avg

В эти дни Юрию Борисовичу Симченко исполнилось бы 75 лет. Он не дожил и до 60-ти. Бесконечно благодарный судьбе за знакомство с этим удивительным человеком и за его дружбу, я не могу о нем здесь не рассказать – хотя бы кратко.

Он был этнографом. Думаю, не ошибусь, если скажу: этнографом выдающимся. Он посвятил свою жизнь изучению малых северных народов, и трудно найти другого человека, знавшего о коренных жителях Севера столько, сколько знал он.

В советские времена этнографы не только исследовали быт, культуру, брачно-семейные отношения народов. Этнографов привлекали для решения хозяйственных и демографических проблем – например, они участвовали в выработке программ освоения новых территорий.* И в этих делах Ю.Б. Симченко неизменно проявлял себя как истинный гражданин, который был готов – в сколько угодно высоких инстанциях – и отстаивать интересы северян, и защищать от безответственных посягательств уникальную природу Севера.

Уже пятнадцать с половиной лет пронеслись без Юрия Борисовича, а я часто ловлю себя на ощущении, будто он незримо присутствует где-то неподалеку. Нет-нет, да и вспомнится, как беседовали на самые разные темы в его гостеприимном доме, как дважды вместе летели на Чукотку, всплывет в памяти какая-нибудь рассказанная им история или неподражаемая симченковская шутка.

Какой это был фантастически талантливый человек! Замечательный этнограф, в совершенстве владевший и нганасанским языком, и фарси, писатель, музыкант (ведь в консерватории учился!), поэт, восхитительный рассказчик (казалось, он мог припомнить подходящий эпизод прошлого буквально к любой жизненной ситуации и остроумно обыграть его), мастер прикладного искусства… Нет, перечислить все его таланты и «профессии» просто невозможно.

Юрий Борисович написал несколько книг, рассчитанных на массового читателя. Эпизоды, описанные им в его рассказах и повестях, я нередко передаю своим друзьями и знакомым – ведь эти сценки описаны удивительно живо, с «эффектом присутствия». Прочитав их, чувствуешь себя если не прожившим годы среди коренных жителей Севера, то, по крайней мере, побывавшим у них в экспедиции вместе с самим автором.

Меня всегда поражала его удивительная способность находить контакт с самыми разными людьми и располагать их к себе. Вспоминаю, как мы, восемь участников одной из экспедиций, во главе с Юрием Борисовичем, прилетели в чукотский поселок – районный центр Беринговский (это название в тех краях все произносят с ударением на второй слог). Оттуда мы должны были разлететься и разъехаться по четырем маленьким поселочкам (официально именуемым селами), где и начать работу – по два человека в каждом поселке. Тогда, едва лишь мы вышли из самолета и получили вещи, Юрий Борисович стал звонить из аэропорта местным должностным лицам. Совсем скоро он позвал всех нас следовать за ним, и через считанные минуты мы уже сидели в кабинете главврача районной больницы. Во время разговора у меня было такое чувство, будто Юрий Борисович и главврач давно и хорошо знакомы – а между тем я точно знал, что они только что впервые встретились. (Помню еще, в какую-то минуту врача попросили ответить радисту одного из судов, находившихся в Охотском море, – там, на судне, был больной, и врачу надо было немедленно решить, как этому человеку помочь.) В результате нашей беседы мы заручились обещанием врача отправить нас на места так скоро, как только удастся, и в последующие дни, пока мы дожидались транспорта, он содействовал нам всеми мыслимыми способами.

Я сам, не будучи этнографом, обойдусь здесь без подробного рассказа о таланте Юрия Борисовича как профессионала. Мои попытки сделать это могут оказаться неуклюжими, хотя у меня и есть довольно ясное представление о масштабе этой личности в науке. Отмечу другое.

Если говорить о литературном даре Юрия Борисовича, то, кроме сборников его интереснейших, прекрасно написанных рассказов и повестей на экспедиционные темы, нельзя не вспомнить блестяще-остроумную поэму «Отца Егория деянья» – своеобразную юмористическую версию «Слова о полку Игореве», которую Юрий Борисович сочинил вместе со своим другом Олегом Сорокиным.

