RSS лента

MFeht

Джек Вэнс

Рейтинг: 5.00. Голосов: 8.
              


Несколько отрывков из приключенческой трилогии Дердейн:

Ча­ще, од­на­ко, друи­дийн бро­дил один, иг­рая все, что при­хо­ди­ло в го­ло­ву. Му­зы­кан­ты, поль­зо­вав­шие­ся мень­шим ува­же­ни­ем, ино­гда рас­пе­ва­ли бал­ла­ды на соб­ст­вен­ные или чу­жие сло­ва, но друи­дийн ни­ко­гда не пел — толь­ко иг­рал, вы­ра­жая в зву­ках па­фос жиз­ни, ра­дость и го­речь бы­тия. Та­ким друи­дий­ном был кров­ный отец Этц­вей­на, зна­ме­ни­тый Дай­стар. Этц­вейн от­ка­зы­вал­ся ве­рить в рас­ска­зан­ную Фель­дом Май­дже­сто ис­то­рию смер­ти Дай­ста­ра. В дет­ских гре­зах он ви­дел се­бя блу­ж­даю­щим по до­ро­гам Шан­та и раз­вле­каю­щим празд­нич­ные тол­пы иг­рой на хи­та­не до тех пор, по­ка, на­ко­нец, не на­сту­пал мо­мент встре­чи с от­цом. Даль­ней­ший сце­на­рий меч­ты мог раз­ви­вать­ся по-раз­но­му. Ино­гда Дай­стар ры­дал от ра­до­сти, ус­лы­шав пре­крас­ную му­зы­ку, а ко­гда Этц­вейн от­кры­вал ему свое про­ис­хо­ж­де­ние, сча­ст­ли­во­му изум­ле­нию Дай­ста­ра не бы­ло пре­де­ла. В дру­гом ва­ри­ан­те Дай­стар и его не­ук­ро­ти­мый от­прыск ока­зы­ва­лись со­пер­ни­ка­ми в му­зы­каль­ной бит­ве — Этц­вейн впи­ты­вал внут­рен­ним слу­хом ве­ли­че­ст­вен­ные ме­ло­дии, рит­мы и кон­тра­пунк­ты, тор­же­ст­вен­ный звон ко­ло­коль­ных под­ве­сок, ра­до­ст­но-аг­рес­сив­ное ры­ча­ние ре­зо­на­то­ра гре­муш­ки.

Этц­вейн и Фор­дайс не пре­ми­ну­ли ско­ро поя­вить­ся в «Ста­ром Ка­ра­зе» и за­ка­за­ли по бо­ка­лу ши­пу­че­го зе­ле­но­го пун­ша. Друи­дийн си­дел в уг­лу, мрач­но раз­гля­ды­вая пуб­ли­ку — вы­со­кий чер­но­во­ло­сый че­ло­век, силь­ный, нерв­ный, с ли­цом меч­та­те­ля, раз­оча­ро­ван­но­го меч­та­ми. Друи­дийн взял хи­тан, про­ве­рил на­строй­ку, по­пра­вил па­ру кол­ков и на­брал три ак­кор­да, чуть на­кло­нив го­ло­ву и не­одоб­ри­тель­но при­слу­ши­ва­ясь. Его тем­ные гла­за блу­ж­да­ли по ли­цам, ос­та­но­ви­лись на Этц­вей­не, опус­ти­лись к хи­та­ну. Те­перь он заи­грал — мед­лен­но, с тру­дом, про­буя то од­но, то дру­гое, буд­то на­щу­пы­вая фор­му ме­ло­дии в тем­но­те, с вы­ра­же­ни­ем рас­се­ян­но­го ста­ри­ка, по­гру­жен­но­го мыс­ля­ми в про­шлое и бес­цель­но со­би­раю­ще­го мет­лой ли­стья, раз­ле­таю­щие­ся по вет­ру. Поч­ти не­за­мет­но зву­ки при­об­ре­та­ли уве­рен­ность, паль­цы бы­ст­рее на­хо­ди­ли мес­та на гри­фе, как ка­ран­даш ма­те­ма­ти­ка, уже уви­дев­ше­го ре­ше­ние за­да­чи и пи­шу­ще­го вы­вод фор­му­лы — об­ры­воч­ные на­ме­ки, не­со­гла­со­ван­ные рит­мы спле­лись в еди­ный ор­га­низм, на­де­лен­ный ду­шой, ка­ж­дая но­та ста­ла пре­до­пре­де­лен­ной, не­из­беж­ной, не­об­хо­ди­мой.

