетов, с которыми я «расплачивался» концертами. И довольно скоро меня уже начали готовить к диссертации о музыке c религиозной или Naturphilosophie точек зрения.
Вернулся я в Европу в 1999 году, пережил тяжёлый депрессионный период, который по курьёзному совпадению длился ровно 9 месяцев – с августа по май (не выходил из спальни в своём немецком, довольно большом доме, почти не ел, готовился тихо и спокойно умереть). С трудом в мае 2000 отправился в Лондон и по просьбе BBC начал делать маленькие поп-видео с прелюдиями и фугами Баха.
Меня увлёк этот полушутливый проект – «ХТК в массы». С этого начало что-то во мне возрождаться и забрезжил свет в конце тоннеля.
Двумя годами позже я был вознаграждён сполна мистическим видением, где в белом столбе света, восхитившим меня (а не испугавшим) я увидел и услышал всё, скрытое доныне от всех ушей и глаз в мировой музыкальной литературе; темы с ключами от каждой из них и со знанием что именно композитор зашифровал в каждом такте того или иного произведения.
Это произошло в самолёте из Стокгольма в Цюрих после очередного концерта, где я играл, в который уже раз, 1-й концерт Чайковского.
Вскочив я бегал по коридору самолёта, не в состоянии сидеть на месте, и вдруг стал получать от пассажиров записки. Во всех был один вопрос – «Вы находитесь в состояние креативного экстаза?» – это была уже магия.
Так мне открылось, что концерт Равеля написан на тему «судного дня» (Dies Irae), которую никто не замечал. Я это немедленно «проверил» на Л.Н. Наумове, позвонив сразу по прилете домой, и спросив его по телефону – не находил ли он случайно этой темы в концерте? – нет, не находил, пришлось объяснить и показать по телефону зашифрованную повсюду в тексте тему на своём рояле, вызвав его радостное изумление. Hе замечал Dies Irae и я, играя этот концерт с 18-ти лет.
Открылось значение вступления концерта Чайковского, который я только что играл без намёков на подобное знание, а именно, что во вступлении Чайковский рисует сотворение мира по Библии и так далее, касаясь каждого произведения.
И это уже совсем другая книга, где я даже не уверен – имею ли я право делиться информацией, полученной таким мистическим путём.
ГН: Первый вопрос, который сразу возникает по прочтении: как тебе удалось вернуться в «концертную обойму» после семи лет молчания? Или ты в нее и не возвращался? Понимаешь, чисто логически любому читателю трудно поверить, когда концертирующий музыкант рассказывает, как он послал «куда подальше» своих агентов, а через семь лет вернулся, и они его встретили с распростертыми объятиями…
Еще вопросы. (Я беру у тебя виртуальное интервью, впоследствии можно все вопросы и ответы «разбить» по темам). Например, о Бахе. Помню, я играл Л.Н. Наумову два цикла из 1-го тома ХТК (я же с ним очень мало занимался, стеснялся). Эти уроки всегда заканчивались одинаково. Дав свои указания, Лев Николаевич всегда говорил: «А теперь посмотрим, как там у Бузони». Работал ли Лев Николаевич с тобой над Бахом тоже по Бузони? Даже в твоей ранней записи Французских сюит (1984 г.?) влияние этой романтической традиции как-то не прослеживается… А потом, при нашей последней встрече, Наумовы с восторгом рассказывали о твоем исполнении «Гольдберг-вариаций». Это было уже после твоего возвращения на сцену. Теперь ты все играешь по уртексту? Можно ли расценить твою интерпретацию, например, Гольдберг-вариаций, и, впоследствии, всех ноктюрнов Шопена, как результат того мистического озарения, которое ты пережил тогда в самолете? Ответь на последний вопрос подробно, мы же никуда не спешим…
И еще. Ты редко играешь транскрипции и парафразы («Кампанелла» Паганини-Листа все-таки исключение, а не правило). Тем не менее, ты сам обработал весь первый том ХТК для фортепиано с хором. И еще, о проекте ВВС «ХТК в массы»: ты всерьез хочешь продолжать этим заниматься? Оба эти вопроса имеют непосредственное отношение к твоим мистическим переживаниям.
АГ : Должен тебе сказать, что я не работаю с агентами с 1987 года, когда я ушёл от IMG после полутора лет работы с ними, как с генеральными агентами, представляющими меня World Wide.
Так что всю сознательную жизнь я работаю без агентов. Только кооперируюсь для некоторых проектов с приятными мне людьми, всё остальное, что я делаю – это плод моих хороших отношений со многими локальными промоутерами, честными журналистами и честными любителями музыки, которые стоят иногда на важных позициях в мире музыкальных залов и фестивалей, с которыми я напрямую составляю планы моих выступлений.
Войти в «обойму» так называемой концертирующей «элиты» я и не стремился. После возвращения на сцену с конца 2000 года, я, скорее, стал позиционировать себя как музыканта, если не противопоставляющего себя всему «концертному бизнесу», то существующего и действующего в своей собственной концертной реальности, в своём концертном мире. Это очень трудно, и я не раз опускал руки (мысленно), а на деле продолжал отчаянно бороться за своё место под солнцем, видя как «музбиз» изо всех сил делает вид, что меня не было и нет.
Я послал, правда, как ты говоришь «куда подальше», только звукозаписывающие компании, но и этого оказалось достаточным, что бы мне была объявлена тихая и гадкая война. С «распростёртыми объятиями», как ты совершенно справедливо замечаешь, меня никто не принимал, напротив – распространялось «мнение» (точно как в СССР), что человек этот «негодный», «неудобный», «неадекватный» и пр.
И что с ним дела иметь не надо.
И вот, благодаря моей фанатичной вере, работе и убедительным выступлениям, где каждый концерт, сыгранный мной так или иначе превращался в сенсацию, благодаря тому, что я не отменил ни одного концерта за 9 лет – мне стали верить и в меня стали верить.
Главный козырь агентов – ненадёжность Гаврилова – был выбит из рук активных недоброжелателей.
На сегодняшний день я вернулся на все важнейшие площадки мира и в феврале закрываю последнее «белое пятно» и самый консервативный подиум на этом фронте – золотой зал венской филармонии (Musikverein), да целых 4 дня подряд, чего не бывало даже в мои «лучшие» годы «карьеры» в «музбизе»!
