RSS лента

Muzylo

Концерт Кирилла Звегинцова в МЗ НМАУ 14 сентября: Шостакович, 24 прелюдии и фуги

Рейтинг: 5.00. Голосов: 1.
              
(*Предполагаю, что фамилия Кирилла пишется как-то по другому, но на всякий пожарный пишу ее так, как прочитал на афише. Если фамилия переврана - прошу сообщить мне правильный вариант, и я исправлю)

***

14 сентября в Малом зале НМАУ им. Чайковского произошло событие, уникальное не только для Киева, но и для "всего просвещенного мира", как писали в добрые старые времена.

Сама программа говорит за себя: впервые на моей памяти 24 прелюдии и фуги Шостаковича были исполнены одним человеком за один вечер. Но дело не только в формальных рекордах.

Игра Звегинцова, порой спорная, порой ошеломляющая, порой эпатажная, искренняя, совершенная, безобразная, гипнотическая, нелепая, глубокая и какая угодно еще (ни разу не была она, пожалуй, только посредственной), лишний раз подтвердила: большой талант не знает никаких ограничений, кроме верности себе, - чего бы она не требовала от него.

Верность себе и своему "внутреннему тону" порой требует от Звегинцова вещей, каких ни за что не позволит себе любой грамотный ученик - и будет прав. А мы, оставаясь на стороне ученика, будем ругать Звегинцова - понимая, что ругань бесполезна, и подгонка под идеал, безболезненная для гибкой посредственности, невозможна для крепкого ствола, упрямо прорастающего сквозь кружево традиций, драгоценных для нас, - и будем хвататься за голову, когда ствол сомнет их в порошок, но все равно пойдем на Звегинцова, а не на грамотного ученика, правильно выполняющего правильные указания.

Игра Звегинцова изменится тогда только, когда изменится его "внутренний тон"; поэтому-то и сказал кто-то (кажется, Зверев), что учить посредственность легче, хоть и тоскливей. Впервые за много лет киевская публика слышала музыканта, который умеет и не боится говорить своим голосом. Интенсивнейшее внутреннее переживание, граничащее порой с трансом или одержимостью - главная черта его музыкантского облика, главный критерий всего, что Звегинцов делает за роялем. Он умеет влить в звук свое переживание без потерь, но не стремится к этому; он умеет быть органичным и точным, но демонстративно пренебрегает этим умением, подчеркивая свои намерения жирным маркером - "нате!". Мера отсутствует в его системе ценностей; главное мерило здесь - наглядность самовыражения - "Я говорю". Такая позиция, помимо эгоцентричности большого таланта, имеет и другое оправдание, имя которому - Шостакович.

Звегинцов почти все играл неправильно, не так, вопреки тексту и законам интонирования; почти каждая прелюдия и фуга, исполненная в отдельности, вызвала бы скандал. Но я тысячу раз предпочту такого Шостаковича - дерзкого, непричесанного, срывающегося на визг, безумно кающегося и проклинающего - политкорректным комплектам Николаевой, Джаррета и Петрушанского. Шостакович вряд ли пришел бы в восторг от игры Звегинцова; но именно в ней я едва ли не впервые вживую услышал его - живого.

Амплитуда моих реакций на игру Звегинцова простиралась от "гениально" до "безобразно" - и оба полюса нередко соседствовали в одной и той же прелюдии и фуге. Некоторые пьесы являлись ошеломляющими удачами, неожиданными, смелыми, убедительными в каждой новооткрытой детали. Такова была прелюдия соль-мажор с ее "годуновским" хоралом и юродствующими причитаниями; фуга ре-мажор с ее неожиданно тонкой и детской - против традиционной лихости - интонацией; фуга си-минор с узнаваемой до боли "фаготной" секвенцией - "...страх перед стуком в дверь"; прелюдия ми-мажор с ее завораживающим антифоном, хрустальным и пронзительным; прелюдия до-диез минор, которую я слушал, затаив дыхание, дабы не нарушить хрупкое чудо тишины; прелюдия и фуга фа-диез мажор с ее обволакивающим светом, настолько же живым, насколько и лишенным неуместной чувственности; фуга ми-бемоль минор с ее горькой русской печалью; прелюдия и фуга ре-бемоль мажор - шокирующая в необузданной своей энергии; прелюдия и фуга си-бемоль минор, прошедшая в завораживающей тишине, как остановившееся мгновение; прелюдия и фуга ля-бемоль мажор с ее характеристичностью русского "Тюильрийского сада"; прелюдия фа-мажор с ее тишиной, звенящей, как колокол...