Слу­шая, Этц­вейн пе­ре­ста­вал ви­деть ок­ру­жаю­щее — и на­чи­нал ви­деть что-то дру­гое. Друи­дийн ис­пол­нял слож­ную, не­при­выч­ную му­зы­ку с ве­ли­че­ст­вен­ным убе­ж­де­ни­ем, без на­пря­же­ния. Поч­ти слу­чай­но, ми­мо­хо­дом, он со­об­щал му­чи­тель­ные вес­ти, не­об­ра­ти­мые, как вре­мя. Он го­во­рил о зо­ло­ти­стых вол­нах океа­на, о не­дос­ти­жи­мых ост­ро­вах. Он на­пол­нял серд­це тщет­ным сла­до­ст­ра­сти­ем жиз­ни — толь­ко для то­го, что­бы по­ло­жить ко­нец всем ил­лю­зор­ным тай­нам крат­кой иро­ни­че­ской ка­ден­ци­ей и уда­ром лок­тя по гре­муш­ке.
Ве­че­ром третье­го дня, ко­гда уже ста­но­ви­лось позд­но, на не­го что-то на­шло. Рас­се­ян­но на­брав ряд ак­кор­дов, как за­прав­ский друи­дийн, раз­мыш­ляю­щий о бы­лом, Этц­вейн сыг­рал за­дум­чи­вую ме­ло­дию, по­вто­рил ее в ми­нор­ном ла­ду. «Ес­ли на­стоя­щая му­зы­ка по­ро­ж­да­ет­ся опы­том, — ду­мал он, — у ме­ня есть о чем рас­ска­зать». Бес­спор­но, ему то и де­ло не хва­та­ло сдер­жан­но­сти — ув­ле­ка­ясь, он че­рес­чур на­жи­мал ко­ле­ном на ры­ча­жок, при­да­вав­ший стру­нам ме­тал­ли­че­скую звон­кость. За­ме­тив чрез­мер­ную рез­кость тем­бра, Этц­вейн вне­зап­но рас­тво­рил ее, пре­рвав­шись по­сре­ди фра­зы, мяг­ки­ми, при­глу­шен­ны­ми пас­са­жа­ми.

В та­вер­не ста­ло ти­хо — пуб­ли­ка яв­но при­слу­ши­ва­лась. До сих пор Этц­вейн иг­рал для се­бя, но те­перь вспом­нил, где на­хо­дит­ся. Сму­тив­шись, он по­спеш­но за­кон­чил им­про­ви­за­цию тра­ди­ци­он­ной ка­ден­ци­ей. Этц­вейн бо­ял­ся под­нять гла­за и по­смот­реть во­круг — уда­лось ли ему пе­ре­дать дру­гим то, что нель­зя ска­зать сло­ва­ми? Или слу­ша­те­ли снис­хо­ди­тель­но улы­ба­лись при­чу­де за­знав­ше­го­ся юн­ца? От­ло­жив хи­тан, Этц­вейн встал со сту­ла.

«То­гда что мне де­лать?»

«То, к че­му ду­ша ле­жит. Стань му­зы­кан­том! За­ра­ба­ты­вай на жизнь, жа­лу­ясь на судь­бу. Что есть му­зы­ка? Про­тест ра­зум­но­го су­ще­ст­ва, не со­глас­но­го ми­рить­ся с не­спра­вед­ли­во­стью бы­тия! Про­тес­туй, но про­тес­туй без слов. Не по­ми­най Че­ло­ве­ка Без Ли­ца... что та­кое? Что ты иг­ра­ешь?»

Про­буя на­стро­ен­ный хи­тан, Этц­вейн рас­се­ян­но пе­ре­би­рал стру­ны. Про­дол­жая иг­рать, он ска­зал: «Ни­че­го осо­бен­но­го. Я вы­учил толь­ко пять или шесть ме­ло­дий — из тех, что ис­пол­ня­ли про­ез­жие му­зы­кан­ты».

«Стой, стой, стой! — за­кри­чал Фро­литц, за­жи­мая уши. — Па­рал­лель­ные квин­ты, за­дер­жа­ния на силь­ную до­лю, раз­мер ме­ня­ет­ся в ка­ж­дом так­те? Где ты слы­шал та­кую та­ра­бар­щи­ну?»

Этц­вейн ос­та­но­вил­ся, ис­пу­ган­но сглот­нул: «Про­шу про­ще­ния. Эту му­зы­ку я сам при­ду­мал».