Слава Богу, что у нас есть публика и она говорит последнее и решающее слово, и её вердикт последний и обжалованию не подлежит! На это я рассчитывал и оказался прав, что сделал ставку на людей, как бы «революционно» это не звучало. В момент, когда многие ведущие артисты «музбиза» сталкиваются с полупустыми залами, я даже не пользуюсь рекламой, просто маленькое объявление и все залы вокруг нашей маленькой планеты раскупаются в считанные часы, редко дни. Главные залы мира, как театр Colon в Буэнос-Айресе, приглашают меня на свои инаугурации после долгого закрытия на реставрационные работы, и приглашают по электронной почте, минуя вездесущих агентов, это большая победа, которая далась нелегко.
Я никогда не проходил ни одного произведения Баха с Л.Н. Наумовым, равно как и Моцарта и многих других композиторов.
Должен сказать, что довольно скоро после конкурса Чайковского я стал тяготиться музыкальной зависимостью от моего любимого педагога.
Приходило время уходить и самому работать мозгами. Начиная с 1979 года, я перестал брать уроки у Льва Николаевича.
Это был очень тяжёлый период для нас обоих, Лев Николаевич переживал и считал, что я не готов расти, развиваться самостоятельно, с моей стороны было твёрдое решение больше не пользоваться «подсказками» и растить своё мироощущение, каким бы убогим оно поначалу ни было. Кроме того, мне становилось тесно в рамках чужого, хоть и богатого, но чужого мироощущения. Став жить в Европе, мне стало неловко со Львом Николаевичем, особенно в западной музыкальной литературе, которую я слышал уже совершенно по-другому, чем он. Мне стало очевидно, что он «слишком Русский», особенно для барокко и классики, для литературы, требующей безукоризненного знания Европы, которой он совсем не знал, да и не стремился к этому, а интуиция и самая богатая фантазия не заменяет знания, оно необходимо!
Я не мог позволить себе этого не замечать и не делать выводов. Лев Николаевич был гениальный национальный музыкант и Русский до кончиков ногтей.
Последовал болезненный разрыв между нами и лишь в середине 1980-х Лев Николаевич стал серьёзно оценивать мои работы, которые я ему показывал – реже в виде концертов, чаще в виде записей. Мы восстановили отношения на другом уровне и оба были очень счастливы, что у нас хватило моральных сил и желания это сделать! Мы стали друзьями-музыкантами, говорящими друг с другом на общем языке без подспудного ощущения учитель-ученик.
Что касается нотного материала, я всегда пользовался только уртекстами, и лишь одного издательского дома, которому я доверяю более других – это немецкий Henle Verlag.
Говоря о мистическом озарении, я хочу подчеркнуть, что получив таким образом огромный материал и «руководство к действиям», я столкнулся с техническими трудностями, прежде всего в средствах выразительности.
Моя запись Гольдберг вариаций была сделана задолго до этого случая, в 1992 году. Она никак не принадлежит к открытиям, которые мне были «спущены» сверху.
Теперь на концертах, когда я играю эти вариации – они всё ближе к тому, что мне открылось, то же и с ноктюрнами.
Но, как я уже сказал, воплощение мне открытого, требует совершенно другой техники, чем та, которой нас учили.
Каждый композитор, более того, почти каждое его произведение требует иной техники, чем другое произведение того же композитора.
Из-за этих проблем мне на лету приходится менять технику исполнительства, что порой даёт технические огрехи, пока новый технический приём не становится органичным.
Я не хочу вдаваться в подробности – это тема уже исключительно для специалистов, но маленький пример приведу.
Например, всем нам известный приём „glissando“ мы играем по листовской технике – ногтями.
А это годится только для орнаментальных пассажей, не несущих выразительной нагрузки. Тогда как в импрессионизме, у Равеля, Дебюсси, даже у Шопена есть огромное количество glissando, где должна быть проинтонирована каждая нота.
Как? Только внутренней стороной пальцев. Трудно, почти невозможно, больно наконец! Но когда я овладел этим приёмом – «Ундина» Равеля, к примеру, стала вся трепетать красками и стала пугающе живой. Вот такие дела. И так в каждом почти произведении и у каждого композитора. Техника исходит исключительно из музыкальной задачи! Композиторы, слыша свою музыку об этом, естественно, и не думали, а вот то, что мы, исполнители, об этом 200 лет не думали и не работали над этим – это непростительная лень и инерция, если не сказать тупость и косность!
Теперь насчёт ХТК с хором. Это тоже имеет отношение к «контакту», но лишь к первым шагам после него. Мне надо было прослушать с голосами всю ткань произведений, иначе трудно было решить ряд проблем, вставших передо мной, таких, как идентификация корней той или иной музыкальной мысли, протяжённость и тембр звука, легитимность самой идеи вокального происхождения фуг и многого другого. Без этого опыта я не мог двигаться дальше.
Что касается поп-Баха, то это было, как я уже рассказал, моим первым шагом после долгого молчания и желания-готовности умереть, но было ещё два года до моего «контакта» с культурным слоем, существующим по мнению многих философов – от Друскина до Флоренского – над нашей биосферой. По их словам оттуда-то и берутся все гениальные произведения нашими земными гениями. Серьёзнейшие философы разных направлений уверены в существовании такого слоя над нашей планетой, где расположено в той или иной форме культурное богатство человечества и его культурные достижения. У меня нет оснований не верить таким серьёзнейшим и умнейшим людям нашей планеты. Вот оттуда, мне кажется, я свои знания и получил, пробуравив пространство своим многолетним душевным криком о жажде этого знания. Но надо ещё и успеть им распорядиться, а это очень сложно.
Поп-Баха я, конечно, продолжать не буду, тем более, что проект был сорван самой BBC. После записи «моих» 12 прелюдий и фуг из первого тома в поп замысле, BBC перевело проект в обычное, привычно-классическое русло, видимо посчитав, что их проект слишком экстравагантен. Далее были подключены ещё 3 пианиста, которые записали недостающие прелюдии и фуги, а мой поп-вариант остался ни к селу, ни к городу, но для меня это тоже было частью постижения музыкального исполнительства со смещённой точки зрения, с которой, не будь этого проекта, я никогда не взглянул бы на ХТК.