Как не восхититься той изобретательностью и тем художественным мастерством, с которым Юрий Борисович изготовил «старинное» рукописное издание этой поэмы! Он переписал ее всю от руки, имитируя старославянское письмо (а поэма довольно большая – в печатном виде она заняла две отнюдь не тоненькие книжки), и заключил в изготовленный им самим удивительно красивый переплет из резных деревянных дощечек. Он ведь был замечательным резчиком по дереву! А какие оригинальные предметы, полезные для работы или в быту, он изготавливал своими руками – будь то блокнот в деревянной обложке, обтянутой кожей, или удобные в дороге, необычного вида вместительные сумки… Когда ни придешь к нему домой – обязательно увидишь какие-нибудь художественные изделия, находящиеся в процессе изготовления. И это не только на фоне напряженной научной работы, но и – в последние годы – на фоне постоянных забот о выхаживании своей жены Галины Михайловны, которая получила в экспедиции тяжелую травму позвоночника и оказалась прикованной к инвалидной коляске.

Отдельного рассказа заслуживает та самоотверженность, с которой он эти несколько лет, день изо дня, непрерывно заботился о Галине Михайловне, помогал ей делать специальные упражнения, заказывал необходимые для этого приспособления, отыскивал нужных специалистов-врачей, многократно возил жену на занятия к знаменитому Валентину Ивановичу Дикулю; его «реабилитационный центр» в то время располагался в цирке на проспекте Вернадского, и в нем был один-единственный сотрудник – сам Валентин Иванович.

При всем этом Юрий Борисович был поразительно отзывчив к людям – и к друзьям, и просто к хорошим знакомым (которые впрочем, очень часто становились его друзьями – обаяние этого человека не могло не вызывать ответных токов добра). И сейчас, когда Юрия Борисовича уже нет, чувствуешь себя перед ним вечным должником – всегда кажется, что со своей стороны недодал ему тепла и заботы.

И еще – один «несерьезный» штрих к его портрету. Веселый и остроумный, Юрий Борисович иногда походя бросал малозначащую реплику, которая потом снова и снова вспоминалась и которая каждый раз заставляла тебя улыбаться, смеяться или даже «покатываться со смеху». Вот один такой эпизод – конечно же, не самый смешной из всех, что случались, но невзначай поселившийся в моей памяти навсегда.

Однажды я включил телевизор и увидел: передают фортепианный концерт (уже забыл, какой), и в оркестре время от времени солирует духовой инструмент, кажется, гобой. Режиссер в такие моменты показывал этого (условно) гобоиста наплывом на фоне рояля – получалось, будто гобоист вдруг вырастал из недр рояля, прямо перед носом у играющего пианиста. Увидев такое, я немедленно схватил телефон, позвонил: «Юра, я сейчас видел такое...» – и рассказал о «режиссерской находке». Почти мгновенно от Юрия Борисовича последовал ответ: «Ух ты... А дед не сбивался?» (имелся в виду пианист).

…Последний раз я видел его в январе 1995 года. Я, остро переживавший в те дни потерю своей мамы, приехал к нему и к Галине Михайловне. Знал, что он болен. Но насколько серьезно обстоит дело, не догадывался. И только увидев его резко переменившимся, сильно похудевшим и физически ослабевшим, почувствовал, что дело неладно. А он… он заметил, что у меня старая и поношенная шапка. И, не вставая с дивана (чувствовалось, что вставать ему очень трудно), настойчиво велел мне достать из шкафа и примерить другую, новую и очень красивую. Шапка подошла. И тогда он с каким-то особенным значением произнес слова, которые отозвались во мне болезненной тревогой: «Носи и помни!». Это прозвучало, как прощание. Через десять дней его жизнь оборвалась.

Сказать, что Юрий Борисович живет в памяти тех, кто его знал – значит сказать слишком мало. Он был из тех людей, которые и после физической смерти продолжают освещать нашу жизнь необыкновенным светом. И с годами этот свет не ослабевает: большое видится на расстоянии.
________________
* Не берусь судить, насколько интересуются мнением этнографов теперешние власти в нашей стране.