Главная и самая удивительная особенность стиля Звегинцова - умение слушать тишину и волей удерживать в ней музыку. Главное впечатление вечера - медленные фуги, бесконечные, завораживающие, порой нарочито замедленные - и удерживающие внимание до последнего обертона, уходящего в тишину. Казалось, сама тишина и мысль, в ней воплощенная, оживали в безмолвии, очищенные от всего лишнего и внешнего, - и зал вслушивался в них, затаив дыхание. Ни единого вздоха и полувздоха, ни единого шепотка, ни одного оброненного номерка не вклинились в таинство - взамен привычных оханий, ерзаний и шуршаний кульками, обязательных в "философском" репертуаре; Звегинцов властно и органично вел внимание зала, не бросая ему никаких поблажек и приковавшись только к своей мысли, слитой с тишиной.

Здесь ярко проявилась другая черта Звегинцова: владение временем. Не тем временем, которое сводится к звучащему "раньше-позже" и которым озабочены педанты, а тем временем, которое живет в мысли и воплощается в дирижерском чувстве процесса - "дления". Звегинцев владеет даром и умением творить время, создавать его в живом становлении. Потому он, не расставляя привычных манков - ярких кульминаций, подчеркнутого членения, "раскраски" повторов и др. - держит внимание слушателя в десятиминутных Adagio минорных фуг, как не удается иному "королю октав" в "Мефисто-вальсе".

Оборотная сторона владения временем - владение звуком. Большую часть материала фуг Звегинцов сыграл без педали, почти не пользуясь ею даже и там, где автор выписал длинные педали, хранящие бас (известная, кстати, проблема для всех исполнителей этих фуг, хорошо знающих, как трудно избежать грязи в остальных голосах) - бас удерживался с помощью либо средней педали, либо хитрых подмен и манипуляций. И - при беспедальной игре - не только не было ни тени обычного дискомфорта, вызванного отсутствием "спасательного круга", ни тени сухости, безликости звучания - но напротив: каждый голос обладал своей индивидуальной тембровой физиономией, каждое событие, каждая реплика имели свой цвет и свою материю. Беспедальность словно окутала все голоса ясностью тишины, и они прослушивались внятно, чисто, как высоко в горах, ничуть не теряя в красочности и связности. Разнообразие красок и оттенков piano у Звегинцова изумляет - хоть он и выказывал явное предпочтение завораживающе-бесплотному звучанию, возникающему из ниоткуда, испаряющемуся в никуда, - предпочтение вполне простительное, учитывая его органичность у Шостаковича.

Звегинцов умеет извлекать из рояля все краски, необходимые ему, - но пользуется этим умением далеко не всегда. Особенно это заметно в forte.

Если в piano Звегинцов слышит красоту и стремится к ней, то в forte красота отступает на третий и десятый план. На первый план выходит то, в чем Звегинцов видит (не слышит!) "содержание": демонстративный масштаб, преувеличенный в разы, и сила "а натюрель".