ГН: Наумовы говорили о твоих «Гольдбергах» намного позже, когда приезжали сюда на конкурс
Рубинштейна, это было уже после твоего возвращения на сцену… Следующий вопрос. Когда ты впервые играл в московском БЗК все ноктюрны Шопена, концерт спонсировал «Фонд Горбачева». Пусть этот реситаль был благотворительным, но неужели только из-за этого руководство БЗК (или филармонии, или Госконцерта, если он еще существует, я не в курсе) не могло дать тебе эту «площадку»? И еще. Горбачев – действительно твой друг? Он же по натуре политик. А политика – это в первую очередь кровь и грязь. Да и в музыке он, насколько я понял, мало разбирается. Чего стоит, например, его историческая фраза: «Гаврилов не исполняет, он интерпретирует»… А для тебя Горбачев остается «романтическим героем». Конечно, я понимаю, он многое сделал для тебя лично. Наверное, и для распада СССР, и для свободного выезда, разумеется. Но все же, как-то не вяжется Михаил Сергеевич с твоим обликом. С обликом музыканта, общавшегося с Наумовыми, Рихтером, работающего с музыкантами самого высокого уровня, с музыкальной звездой мирового масштаба. Я, грешным делом, даже заголовок для этого интервью придумал: «Тайна Андрея Гаврилова». Хотя звучит немного пошло… Расскажи, что ты сочтешь нужным, по поводу Горбачева.
С Французскими сюитами, Экспромтами Шуберта, Карнавалами Шумана, циклом концертов Рахманинова с Мути и Филадельфийским оркестром, Скрябиным, который выиграл все призы звукозаписи, и многим другим и с открытым сердцем благословил меня на самостоятельные подвиги, дав «добро» в отношении моего собственного творчества, в которое он уже и не хотел вмешиваться как учитель и многое себе брал на заметку по его собственным мне признаниям.
А я и готовил этот проект как подарок Михаилу Сергеевичу с 20-летием перестройки. До этого мы отметили в Люцерне это событие в нашем знаменитом зале культурного центра со всеми концертами Баха, в Турине, в Лондоне и во многих других городах. Поэтому никто, кроме меня и М.С. Горбачёва к концерту отношения не имел и не имел даже права влезать в наше дело.
А деньги пошли на госпитали для детей, больных раком крови, которые Михаил Сергеевич строил в Питере. Сейчас эти больницы сданы в эксплуатацию, и я каждый год принимаю участие в сборе денег вместе с М.С.Г. в Лондоне, и каждый год все лучшие люди Англии собирают не менее 2-х, 2-5 миллионов фунтов на аппаратуру и лекарства.
Мне нечего рассказывать о Горбачёве, кроме того, что он самый духовно чистый Русский человек, которого я знаю. Высоты его морали хватит на всех жителей России.
Друг ли он мне? Нет, он более чем друг, он заменил мне Отца.
Он для меня не «романтический герой», он для меня человек, который самолично закончил Вторую мировую войну вопреки всему миру. Никто этого не хотел, все на этом собирались греть руки до скончания времён, он ОДИН СДЕЛАЛ ЭТО.
Когда он сказал Тэтчер, что не против объединения Германии, она чуть со стула не упала. Запад далеко отставал в «гуманизме» от этого человека.
То, что говорит крестьянин М.С. Горбачёв надо слушать не в семантических оборотах, а в сердечных суб-и-обертонах.
Более красивого сердца и души я не видел.
Рихтер, Наумов и многие другие не могут и близко стоять по сердечному богатству рядом с бывшим комбайнёром из Ставрополя.
Как же близорука и погана наша т. н. интеллигенция, выпячивая губу на этого благородного простого крестьянина.
Мининым они восхищаются теперь, или наоборот прыскают в кулак, ни хрена не делая для страны. А над человеком, который дал свободу рабам (не стоившим, и по сю пору не стоющих того), потерял жену, которую любил «как дай Вам Бог любимой быть другим», глумятся. Раиса сгорела от ужаса перед чернотой души огромной части своего народа. Над Человеком, свернувшим хребет большевицким упырям, которых сил не хватило добить, потому что интеллигенция хмыкала из-за его дислексии, акцента и происхождения и всё проморгала, как всегда, в гордом величии… Да что там говорить! Клюнули все на пропаганду подлецов и «паханов», не разобрались даже в том, что так огромно, что и слепому видно. Позор большой на всю Россию, которая ни черта, как всегда, не поняла, когда требовалось.
Когда Ты, и вся страна поймёт, что сделал этот человек для мира – это будет серьёзный шаг вперёд в развитии России.
ГН : Лично мне «поздно пить «Боржоми»… Жизнь вообще страшно короткая штука. Израиль мне бесплатно гражданство дал, а Россия – отобрала. Причем, еще и за деньги. Да и кто там сейчас у власти? Вроде бы сплошные чекисты плюс бандиты… Вот, кстати о бандитах: ты в интервью часто говорил о музыкальной мафии. Расскажи о ней мне и читателям, приведи примеры. У меня растут дети, сын уже ни о чем кроме музыки не думает, участвует в различных конкурсах. Мне это не нравится, а он возражает: «Где же без конкурсов я буду играть? Дома?» Получается действительно какой-то замкнутый круг.
Кстати, с удивлением узнал, что и у тебя растет сын. Он музыке не учится? И вообще, ты когда-нибудь где-нибудь преподавал? Ну, может, на каких-либо мастер-классах?
Израиль молодец, и всегда был молодцом, а Россия всегда была дурой, а стала бандиткой и дурой.
Да, там те бандиты, которые состоят из советских паханов и комсомольских мамок, бандитов и чиновников, которые саботировали Горби с начала перестройки.
Им честно жить не улыбалось, к чему стремился наш великий крестьянин, и они были не на шутку напуганы. Так что ты не много потерял. Да и себя сохранил и детей.
Музыкальная мафия? Есть такое образование, да поимённо всех называть выйдет список слишком длинный!
Я думаю, нашему читателю нетрудно будет понять, что если появился «музбизнес», то он, как и всякий бизнес, отстаивает уже не «божественную красоту искусства», а свои интересы. Это азбука бизнеса, не так ли? Это функционирует приблизительно так: агент А приезжает к агенту B и говорит – ты того артиста возьми, а того не бери, а то я тебе никогда не дам дирижёра C и оркестр Х, которые всегда являются притягательной силой для аншлагов, да и вложили мы в них столько, что ты из агентов вылетишь, если меня не будешь слушать.
То же и с педагогами – 1-ю премию получит на том-то конкурсе ученик А педагога Х, далее ученик B педагога Y и т. д. И договариваются и крутятся по всему свету на съезды (у них регулярные съезды, как у партийных), что б кто чужой не просочился в их структуры.
Так это дрянь стала открыто себя вести уже с конца 1970-х. Деньги там вращаются большие и они способны на любое действие по защите своих интересов, убийств физических пока не было, но тихо убивать артистов, лишая их возможности выступать очень легко. Нет концертов – нет артиста. Этому они у КГБ научились. Я знаю десятки (!) великих артистов, которые за ряд «самовольных» решений были уничтожены как профессионалы. Да что там, если они навалятся всей своей мафиозной массой, то могут и большую звезду сломать. Способов и возможностей у них куча: от дискредитации человека в массах, так сказать, по всем параметрам – от человеческих качеств, до профнепригодности, до заговора «незамечания» мировой агентурой и многое другое.