«Дер­зость! Са­мо­мне­ние не­ве­же­ст­ва! Ты счи­та­ешь обыч­ный ре­пер­ту­ар ни­же сво­его дос­то­ин­ст­ва? Два­дцать лет я уп­раж­нял­ся, ра­зу­чи­вая слож­ней­шие об­раз­цы всех жан­ров! По-твое­му, я зря по­тра­тил луч­шие го­ды жиз­ни? Все мои тру­ды — на­смар­ку? Те­перь я дол­жен на­сла­ж­дать­ся ис­клю­чи­тель­но вдох­но­вен­ны­ми им­про­ви­за­ция­ми са­мо­род­но­го ге­ния, ни­спос­лан­но­го свы­ше мне в на­зи­да­ние?»
Дай­стар стал ти­хо наи­гры­вать на хи­та­не жи­вую рит­мич­ную му­зы­ку, спер­ва не на­по­ми­нав­шую оп­ре­де­лен­ную те­му. Со вре­ме­нем, од­на­ко, ухо на­чи­на­ло ожи­дать и раз­ли­чать лю­бо­пыт­ные ва­риа­ции по­вто­ряю­щих­ся обо­ро­тов... По­ка что друи­дийн не де­мон­ст­ри­ро­вал ни­че­го, что Этц­вейн не мог бы с лег­ко­стью по­вто­рить. Дай­стар раз­влек­ся стран­ны­ми мо­ду­ля­ция­ми и на­чал иг­рать скорб­ную ме­ло­дию, со­про­во­ж­дае­мую чуть за­паз­ды­ваю­щи­ми, буд­то до­но­ся­щи­ми­ся из глу­би­ны вод ко­ло­коль­ны­ми ак­кор­да­ми...

Этц­вейн за­ду­мал­ся о при­ро­де та­лан­та. От­час­ти, по его мне­нию, ге­ни­аль­ность объ­яс­ня­лась ред­кой спо­соб­но­стью смот­реть на ве­щи пря­мо и не­пред­взя­то, от­час­ти — глу­би­ной ощу­ще­ния при­чин и след­ст­вий, во мно­гом — от­ре­шен­но­стью, не­за­ви­си­мо­стью от вку­сов и пред­поч­те­ний пуб­ли­ки. Нель­зя бы­ло за­бы­вать и о бле­стя­щей тех­ни­ке, по­зво­ляв­шей бес­пре­пят­ст­вен­но на­хо­дить вы­ра­же­ние лю­бым, са­мым ми­мо­лет­ным иде­ям и на­строе­ни­ям. Этц­вейн по­чув­ст­во­вал укол за­вис­ти. Ему не­ред­ко при­хо­ди­лось из­бе­гать им­про­ви­зи­ро­ван­ных пас­са­жей, ко­гда он не мог пред­ви­деть их раз­ре­ше­ние и опа­сал­ся пе­ре­сту­пить не­ви­ди­мую, но чет­кую, как край об­ры­ва, гра­ни­цу ме­ж­ду вдох­но­вен­ной фан­та­зи­ей и со­кру­ши­тель­ным фиа­ско.
«Нуж­но иг­рать», — спо­хва­тил­ся Дай­стар и пе­ре­сел на ска­мью. Вы­брав да­ра­бенс, он ис­пол­нил тра­ди­ци­он­ную сюи­ту — из тех, ка­кие час­то тре­бо­ва­ла пуб­ли­ка в тан­це­валь­ных за­лах на Ут­рен­нем бе­ре­гу. Этц­вейн уже на­чи­нал те­рять ин­те­рес, ко­гда Дай­стар рез­ко из­ме­нил тембр и стиль ак­ком­па­не­мен­та. Те­перь те же ме­ло­дии, те же рит­мы зву­ча­ли по-но­во­му. Сюи­та пре­вра­ти­лась в огор­чен­ную, раз­дра­жен­ную по­весть о бес­сер­деч­ных рас­ста­ва­ни­ях, кол­ких на­смеш­ках и уп­ре­ках, о де­мо­нах, за­ли­ваю­щих­ся из­де­ва­тель­ским сме­хом на ноч­ных кры­шах, об ис­пу­ган­ных пти­цах, за­те­ряв­ших­ся в гро­зо­вых ту­чах... Дай­стар вы­дви­нул сур­ди­ну, при­глу­шил тембр и за­мед­лил темп — му­зы­ка бе­зо­го­во­роч­но ут­вер­жда­ла ско­ро­теч­ность все­го ра­зум­но­го и по­лез­но­го, все­го, что об­лег­ча­ет жизнь. Три­ум­фаль­но ше­ст­во­ва­ли тем­ная, жи­вот­ная страсть, страх, жес­то­кость, рва­ные, бес­смыс­лен­ные ак­кор­ды... По­сле за­тя­нув­шей­ся пау­зы, од­на­ко, на­сту­пи­ла сдер­жан­ная ко­да, на­пом­нив­шая, что, с дру­гой сто­ро­ны, доб­ро, бу­ду­чи от­сут­ст­ви­ем стра­да­ния, не су­ще­ст­ву­ет без по­ни­ма­ния зла.