Звегинцов не рассказывает о зле, о страданиях - он изображает их на рояле, пользуясь для этого одним-единственным приемом: ударом руки, превращенной в чугунный лом, наотмашь по роялю. Конфликт у Звегинцова - не предание о конфликте, а взаправдашнее сражение с роялем, в котором пианист далеко не всегда побеждает. Всякое forte - и хоровое, как в фуге ми-минор, и органное, как в прелюдии соль-диез минор, и колокольное, как в фуге ре-минор, и колюче-упругое, как в фугах ля-минор, соль-мажор, ми-мажор, си-бемоль мажор, и подобное крику - пусть отчаянному, но все же человеческому, живому, - как в прелюдии ми-бемоль минор; и наконец, лязгающее, агрессивное, как в фуге ре-бемоль мажор - сводится у Звегинцова к одному и тому же приему: ударам по роялю с высоты 30 см., швыряемым в зал демонстративно, как "нате!" - "вот какой страшный и трагичный мир я раскрываю перед вами, господа обыватели!"

Если и есть в этом эпатаж, то нецелевой: Звегинцов, конечно, не может не понимать, что он отвешивает пощечины не только общественному вкусу, но и всей эстетике, в которой, как не крути, дышит и существует он сам, - но он искренне убежден, что именно в этом - масштаб, и сила, и трагизм, и убедительность. Трагизм музыки Шостаковича таков, что его нужно изображать в натуральную величину, а изображенное - подавать залу с плакатами, подчеркивающими наиболее важные и страшные моменты - "см. сюда!", "внимание!", - такова установка Звегинцова. В мире Шостаковича такие дела творятся, что здесь уж не до красоты; вспоминается легендарное юдинское - "...а потому что сейчас война!"

Эта установка проявляется не только там, где выписано forte, но и - в той или иной мере - во всем цикле. То, что важно, по мнению Звегинцова, что нуждается в слушательском внимании - подсвечивается ярким прожектором, обводится красным кругом и превращается в дорожный знак; в экстренных случаях - в кульминациях и др. - знак подкрепляется мигалкой и сиреной. Любопытно, что многие тихие фуги прошли без мигалки: мера градаций была в них предельно тонка и органична, и ничто не нарушало хрупкого согласия (или несогласия) голосов. Звегинцов наиболее успешен там, где действиями его руководит интуиция, - в ней проявляется его большой талант и мастерство. То, что он делает сознательно и специально (во имя высшей идеи), выходит за рамки искусства.

Разумеется, я - вместе со всем советским народом - решительно осуждаю подобные мелкобуржуазные закидоны; и вместе с тем - не могу отогнать навязчивой мысли, что в них - тоже... живет живой Шостакович. Отчаянный, неорганичный, неправильный - и живой. Неакадемичный, "достоевский и бесноватый", презирающий "красоту" ради "правды" - точно по Бердяеву: "русские художники, когда у них была духовная значительность, жертвовали красотой во имя совершенной правды жизни".

Но только... эта жертва красоты во имя правды тоже должна быть смоделирована в красоте. Таково жесткое кредо искусства; всех, кто выбивается из него, оно выбрасывает из своей памяти.

Как только Звегинцов поймет этот парадокс (не умом поймет, а прочувствует так же остро, как прочувствовал сейчас "правду" Шостаковича") - он займет свое место среди крупнейших пианистов современности. Он умеет воплощать красоту и в forte - и делает это там, где не видит необходимости включать мигалку. Звегинцовская мигалка - не от избытка эмоций и темперамента, не от беспомощности контроля над собой, как это бывает почти всегда, а от противного - от сознательного насилия над собственной музыкантской органикой. Как только "правда" тоже станет "красотой" - на новом уровне, - тогда она и вольется в органику, и никогда не будет у Звегинцова таких обескураживающих неудач, как в финальной фуге.

Все сошлось одно к одному: и усталость, и спазм рук, налитых чугуном - ничего не попишешь, надо! - и фактура, на сей раз неисполнимая вне звукокрасочных установок, ибо только они диктуют здесь единственно возможный жест; насколько грандиозна была удача Звегинцова в сыгранном уже цикле, настолько же был грандиозен и провал в финале: ни одной чистой ноты - сплошные клястеры на одной педали. Даже финальные пять нот ("ля-ре-ре-ля-ре") прозвучали грязно, - все до единой, включая последнюю.