ГН: Ага, это знакомо…
АГ : А на вопрос сына во-первых приведи пример Кисина, который не играл ни на одном конкурсе, а гармонично расширял аудиторию от домашних концертов, до всё более и более заметных. Это потом он угодил в лапы «музбиза», который как паук высосал все соки из молодого человека, прекратившего духовное и умственное развитие.
Ну а на конкурс хочет, пусть готовит полные карманы денег со многими десятками тысяч. Выбирает педагога из членов мафии, распределяющей собачьи медальки и вперёд!
Хотя всё равно трудно конкурировать с детьми Самсунгов, Топот, Ямах, Сони, Дэу и многих других азиатских миллиардеров, которым этот «вид спорта» сейчас очень понравился, он даёт этим семьям недостающий «культурный» престиж.
Мой сынишка играет на скрипке, на рояле, дирижирует, но всё это только для общего развития.
Учится в обычной швейцарской школе. Благодаря интернациональности нашей семьи он к семи годам владеет четырьмя языками – мамa японка, так что японский, русский, немецкий и английский его родные языки. Я считаю, что с таким богатством он уже не пропадёт.
А нервно больным я его делать не хочу, потому и не фокусирую его внимание на музыке, а кто идёт в профессиональную музыку в современных условиях, обречён на ту, или иную форму психопатии.
Преподавать я очень люблю. Но вот вся история моего преподавания – Международные мастер-классы в Германии, показательный класс в Москве, в консерватории, когда я был там во время одного из первых визитов после возвращения на сцену. Два раза в Люцерне – международный класс в рамках фестиваля, в Алма-Ате во время гастролей и в Екатеринбурге сейчас, в октябре во время текущего российского турне, в котором я буду до конца декабря.
Это всё, на что я смог выкроить время, остальное отдано инструменту, который является частью меня и частью важнейшей, так как с его помощью я познаю мир.
ГН: Я тут последовал твоему совету, набрал в Search твою фамилию, просмотрел статьи и интервью (как о тебе, так и против тебя). Пианист Петров, конечно, как всегда отличился. У меня создалось впечатление, что в основном он завидует размеру твоего бассейна. Скажи, а после твоего перерыва в концертной деятельности тебя никогда не мучило чувство собственной неполноценности? Были ли концерты, после которых ты испытывал чувство «глубокого неудовлетворения»? (Я не говорю о тех концертах, которые ты играл больным). Есть ли у тебя эта постоянная неудовлетворенность собой? Я вспоминаю моего отца (я вообще живу больше прошлым, чем будущим). Он часто говорил, что неудовлетворенность собой – неотъемлемая часть музыкального прогресса. Вспомни высказывания Софроницкого, который тоже постоянно искал, мучился, временами после собственных концертов говорил «ужасно!» Да и мой дед тоже себя иной раз так критиковал, что лучше бы мы этого не читали…
Как по-твоему, это – чисто русское явление? Недавно я прочел отрывки из интервью Володи Крайнева, одну из своих записей с Китаенко он называет «без преувеличения гениальной». Честно говоря, я был немного шокирован…
АГ : Ну, Петров просто больной человек. Даже нечего и обсуждать. С бассейном он очень смешно отреагировал, истолковав отравленным желчью туповатым мозгом, что я говорил о 500-x погонных метрах! (Это после самоиронического упоминания мною в одной из газет, о том, что имел глупость при первых больших деньгах построить восстановительный подземный этаж в 500 кв. метров куда входили бассейн, фитнес, бар на 25 человек и сауна на 10). Действительно, зависть перешла в болезнь. Но ведь он теперь русский патриот и нас, проживающих вне России, казнить советует за предательство и измену Родине. Вот уж у кого неполноценность прёт из всех пор его свиноподобной туши!
Чувство неполноценности, на мой взгляд, явление глубоко душевное, связанное с духовной пустотой или завистью, или с какой-то внутренней ущербностью, злобой.
Я никогда не испытывал чувства зависти, всегда радуюсь успехам других, и если вижу превосходящие мою фантазию идеи, сразу стараюсь подтягиваться.
Злобы и ненависти тоже не знаю, не испытывал.
Что касается моей внутренней жизни, то она всегда настолько была и есть интенсивна, что я порой впадаю в сомнамбулическое состояние, ступор от концентрации взгляда внутрь, от безумного бега мысли, который меня иной раз заставляет замереть посреди улицы, или вообще забыть, где я нахожусь.
С некоторым стыдом признаюсь, что мне иногда кажется, что кроме меня вообще нет никого на свете, я просто никого не вижу и не слышу от всматривания в глубину собственной души. И эта постоянная внутренняя сверхинтенсивная работа меня всегда делала и делает самым счастливым человеком на земле. Это не эгоцентричность, не эгоизм, не самовлюблённость (упаси Бог), но адская работа по отсеканию всяких наростов, кист и полипов с души, оттачиванию мыслей, чувств. Если ежесекундно не делать этой работы, то ты сразу откатываешься назад, и потом дважды по усилиям и времени заплатишь за подобную лень или слабость. Я часто к вечеру издаю усталый вздох и проговариваю – сегодня раз 5 талант терял. Это несчастные дни, когда уходит духовная полнота, бывает… Тяжело.
Нет, никогда чувство неполноценности не посещало мою душу! Слабости – да! Неоднократно.
Думаю, что если бы мне, не дай Бог, оторвало все конечности, то и тут я бы не испытал этого чувства, благодаря внутренней полноте моего душевного мира. То есть мне всегда с собой интересно, я целый, особенно когда один, а когда не один, мне это мешает, мешает моей цельности, ну это, наверное, у многих.
Так вот это ощущение цельности надо оберегать. Его очень легко потерять и трудно найти. Тогда для неполноценности нет места.
А вот чувство глубокого неудовлетворения я чувствую не после неудачных концертов, а постоянно. Это мой бич, который гонит меня работать каждой клеткой, каждым атомом моего «состава», по выражения Николая Васильевича. Я думаю, что твой Папа был абсолютно, азбучно прав, но ведь это касается всего и всех, а не только музыки и музыкантов. Почувствовал удовлетворение – подавай в отставку, потому что или стал дураком, либо стал Богом. Так как второе маловероятно, то лучше идти на пенсию в состоянии «глубокого удовлетворения».
После концертов «ужасно» я не говорю, так же как и «прекрасно», потому что идеал недостижим, и быть в восторге от пары удачно сыгранных нот или даже пьес, не веская причина...