Дай­стар не­мно­го от­дох­нул, опять на­брал не­сколь­ко ак­кор­дов и уг­лу­бил­ся в слож­ное двух­го­ло­сие — пор­хаю­щие пас­са­жи жур­ча­ли над спо­кой­ной тор­же­ст­вен­ной те­мой. Дай­стар иг­рал с от­ре­шен­ным ли­цом, паль­цы его дви­га­лись са­ми со­бой. Этц­вейн по­ду­мал, что му­зы­ка эта бы­ла ско­рее рас­счи­та­на, не­же­ли вы­стра­да­на. У Фин­не­ра­ка сли­па­лись гла­за — тот слиш­ком мно­го съел и вы­пил. Этц­вейн по­до­звал офи­ци­ан­та и рас­пла­тил­ся. Со­про­во­ж­дае­мый сон­но бор­мо­чу­щим Фин­не­ра­ком, он вы­шел из «Се­реб­ря­ной Са­мар­сан­ды» и вер­нул­ся на лод­ке в отель «Реч­ной ост­ров».
Во вре­мя ан­трак­та Фро­литц вер­нул­ся к труп­пе в воз­бу­ж­де­нии: «А знае­те ли вы, гос­по­да хо­ро­шие, кто у нас си­дит в уг­лу та­вер­ны — мол­ча, и да­же без ин­ст­ру­мен­та? Друи­дийн Дай­стар!» Ор­ке­ст­ран­ты с ува­же­ни­ем ог­ля­ну­лись на су­ро­вый си­лу­эт в те­ни. Ка­ж­дый пы­тал­ся пред­ста­вить се­бе, ка­кое мне­ние со­ста­вил о его спо­соб­но­стях зна­ме­ни­тый друи­дийн. Фро­литц рас­ска­зы­вал: «Я по­лю­бо­пыт­ст­во­вал — что при­ве­ло его в та­вер­ну «Фон­те­нея»? Ока­зы­ва­ет­ся, его вы­зва­ли сю­да по при­ка­зу Ано­ме. Спра­ши­ваю: не же­ла­ет ли он сыг­рать с труп­пой? А он: не от­ка­жусь, со­чту за честь, и так да­лее в том же ро­де. Го­во­рит, на­ше бра­вур­ное ис­пол­не­ние на­пом­ни­ло ему мо­ло­дые го­ды. Так что с на­ми бу­дет иг­рать Дай­стар! Этц­вейн, от­дай мне дре­во­рог, возь­ми гас­тенг».

Фор­дайс, сто­яв­ший ря­дом с Этц­вей­ном, про­бор­мо­тал: «На­ко­нец-то те­бе при­ве­дет­ся иг­рать с от­цом. Он все еще не зна­ет?»

«Нет, не зна­ет», — Этц­вейн дос­тал из кла­дов­ки гас­тенг — объ­е­ми­стый ин­ст­ру­мент, ни­же диа­па­зо­ном и звуч­нее хи­та­на. Иг­рая в ор­ке­ст­ре, ис­пол­ни­тель дол­жен был сдер­жи­вать ру­ка­вом-сур­ди­ной гул­кий и про­тяж­ный ре­зо­нанс гас­тен­га, пре­крас­но зву­чав­ше­го со­ло, но по­гло­щав­ше­го обер­то­ны дру­гих тем­бров. В от­ли­чие от мно­гих му­зы­кан­тов, Этц­вейн лю­бил гас­тенг. Ему нра­ви­лись бла­го­род­ные от­тен­ки зву­ка, то бо­лее или ме­нее при­глу­шен­но­го, то «от­кры­вав­ше­го­ся» по­сле то­го, как был взят ак­корд, в за­ви­си­мо­сти от ис­кус­но­го пе­ре­ме­ще­ния сур­ди­ны.

Ор­ке­ст­ран­ты стоя­ли и жда­ли на сце­не с ин­ст­ру­мен­та­ми в ру­ках — та­ков был об­ще­при­ня­тый ри­ту­ал, под­чер­ки­вав­ший поч­те­ние к мас­те­ру ка­либ­ра Дай­ста­ра. Фро­литц спус­тил­ся со сце­ны и по­шел при­гла­сить Дай­ста­ра. Тот при­бли­зил­ся и по­кло­нил­ся му­зы­кан­там, за­дер­жав вни­ма­тель­ный взгляд на Этц­вей­не. Дай­стар взял хи­тан у Фро­лит­ца, на­брал ак­корд, ото­гнул гриф и про­ве­рил гре­муш­ку. Поль­зу­ясь сво­ей пре­ро­га­ти­вой, он на­чал со спо­кой­ной, при­ят­ной ме­ло­дии, об­ман­чи­во про­стой.