Что ж: большой талант сохраняет свой масштаб и в откровениях, и в количестве фальшивых нот. А мне остается только поздравить всех, бывших на том концерте, с замечательным праздником, на котором всем нам посчастливилось побывать. Этот концерт останется, без сомнений, самым значительным событием музыкальной жизни Киева последних лет.

***

Предваряя вопрос о записи, скажу, что она есть (кроме последних трех прелюдий и фуг, на которые не хватило памяти), и в скором времени будет залита в сеть, - а здесь я размещу ссылку.

Отправить "Концерт Кирилла Звегинцова в МЗ НМАУ 14 сентября: Шостакович, 24 прелюдии и фуги" в Google Отправить "Концерт Кирилла Звегинцова в МЗ НМАУ 14 сентября: Шостакович, 24 прелюдии и фуги" в Facebook Отправить "Концерт Кирилла Звегинцова в МЗ НМАУ 14 сентября: Шостакович, 24 прелюдии и фуги" в Twitter Отправить "Концерт Кирилла Звегинцова в МЗ НМАУ 14 сентября: Шостакович, 24 прелюдии и фуги" в del.icio.us Отправить "Концерт Кирилла Звегинцова в МЗ НМАУ 14 сентября: Шостакович, 24 прелюдии и фуги" в Digg Отправить "Концерт Кирилла Звегинцова в МЗ НМАУ 14 сентября: Шостакович, 24 прелюдии и фуги" в StumbleUpon

Комментарии

  1. Аватар для lerit
    Но я тысячу раз предпочту такого Шостаковича - дерзкого, непричесанного, срывающегося на визг, безумно кающегося и проклинающего - политкорректным комплектам Николаевой, Джаррета и Петрушанского.
    А если вспомнить Рихтера и самого автора?
  2. Аватар для Muzylo
    Рихтера и автора я недаром не упомянул: они для меня непревзойденны. Но думаю (надеюсь), что Звегинцев по прошествии некой эволюции выйдет и на этот уровень.
  3. Аватар для lerit
    Ждем-с ссылку... (Так он "-цов" или "-цев"?)
  4. Аватар для kalina
    Ух, как написали ... Пристроилась к тем, кто ждёт ссылку.
  5. Аватар для lerit
    Много ли слушателей было?
  6. Аватар для Muzylo
    Почти полный зал, но абсолютного аншлага не было. 3/4 публики составляли девушки от 16 до 20 лет, тщательно накрашенные, приодетые и завитые: бедняжки - им пришлось пройти все 24 круга, прежде чем они дорвались до Кирилла в коридоре . Но он их не обделил: после концерта посылал им в изобилии воздушные поцелуи .
  7. Аватар для lerit
    А где он сейчас работает или учится?
  8. Аватар для Muzylo
    Я ничего о нем не знаю, кроме того, что раньше он учился у Архимовича, а сейчас обретается где-то за границей.
  9. Аватар для lerit
    Хм, если он за границей, то откуда такая популярность у 3\4 публики?
    Они же явно не на Шостаковича пришли...
  10. Аватар для kalina
    О Звегинцеве, как о финалисте проходившего в Канаде Honens International Piano Competition (2009) упоминалось в сми.
  11. Аватар для Аллегростасия
    Вчера, 11 февраля, в зале Харьковской консерватории я имела счастье слышать 24 прелюдии и фуги Шостаковича в исполнении Кирилла Звегинцова.
    У меня нет слов. Я поражена. Я могу только без конца повторять, что то, что я услышала вчера - удивительно.
    Зато у хозяина дневника есть слова. И я подписываюсь под той основной мыслью, что за ними стоит.

Трекбэков

Яндекс.Метрика Rambler's Top100