Человек слаб, слаб и беспомощен физически, его сила в вере, духе и уже менее в интеллекте. Физически мы ни при каких обстоятельствах не можем достигнуть перфекции, а «идеальная игра» на инструменте требует «идеального» же, богоподобного тела. Это можно забыть и относиться к концертам, например, как я отношусь – получаю наслаждение от общения и единения с людьми посредством прекрасного. Этого уже достаточно, что бы всегда, до, на и после концертов быть счастливым, а мелочи вроде технических огрехов или какого-нибудь ляпа, да чёрт с ними, если уровень серьёзный, то они не очень-то и мешают общему впечатлению, а вот когда душа «замерзает», то лучше на сцену не выходить. Без огромной любви в душе на сцену ни шагу! И тогда всё будет не так уж и плохо.
Ну и в конце затянувшегося пассажа повторю за Розановым о «величественных» людях – «величественные бывают только шарлатаны» говаривал он, я тоже это заметил за свою жизнь, умный человек величественным быть себе не позволит, и ещё: «человек достоин только жалости» – это к вопросу о всяких панегириках, юбилеях, торжествах, премиях, наградах по поводу достижений индивидуума, речах на могилах и золочёных памятников. Да, жалости, и после смерти холмика земли и деревянного креста на могиле. Вот и всё.
Насчет Володиного «гениально», я думаю это инерция ЦМШ, там ведь менее чем «гениально» никто не играл, так что близко к сердцу такое ребячество можно не принимать.
ГН: Следующий вопрос. Ты напомнил имя Мюнг Ван Чунга, я сразу же вспомнил его запись второго концерта Сен-Санса и cis-moll’ного (ор. 25) этюда Шопена. Действительно, тогда он был очень многообещающим музыкантом. Приятно узнать, что он стал хорошим дирижером. А кого из ныне выступающих музыкантов ты мог бы выделить? С кем тебе приятно работать?
АГ : Мне приятно работать со всеми, кто любит своё дело и честно к нему относится. Тогда даже при скромных возможностях можно добиться солидного результата, нежели чем работая с «величественным шарлатаном», «звездой», довольною собой, которых, к несчастью в достатке во всех профессиях.
Поэтому выделять никого не хочу. Для меня все, кто относится честно к делу, бескорыстно готов ему служить и понимает где его место перед Гениальным Искусством и Богом равны. A гениальная музыка является одним из самых прекрасных чудес в нашей жизни и, вполне вероятно, божественным проявлением!
ГН: Знаешь, иногда полезно жить воспоминаниями. Особенно, если их можно соотнести с нынешними реалиями. Да и с будущим. Вот я вспоминаю конец 1970 годов. Ты тогда впервые сыграл 24 этюда Шопена в БЗК. А в первом отделении – 4 экспромта Шуберта ор. 90. Я был на этом концерте вместе с отцом. После концерта, уже в машине, он долго молчал, а потом спросил: «Ну, и как тебе?» И сам же ответил: «Здорово играет!» (Кстати, он редко кого хвалил). Этюды действительно были «здорово», а вот экспромты меня как-то не вдохновили… Сейчас ты снова их играешь. Тебе не приходила в голову мысль сыграть шубертовские сонаты? И после долгого общения с Рихтером, да и просто – донести эти сокровища до людей? Вот, кстати, и еще один вопрос: ты можешь мне внятно объяснить, почему многие музыканты (не говоря уж о дилетантах) не любят Шуберта? На каком, собственно, основании? Понимаешь, я об этом всю жизнь думаю. Ведь это такой нескончаемый кладезь всего человеческого…
АГ : Мне необыкновенно приятно то, что сказал твой Отец. Он был удивительно красивый человек во всех отношениях и даже спустя такое долгое время слышать его комплимент очень и очень приятно (а я всех вижу живыми, для меня люди не умирают, которые живут во мне). Вот и С.Г. я вижу курящим на лестничной площадке консерваторской лестницы, где покуриваю и я (я тогда курил). Он стоит, поглядывая на меня, красив как бог и что-то мне говорит, незначительное, но с оттенком уважения – а я не знаю, куда деваться от стыда, что он со мной разговаривает. Меня тогда на всю жизнь поразила его хрупкость – физическая и духовная. Красота и хрупкость. Стеснялся я ужасно, но встречаясь с ним, всегда испытывал волнение, и волнение очень тёплое.. Конечно то, что он сказал, было большим авансом, может быть слишком большим...
В отношении Шуберта я скажу тебе очень крамольную мысль, связанную с твоим вопросом. Позволь тебя процитировать: «Ведь это такой нескончаемый кладезь всего человеческого…» – потому и не играют!
Должен сказать, заранее зная, какой поток осуждения вызовет моё высказывание, но среди людей искусства, особенно музыкантов – очень мало людей, обладающих положительными человеческими качествами. Их очень портит «профессия».
Им трудно, почти невозможно играть Шуберта в силу духовной мелкости и отсутствия душевной чистоты. Вот и всё.
Что касается меня, то мне хочется ещё попользоваться физическими возможностями и поиграть побольше энергетической музыки. Ведь лишь концерт Равеля для левой руки требует прямо-таки боксёрской мощи! Я рассчитываю ещё немного пожить (может быть и напрасно). A вот закат жизни очень хочу посвятить Шуберту, который не требует больших физических нагрузок.
Общение с Рихтером никак не провоцирует это желание. Скорей после очень близкого общения с Рихтером вообще потеряешь вкус к искусству, потому что человек уж очень мизерный был. А некоторые произведения Шуберта у него отлично получались от великой тоски по уходу с планеты, которую СТР очень любил и ни в какое бессмертие не верил. Тут лежит ключ его Шуберта – прощание с живым миром, где не будет больше его – гениального Славочки Рихтера с его сознанием, дарованием и МУЗЫКОЙ! B его теле, которое он тоже так любил! Он безумно наслаждался жизнью во всех проявлениях, физически любил её, и прощание с ней было для него непереносимо. Но тот Шуберт, который требует великого тепла и всеобъемлющей любви, у него никогда бы не вышел, так же как Шопен, которого он ни одной ноты не смог сыграть адекватно, на мой взгляд, хотя это был его любимый композитор. Он редко говорил о любви к Шопену, потому что хорошо понимал, что играть его он не может, но не удерживался и много играл…
ГН: Но ведь было же что-то, что заставило тебя, пусть совсем молодого (18 лет!), но уже вполне сложившегося музыканта, заявить «Рихтер – мой идеал». (Когда я был в этом возрасте, моим «идеалом» он просто не мог стать, в первую очередь, именно из-за Шопена. Наоборот, он мне активно не нравился. И я мог конкретно объяснить, почему.) А ведь ты был не один. Рихтер являлся идеалом почти для всех! И для Наумовых, и для отца, а вспомни, что и сколько писал о нем дед… Так чем обусловлены все эти восторги? И ведь было же, чем восторгаться! Иначе – вы все что, под гипнозом находились?