Фро­литц и Миль­ке, иг­рав­ший на кла­рио­не, всту­пи­ли с ба­сом, ос­то­рож­но из­бе­гая чрез­мер­ных ус­лож­не­ний гар­мо­нии. Ти­хие ак­кор­ды чуть зве­ня­ще­го ги­зо­ля и гас­тен­га ста­ли под­чер­ки­вать ритм. По­сле не­сколь­ких ва­риа­ций всту­п­ле­ние за­вер­ши­лось — ка­ж­дый ор­ке­ст­рант на­шел свой тембр, по­чув­ст­во­вал ат­мо­сфе­ру.

Дай­стар слег­ка рас­сла­бил­ся на сту­ле, вы­пил ви­на из по­став­лен­но­го пе­ред ним кув­ши­на и кив­нул Фро­лит­цу. Ко­ми­че­ски раз­ду­вая ще­ки, тот изо­бра­зил на дре­во­ро­ге хри­п­ло­ва­тую, сар­до­ни­че­скую, мес­та­ми за­ды­хаю­щую­ся те­му, чу­ж­дую те­ку­чей про­зрач­но­сти тем­бра ин­ст­ру­мен­та. Дай­стар вы­де­лил син­ко­пы ред­ки­ми же­ст­ки­ми уда­ра­ми гре­муш­ки. По­ли­лась му­зы­ка: из­де­ва­тель­ски-ме­лан­хо­ли­че­ская по­ли­фо­ния, сво­бод­ная, уве­рен­ная, с чет­ко вы­де­ляю­щи­ми­ся под­го­ло­ска­ми ка­ж­до­го ин­ст­ру­мен­та. Дай­стар иг­рал спо­кой­но, но с ка­ж­дым так­том его изо­бре­та­тель­ность от­кры­ва­ла но­вые воз­мож­но­сти. Те­ма дос­тиг­ла куль­ми­на­ции, раз­ло­ми­лась, ра­зо­рва­лась, об­ру­ши­лась стек­лян­ным во­до­па­дом. Ни­кто ни­ко­го не опе­ре­дил, ни­кто ни от ко­го не от­стал. Дай­стар всту­пил с оше­ло­ми­тель­но вир­ту­оз­ной ка­ден­ци­ей — пас­са­жи, сна­ча­ла зву­чав­шие в верх­нем ре­ги­ст­ре, по­сте­пен­но сни­жа­лись под ак­ком­па­не­мент слож­ной по­сле­до­ва­тель­но­сти ак­кор­дов, лишь ино­гда на­хо­див­шей под­держ­ку в за­ви­саю­щих пе­даль­ных ба­сах гас­тен­га. Пас­са­жи встре­ча­лись в сред­нем ре­ги­ст­ре и рас­хо­ди­лись вверх и вниз, но по­сте­пен­но опус­ка­лись двой­ной спи­ра­лью, как па­даю­щие ли­стья, ста­но­вясь ти­ше и ти­ше, по­гру­жа­ясь в глу­бо­кие ба­сы, рас­тво­рив­шись в гор­тан­ном шо­ро­хе гре­муш­ки. Фро­литц за­кон­чил пье­су од­ним, еще бо­лее низ­ким зву­ком дре­во­ро­га, уг­ро­жаю­ще за­мер­шим вме­сте с от­зву­ка­ми гас­тен­га.

Как то­го тре­бо­ва­ла тра­ди­ция, Дай­стар от­ло­жил ин­ст­ру­мент, со­шел со сце­ны и сел за сто­лом в сто­ро­не. Ми­ну­ту-дру­гую труп­па жда­ла в ти­ши­не. Фро­литц раз­мыш­лял. По­же­вав гу­ба­ми и изо­бра­зив не­что вро­де зло­рад­ной ус­меш­ки, он пе­ре­дал хи­тан Этц­вей­ну: «Те­перь что-ни­будь ти­хое, мед­лен­ное... Как на­зы­ва­лась та ста­рин­ная ве­чер­няя пье­са — мы ее учи­ли на Ут­рен­нем бе­ре­гу? Да, «Цит­ри­ни­лья». В треть­ем ла­ду. Смот­ри­те, что­бы ни­кто не за­был пау­зу для ка­ден­ции во вто­рой ре­при­зе! Этц­вейн: твой темп, твоя экс­по­зи­ция».