АГ : Это интереснейший вопрос. Отвечая на него трудно не задеть самолюбия многих и многих. Для меня совершенно ясно, почему так было, и у многих недоразвитых граждан остаётся до сих пор именно гипнотическое состояние, вместо открытого взгляда.
В исторический момент всеобщего мирового тоталитаризма – а это весь ХХ век, век Рихтера (1914-1997), сознательно пишу 1914-й потому что С.Т. однажды мне выдал признание, что его зарегистрировали годом позже
Так вот в этом веке, особенно в его первой трети, произошла полная кастрация свободного духа, не только в России и Германии, но повсюду на земле.
Последствия это ужаса по-прежнему сильно заметны и остаются не только в России, (там в большей степени), но и во всём мире.
Рихтер же, обладая немыслимо сильным характером, в отношении сохранения от внешних сил своего внутреннего мира, и будучи очень слабохарактерным в обыденной жизни, был одним из, буквально, нескольких единиц, не только в музыке, но и в науке, и во всей мировой культуре, сохранивших в неприкосновенности внутреннюю свободу и могучую силу духа.
Это было настолько очевидно всем даже на подсознательном уровне, что потянуло, как волшебная дудка «крысолова», уводящего детей на потопление в море (из известной сказки), особенно со временем, когда наступило брежневское удушье после сталинского мордования, приводившего страну в идиотический энтузиазм.
Как раз в этот момент истории, с начала 1970-х, он становится единоличным «властителем дум» любителей музыки в СССР и многих европейских странах.
(Был момент потери интереса к нему огромных масс слушателей в СССР во время эйфории от Клайберна c 1958-гo и почти до конца 1960-х, где советские граждане почувствовали другую свободу, не скованную жестокой волей, не ограниченно-суровую, а просто свободу от рождения, естественную, как дыхание, а главное – яркое солнечное тепло, которое растопило всех и вся!).
Но Клайберн, заморозившись в детстве, как Майкл Джексон, относительно быстро проиграл эту маленькую во времени дуэль. Рихтер неоднократно высказывал мне свою болезненную досаду, что ему пришлось сражаться с Клайберном за умы и сердца людей в CCCP. Это его возмущало до самой смерти, настолько он был ранен взорвавшейся дикой, лавинообразной любовью русских к техасскому парню!
Он не находил этому объяснения, часто бормотав сквозь зубы под нос в сильнейшей гневливой досаде, когда мы с ним говорили на эту тему – «и ччево они в нём нашлии, ччево он им дался??!!!»
Для всего мира свобода духа и совести важнее всего на свете во все времена.
Потому что во многом здесь лежит тайна метафизической «правды», которую ищут все народы и каждый человек в отдельности. Отсюда, кстати, и феномен Высоцкого в России. Вот эта свобода, плюс великая энергетическая сила, которой обладал СТР, сломала все преграды, поразив надолго рабское сознание сотен тысяч людей на земле и привлекала к СТР таких же одиночек из разных сфер деятельности человека – как Капица, Ландау, Лихачёв, Пикассо и других свободных духом особых людей, особого закала.
И твой великий, тоже внутренне, да и внешне абсолютно свободный Дед (за что до сих пор ненавидим некоторыми рабами) не мог не быть очарованным таким явлением свободы и воли в самый душный период существования человечества!
Рабы-то, представляешь, как ему надоели? И Гилельс был раб, да ещё и обласканный Паханом. И винить его, как и миллионы людей в СССР нельзя, так как большевики за 3-4 года террора забили насмерть всё свободное, что уж говорить о годах 1930-1940-х. К тому времени всё население без исключения стало стадом послушных животных… И вдруг как озарение – явление молодого ОЗИРИСА!
ГН: Вот мы говорим о Рихтере (вернее, я спрашиваю, ты отвечаешь), и все это кажется настолько противоречивым, что сразу в голову не укладывается. Может, все дело во времени, и ты начал общаться с Рихтером, когда он уже постарел, или начал стареть, и в нем проявились те черты, которых раньше не было? Или они были не видны, не настолько бросались в глаза?
АГ: Черты, о которых я говорю, были всегда, с самой ранней юности, с отрочества, скорее они к закату ослабевали, как все другие чувства остывают к старости, когда видна могила.
Но это был один из самых скрытных людей всех времён, наученный всей жизнью – от шпиона-отчима, симулирующего туберкулёз кости в течение 20 лет, от ужаса перед разоблачением, на глазах у ребёнка Рихтера, до сталинского холокоста!
Рихтер дважды вынимал своего отчима из петли в минуты смертной тоски «мнимого» больного-шпиона, вызванной мыслью, что даже в «лучшем случае для него», ему придётся пролежать в постели всю жизнь! А он был отменно здоровым и сильным человеком, спортсменом-любителем, прекрасным теннисистом и очень подвижным. Рихтер постоянно потом жалел, что дважды спасал отчима от смерти, так как тот человек оказался в скором времени прямой причиной убийства отца СТР.
Далее было долгое бегство по «немецкой линии» – до смерти Сталина, сохранение себя от «разоблачений» и «чисток», дважды чудесное спасение от ареста и многое чудовищное другое, о чём даже люди и вспоминать не хотят. Hе следует забывать и сексуальную ориентацию СТР, за которую в CCCP полагалась вечная тюрьма.
Всё это выпестовало характер скрытный, как у серийного убийцы, одело маску «блаженного артиста», «живущего на небесах» и тому подобные атрибуты «отрешённости от грешного мира», и до конца жизни поселило биллионы негативных чувств в окаменевшем сердце в отношении всей цивилизации и практически всех людей, живущих на планете. Рихтер осуществил громадную личную победу, сокрушив и повергнув к своим стопам агрессивнейшее рабское государство с таким же населением. Победа же далась ценой души. Античная драма!
ГН: Еще один вопрос, который нельзя не задать. Как ты думаешь, почему рядом с именем Рихтера практически всегда ставится имя Гилельса? И наоборот? Это что – массовый психоз? Причем, если превозносится один, то обязательно надо принизить другого. Или это обычная «заказуха»? А может, промытые неизвестно кем мозги?
АГ : Это просто столкновение двух групп рабов, которое иначе выражаться не может.
Никакого особого психоза здесь нет, но есть отражение в миниатюре психического сдвига всей России, смертельно изувеченной палачами за 90 лет, плюс очень провинциальные, по сей день, культурные воззрения, из-за вечной оторванности от мира. Ну и главное – это абсолютно рабская, звериная нетерпимость и неспособность принимать и понимать полифонию и контрапункт человеческой жизни, если пользоваться музыкальной терминологией. А проще – рабская тупость и однобокое, тёмное первобытное мышление, в котором диалектика и бесконечность точек зрений никак не может существовать. Это касается всей современной России во всех областях и слоях населения с его первобытным мышлением!
ГН: Ты не обращал внимания на интересный факт: большинство нынешних сторонников Гилельса (и, заодно, противников Рихтера) шарахаются от тебя, как от чумы? Хотя, казалось бы, должны были хотеть привлечь в «свой лагерь». Они же мыслят только категориями «лагерей» и «станов»: «свой-чужой», исключения крайне редки…
АГ : Всем отлично ясно, что я не могу ни по каким параметрам быть в «лагерях». Ни в чьих лагерях, поскольку человек я свободный и каждой нотой и словом это подтверждаю, а рабы свободных ненавидят от рождения. Мне оба «лагеря» одинаково омерзительны.
Первый – агрессивной зависимостью от наличия «вождя», или лучше «идола», (поскольку язычники), накидывающийся c лаем на каждого, кто «вождя» потревожит, т. е. агрессивной рабской натурой, второй – непониманием значения культуры и искусства в целом и, в частности, абсолютным непониманием назначения и значения музыки, потому что от рождения и до смерти, из поколения в поколение являются потомственными ремесленниками.
ГН: Вот совсем другой вопрос, более актуальный, что ли: недавно ученые подсчитали, что ответственно подготовленная проповедь среднестатистического пастора (не считая самого трудного времени ее произнесения) равна 15 часам напряженной физической работы. Что уж говорить о сольном концерте пианиста, если он проходит честно, без дураков… А ведь такие концерты мы даем довольно часто. Иногда по два раза в день. Даже я, а уж ты-то тем более. Постоянно жить в таком ритме – самоубийство. Как ты снимаешь стресс после такого количества выступлений? Есть ли у тебя какие-нибудь «рецепты», которыми ты мог бы поделиться?
АГ : Рецептами делиться не поможет, это ведь так индивидуально! Расскажу, как это делал СТР. У Рихтера это были моменты полной неподвижности и апатии (до двух-трёх месяцев), когда все чувства отключались, и он впадал почти в летаргию – это была 1-я главнейшая часть сброса накопившегося стресса. 2-я замечательная привычка, которая давала ему возможность войти в физическую форму после летаргических периодов – это были пешие прогулки до 30 км в день. Обычно он ходил по Подмосковью или обходил за раз всю Москву. Но и повсюду, где бы он ни был, это было его замечательно полезное и спасительное хобби. Потом он начинал безостановочно трудиться, до следующего периода летаргии.
Я, к сожалению, не могу похвастаться таким здоровым и цикличным способом восстановления сил, но у меня замечательная семья, в которой я забываю обо всём. Смех, радость и любовь – постоянные спутники в нашем доме. Ну и природа очень хороша, где я совершаю каждодневные прогулки по лесам и полям, но не такие большие, как СТР. Кроме того у меня очень большая тяга к строительству, что я могу осуществлять в доме постоянно, и куча всевозможных увлечений – от готовки, до многих видов спорта.
Специального же цикла как у СТР у меня, к сожалению, нет, потому что именно постоянство и цикличность, регулярность разрядки напряжения гораздо эффективней, чем спорадические занятия различной физической активностью.
Кроме того, протяжённость восстановительных периодов, которыми располагал Рихтер, была возможна только в СССР, когда 3 месяца неподвижной «летаргии», сна почти без движения можно было себе позволить. Сейчас другое время и другие условия, когда мы таким временем располагать не можем.
ГН: Пианист Петров, конечно, вообще не стоит упоминания. Но за ним – море околомузыкального пролетариата, неспособного отличить позднего Листа от Скрябина. Он проспекулировал на том, что интересовало многих посетителей концертных залов: на твоих гонорарах. Естественно, это типично советская черта, да он, кажется, и не отрекается от своего советского прошлого. У меня возникает другой вопрос: ты абсолютно свободен? То есть, не секрет, что наша свобода все-таки ограничена рамками банковского счета. Ты мог бы сейчас, если вдруг, неожиданно, тебе бы пришла в голову мысль совсем забросить рояль, спокойно доживать свои дни без концертов, гастролей, гонораров, шумихи, поездок и полетов? Словом, жить только для себя и для семьи?
АГ: Здесь я позволю с тобой не согласиться. Свобода это всё-таки исключительно духовная категория. Независимость – да. Независимости от финансов у меня нет, так как я никогда об этом не заботился, будучи в этом отношении нерасчётливым русским человеком (см. историю с бассейном, на который я потратил 2 миллиона марок, и которым так и не пользовался после двух-трёх месяцев баловства).
Но относительная финансовая зависимость никак не является движущей силой моего образа жизни. Я уже делал 12 лет всё, что мне вздумается, бросив всё и всех, и это было только лишь для того, чтобы постичь искусство и обрести внутренний запас духовного богатства, которым я только хотел и хочу делиться. Это же самое великое счастье!
Я не представляю жизни помещика, удавился бы, ей Богу! Кроме того, моя семья настолько привержена музыке, что «не видит меня» вне моей работы и образа жизни. Так что, если бы я вздумал сделать такой «подарок» семье, я нанёс бы ужасный удар по нашему счастью.
ГН: Многие замечательные музыканты делали транскрипции вокальных, оркестровых, органных сочинений Баха (естественно, не только Баха) для фортепиано. Тебе никогда не приходила в голову эта мысль? Если нет, то почему? С твоими пианистическими и импровизационными данными кажется весьма странным. Ведь сделал же ты транскрипцию ХТК с хором (о которой мы уже говорили)?
АГ : Хм, a я не люблю транскрипций. Они все делаются «под себя» за редчайшим исключением. То есть Лист для себя, Годовский, или кто-нибудь ещё – короче для меня это игра, приятная и могущая доставить развлечение и мне и публике. Но передо мной лежит такой океан работы с оригинальными текстами, что, конечно, и сотой доли не успею. Как мы с тобой уже дуэтом заметили: «Жизнь неприлично коротка»…
ГН: Многие наши старые общие знакомые (например, тот же Крайнев, В. Виардо) уже давно создали конкурсы «имени себе». Кто в Харькове, кто в Штатах… А тебе не приходила в голову такая мысль? Ну, хотя бы с целью борьбы с музыкальной мафией?