Этц­вейн ото­гнул гриф хи­та­на, под­стро­ил гре­муш­ку. Зло­вред­ный ста­рый хрыч Фро­литц не удер­жал­ся, учи­нил за­пад­ню! Этц­вейн очу­тил­ся в по­ло­же­нии, не­вы­но­си­мом для лю­бо­го ува­жаю­ще­го се­бя му­зы­кан­та, бу­ду­чи вы­ну­ж­ден иг­рать на хи­та­не по­сле бле­стя­щей им­про­ви­за­ции не­под­ра­жае­мо­го Дай­ста­ра. Этц­вейн за­дер­жал­ся на не­сколь­ко се­кунд, что­бы хо­ро­шо про­ду­мать те­му, взял всту­пи­тель­ный ак­корд и сыг­рал экс­по­зи­цию — чуть мед­лен­нее обыч­но­го.

Ме­ло­дия струи­лась — ме­лан­хо­ли­че­ская, пол­ная смут­ных со­жа­ле­ний, как из­лу­чи­ны те­п­лой ре­ки сре­ди ду­ши­стых лу­гов по­сле за­хо­да солнц. Экс­по­зи­ция за­кон­чи­лась. Фро­литц сыг­рал фра­зу, за­да­вав­шую трех­доль­ный пунк­тир­ный ритм пер­вой ва­риа­ции... С не­из­беж­но­стью ро­ка на­ста­ло вре­мя им­про­ви­зи­ро­ван­ной ка­ден­ции. Всю жизнь Этц­вейн меч­тал об этой ми­ну­те, всю жизнь стре­мил­ся из­бе­жать ее во что бы то ни ста­ло. Слу­ша­те­ли, ор­ке­ст­ран­ты, Фро­литц, Дай­стар — все без­жа­ло­ст­но жда­ли му­зы­каль­но­го со­рев­но­ва­ния. Один Этц­вейн знал, что ме­ря­ет­ся си­ла­ми с от­цом.

Этц­вейн сыг­рал гар­мо­ни­че­ский ряд ак­кор­дов, поч­ти мгно­вен­но при­глу­шая ка­ж­дый сур­ди­ной. Воз­ник­ший кон­траст тем­бров за­ин­те­ре­со­вал его — он по­вто­рил ряд в об­рат­ной по­сле­до­ва­тель­но­сти, на­би­рая ка­ж­дый ак­корд под сур­ди­ну и сра­зу же «от­кры­вая» ре­зо­нанс, то есть сни­мая сур­ди­ну — в ма­не­ре, ха­рак­тер­ной для иг­ры на гас­тен­ге, но поч­ти не при­ме­няв­шей­ся хи­та­ни­ста­ми. Не под­дав­шись крат­ко­вре­мен­но­му ис­ку­ше­нию по­кра­со­вать­ся тех­ни­кой, Этц­вейн по­вто­рил ос­нов­ную те­му в ве­ли­че­ст­вен­ной, ску­по ор­на­мен­ти­ро­ван­ной ма­не­ре. Труп­па под­дер­жа­ла его не­на­вяз­чи­вым ба­со­вым про­ти­во­сло­же­ни­ем. Этц­вейн под­хва­тил бас и пре­вра­тил его во вто­рую те­му, слив­шую­ся с пер­вой в стран­ном ши­ро­ком рит­ме, на­по­ми­нав­шем за­та­ен­ный хо­ро­вой марш, ма­ло-по­ма­лу на­би­рав­ший си­лу, на­ка­тив­ший па­даю­щей вол­ной, рас­тек­ший­ся в ти­хом ши­пе­нии мор­ской пе­ны... Этц­вейн пре­рвал уже на­ро­ж­дав­шую­ся пау­зу бы­ст­ры­ми, уг­ло­ва­ты­ми взры­ва­ми ужас­ных дис­со­нан­сов, но тут же раз­ре­шил их мяг­кой, ус­по­кои­тель­ной ко­дой. Пье­са за­кон­чи­лась.
http://www.feht.com/bookscds/booksat...aleprices.html

Отправить "Джек Вэнс" в Google Отправить "Джек Вэнс" в Facebook Отправить "Джек Вэнс" в Twitter Отправить "Джек Вэнс" в del.icio.us Отправить "Джек Вэнс" в Digg Отправить "Джек Вэнс" в StumbleUpon

Обновлено 26.02.2016 в 19:03 MFeht

Категории
Без категории

Комментарии

  1. Аватар для MFeht
    Обновлено 24.09.2014 в 17:26 MFeht
  2. Аватар для MFeht
    Тшай — планета звезды Карины 4269, находящаяся на расстоянии 212 световых лет от Земли. Ее населяют три расы инопланетных пришельцев, ненавидящие одна другую, пнуме — инопланетяне-аборигены — и различные человеческие расы, в том числе те, которые уже превратились в рабов или клиентов инопланетян. Каждая из четырех новелл этой серии повествует о приключениях Адама Рейта, связанных с одной из четырех рас инопланетян, причем названия новелл соответствуют наименованиям этих рас.

    Над «Экс­пло­ра­то­ром IV» туск­ло пла­ме­не­ла ста­рею­щая звез­да, Ка­ри­на 4269. Под ко­раб­лем ви­се­ла в про­стран­ст­ве ее един­ст­вен­ная пла­не­та, пыль­но-бу­рая под глу­бо­ким по­кро­вом ат­мо­сфе­ры. Ка­ри­на от­ли­ча­лась от дру­гих звезд толь­ко лю­бо­пыт­ным ян­тар­ным от­тен­ком. Над ми­ром чуть круп­нее Зем­ли кру­жи­лись две ма­лень­кие лу­ны на низ­ких ор­би­тах. Поч­ти ти­пич­ная звез­да клас­са К2, ма­ло­при­ме­ча­тель­ная пла­не­та — тем не ме­нее, на бор­ту ко­раб­ля эта сис­те­ма вы­зы­ва­ла жи­вой ин­те­рес.

    В гон­до­ле но­со­вой руб­ки стоя­ли в ак­ку­рат­ных бе­лых уни­фор­мах ка­пи­тан Маа­рин, пер­вый по­мощ­ник Дил и вто­рой по­мощ­ник Уол­грейв. По­хо­жие строй­но­стью вы­прав­ки и ла­ко­нич­но­стью жес­тов, они при­вык­ли друг к дру­гу на­столь­ко, что да­же вы­ра­жа­лись оди­на­ко­во— мрач­но­ва­то-бес­це­ре­мон­но, с рав­ной до­лей сар­каз­ма и ост­ро­умия.Три офи­це­ра рас­смат­ри­ва­ли пла­не­ту в ска­но­ско­пы (пе­ре­нос­ные би­нок­ли-фо­то­ум­но­жи­те­лис ог­ром­ным диа­па­зо­ном уве­ли­че­ния и све­то­уси­ле­ния).

    Уол­грейв за­ме­тил: «На пер­вый взгляд, пла­не­та при­год­на к оби­та­нию. Об­ла­ка, без­ус­лов­но — во­дя­ной пар».

    «Ес­ли с пла­не­ты пе­ре­да­ют сиг­на­лы, — ото­звал­ся пер­вый по­мощ­ник Дил, — мож­но поч­ти ав­то­ма­ти­че­ски до­пус­тить, что она оби­тае­ма. А при­год­ность к оби­та­нию — ес­те­ст­вен­ное след­ст­вие на­ли­чия оби­та­те­лей».

    Ка­пи­тан ус­мех­нул­ся:«В твою ло­ги­ку, обыч­но не­оп­ро­вер­жи­мую, вкрал­ся изъ­ян. От Зем­ли нас от­де­ля­ют две­сти две­на­дцать све­то­вых лет. Мы при­ня­ли по­зыв­ные, на­хо­дясь в две­на­дца­ти све­то­вых го­дах от Зем­ли. Сле­до­ва­тель­но, их пе­ре­да­ли две­сти лет то­му на­зад. Как из­вест­но, пе­ре­да­ча вне­зап­но пре­кра­ти­лась. Ве­ро­ят­но, пла­не­та при­год­на к оби­та­нию. Воз­мож­но так­же, что она все еще оби­тае­ма. Пер­вое не ис­клю­ча­ет вто­ро­го; вто­рое, од­на­ко, не обя­за­тель­но сле­ду­ет из пер­во­го».

    Дил пе­чаль­но по­ка­чал го­ло­вой: «Рас­су­ж­дая та­ким об­ра­зом, нель­зя с уве­рен­но­стью ут­вер­ждать,что да­же Зем­ля — оби­тае­мая пла­не­та. Дос­туп­ные нам скуд­ные сви­де­тель­ст­ва...»
    Обновлено 24.09.2014 в 19:17 MFeht
  3. Аватар для MFeht
    Чем-то мне это напомнило форум Текст примечания из трилогии Лионесс:
    Эльфы и феи — полулюди, родственные троллям, сильванам, ограм и гоблинам, но чуждые нелюдям, то есть кикиморам, оборотням, инкубам, демонам и домовым. Инкубы, демоны и оборотни способны являться в человеческом обличье, но исключительно по капризу и лишь мимолетно. Кикиморы никогда не меняются, а домовые всевозможных разновидностей предпочитают лишь намекать на свое присутствие.

    Эльфы и феи, как и прочие полулюди — функциональные гибриды, в той или иной степени состоящие из плоти. С течением времени доля содержащейся в них плоти увеличивается (хотя бы потому, что они вдыхают воздух и пьют воду), а редкие соития людей с полулюдьми противоположного пола лишь ускоряют этот процесс. По мере того, как эльф или фея «отягчаются», преисполняясь плотью, они все больше походят на людей и утрачивают, в значительной мере или полностью, магические способности.