АГ: Дорогой Гарри, у меня нет имени, которое было бы достойно конкурса. И, вероятно, не будет
ГН: Недавно ты сказал, что в России не умеют играть Прокофьева. А где умеют?
АГ : Я сказал, что в России не понимают Прокофьева. Играют плохо и в России, и не в России, плохо, потому что или стучат, или делают «из него Шопена с фальшивыми нотами» в лирике, не понимая как надо играть лирику Прокофьева. А главное – это непонимание содержания музыки, мыслей и характера композитора. Прокофьев очень меняется на протяжении жизни.
В начале пути это очень ясная неоклассическая музыка, замкнутая в форму новых гармонических сочетаний и без особо богатого и глубокого внутреннего мира. Ранний Прокофьев орнаментален, внешен, эффектен и нов своим характером, как нов, скажем, ранний Маяковский, хотя неизмеримо тоньше упомянутого поэта.
Средний период творчества – это поиски себя, активные и разнообразные.
А вот «советский» период, беру в кавычки, потому что здесь он обретает глубину и философичность весьма далёкую от советских реалий, в которых ему пришлось провести остаток жизни, из-за того, что Пахан сделал его своим заложником. Вот этого Прокофьева как-то все проглядели, почти все.
В такой его музыке только и успевай переключаться от чисто «церебрального» процесса, когда мы просто оказываемся в черепной коробке композитора и, становясь его «двойниками», наблюдаем процесс его мышления, зашифрованный в звуках, видим картины жизни его глазами, чувствуем его сердцем, видим зашифрованные послания и т. д.
Такого Прокофьева я ни у кого не слышал. Например, он ясно и четко говорит нам в конце разработки 1-й части 8-й сонаты – «это моя последняя соната, это моё завещание», и делает это настолько ясно, что только полная слепота пианистов и музыковедов, о которой я неоднократно говорил, делает такие послания не понятыми на многие годы. В 8-й сонате много посланий в будущее, где он записывает самые сокровенные тайны сердца.
До этого никто не докапывался, даже Рихтер, который Прокофьева понимал лучше других. Он только чувствовал, что музыка глубока, но чем она наполнена – не понимал. Он всегда играл, опираясь на интуицию, до конца своих дней, не понимая необходимость анализа, ненавидя его, и не обладая навыками анализировать, но его богатое воображение до поры, до времени было достаточным для многих, даже, казалось бы, пытливых слушателей.
У нас даже вспыхнула активная переписка по этому поводу, инициированная Рихтером, незадолго до его смерти, когда он услышал o моих «докапыванияx» до значения содержания позднего Прокофьева.
Это после того, как я записал на DGG сонаты и написал маленькое, ещё не очень зрелое эссе на тему каждой из записанных сонат в .
ГН: Скоро начнутся юбилеи: Шопен, Шуман, Лист… Я никогда не слышал в твоем исполнении оригинального Листа, только «Кампанеллу». Давно ты играешь сонату h-moll? Нашел ли ты в ней что-нибудь совсем новое, какие-то «зашифрованные коды – послания», или придерживаешься традиционных образов (Фауст, Мефистофель, етс.)?
АГ : В период написания сонаты Лист был ещё в очень экстравертном состоянии своей души, это много позже, в старости он стал совсем другим и, по словам Зилоти, играл тихо, интровертно и его дух был наполнен мистически-отрешённым содержанием. Соната очень ясна, театральна (иногда не очень хорошо театральна, «понарошку», это исполнителю надо «исправлять»).
Она должна исполняться как театральное представление. Сонату я приготовил совсем недавно по просьбе города, где родился Лист, и где я буду впервые её играть на его фестивале в июле следующего года в зале, расположенном напротив дома, где родился композитор. Там нет прямых «цитат» из Гёте, нет «шифровок», которые бы прошли мимо глаз и ушей за 160 лет. Но есть большая, напряжённая экзистенциальная драма смертельной борьбы добра и зла. И вот чётко показать все нюансы этой драмы, на мой взгляд, ещё никому не удавалось. Соната требует громадной физической выдержки, потому, что раз потеряв напряжение в насыщенной музыкальной ткани, исполнитель теряет зерно этой музыки, и она превращается в банальную вещицу не очень умного, эротичного шоумена.
ГН: Когда ты приедешь на гастроли в Израиль? С какой программой? В каких городах и залах будешь выступать? Нравится ли тебе вообще израильская публика? Есть ли у тебя с ней контакт, понимают ли они тебя?
АГ : Во-первых, я очень горжусь тем, мало кто помнит об этом даже в Израиле, что я был ПЕРВЫМ ОФИЦИАЛЬНЫМ СОВЕТСКИМ ГАСТРОЛЁРОМ в Израиле в 1985 году.
Культурного обмена ещё не существовало, Израиль по инерции ещё был «врагом» СССР, а умный Шабтай Калманович, убитый в Москве на прошлой неделе (тогда он был Шабтай Калганович, насколько я помню), немедленно «выписал» меня из Лондона, где я только что поселился, как первый свободный советский гражданин.
Шабтай великолепно использовал этот исторический момент, и я оказался уже в августе 1985 года в большой гастрольной поездке по Израилю. Прецедент произошёл, благодаря Шабтаю, и начался процесс сближения Израиля с перестраевымым Горби Советским Союзом.
Израильскую публику я люблю, она выпестована бывшими «нашими», мы понимаем друг друга без слов. Кроме того, я долго дружу с оркестром из Ришона, который я очень люблю и там у меня даже есть еврейская «Мама» Ципке Гольдберг, которая всегда по-матерински за мной ухаживает, когда я в Ришоне. Моя армянская половина (моя мама была чистой армянкой) так же способствует нашему взаимопониманию, не секрет, что наши народы симпатизируют друг другу и во многом схожи. В этот раз я приеду лишь на пару концертов на открытие нового зала в Ашдоде в мае, где оркестром руководит мой друг и однокурсник, прекрасный музыкант Вааг Папян. Мы отметим год Шопена концертом Ми Минор, где я нашёл множество интереснейших пропущенных «посланий» Шопена, которые поднимают этот концерт до высокого трагизма в «диссидентской» первой части, изумительной любовной лирики во второй, и показывают чудесный польский бал в финале, который Шопен написал ещё и c замечательным чувством тонкого и тёплого юмора.
Оригинал:
Последние комментарии к статьям
Облако меток
Оценить эту статью