    Обремененных плотью эльфов и фей — неотесанных, неповоротливых тварей – бесцеремонно изгоняют из обителей. Поначалу они безутешно блуждают по окрестностям, но в конце концов забредают в человеческие селения, где и проводят остаток своих безрадостных дней, лишь изредка вспоминая о волшебстве. Потомки этих существ особенно чувствительны к волшебству и нередко становятся ведьмами или колдунами; таково происхождение всех чародеев Старейших островов.

    Мало-помалу, поколение за поколением популяция эльфов и фей сокращается; обители пустеют, а животворящая бесплотная сущность полулюдей рассеивается, поглощенная человечеством. Рождаясь на свет, каждый из нас в той или иной степени наследует предрасположенности эльфов и фей, завещанные с незапамятных времен тысячами предков, вступавших в тайные сношения с представителями другой расы. В рамках человеческих взаимоотношений существование таких признаков общеизвестно, но ощущается подсознательно и редко находит точное определение.

    В связи с несдержанностью их поступков эльфы и феи часто производят впечатление существ инфантильных. Каждый получеловек отличается, разумеется, индивидуальным характером, но все они капризны и нередко жестоки. Благодаря тому же своенравию тот или иной странник, однако, может вызвать у них внезапную симпатию, сопровождающуюся экстравагантной щедростью. Эльфы и феи склонны к похвальбе и любят вставать в позу, но тут же начинают дуться и хандрить, услышав любое критическое замечание. Они чрезвычайно дорожат своим представлением о себе и не выносят насмешек, вызывающих у них необузданное стремление проучить обидчика в назидание всем остальным. Эльфы и феи в равной мере восхищаются красотой и причудливыми странностями; с их точки зрения редкостные качества, притягательные и отталкивающие, эквивалентны.

    В эротическом отношении эльфы и феи непредсказуемы и зачастую поразительно неразборчивы. Обаяние, молодость и внешняя привлекательность не обязательно рассматриваются ими как положительные факторы; превыше всего они ценят новизну. Их привязанность — так же, как любые другие настроения и прихоти этих существ — как правило, скоротечна. Радость в них быстро сменяется скорбью, их гнев скоро приобретает истерический характер и завершается издевательским смехом — или выражением какой-либо из множества других эмоций, неведомых более флегматичной человеческой расе.

    Эльфы и феи обожают устраивать каверзы. Горе тому великану или огру, которому они вознамерились досадить! Бедному чудищу не дадут покоя; его собственные чары слишком очевидны и грубы, их легко заметить, от них легко ускользнуть. Эльфы и феи истязают жертву с безжалостным ликованием, пока та не скрывается в своем логове или чертоге.

    Волшебный народец лесных обителей — изрядные музыканты. Они пользуются десятками затейливых инструментов, причем кое-какие из них — например, скрипку, волынку и флейту — приспособили к своим потребностям обычные люди. Чаще всего эльфы наигрывают веселые мелодии, отплясывая джиги, вспархивая в воздух и кувыркаясь. Временами, однако, лунный свет пробуждает в них тягу к печальным напевам — тот, кто слышал их однажды, уже никогда их не забудет. Аккомпанируя процессиям и церемониям, музыканты-эльфы выбирают благородные гармонии, прибегая к сложнейшим контрапунктическим сочетаниям, превосходящим человеческое разумение.

    Существа ревнивые и раздражительные, эльфы и феи не выносят никакого вмешательства в свои дела. Ребенка, невинно пробежавшегося по поляне, населенной феями, могут больно отстегать прутья лещинника. С другой стороны, если феи решили вздремнуть или проказничать, такого ребенка могут просто игнорировать — или одарить чудесной россыпью золотых монет — ибо ничто не доставляет феям большего удовольствия, нежели приводить людей в замешательство неожиданной удачей или столь же неожиданной катастрофой.
    Обновлено 28.09.2014 в 02:24 MFeht
  4. Аватар для tenzing
    Инкубы есть, а где суккубы?
  5. Аватар для MFeht
    Ай, не знаю! ...
    Обновлено 30.09.2014 в 04:01 MFeht
  6. Аватар для MFeht
    __________

    После этого, изнывая от скуки, Фалаэль решил превратить нос Друна в длинного зеленого угря, который, изогнувшись головой назад, гипнотизировал Друна неподвижным взглядом. Испуганный и расстроенный Друн, естественно, прибежал к своей мачехе Твиск, та возмущенно пожаловалась королю Тробиусу, а король вынес справедливый приговор: лишил Фалаэля дара речи на восемь дней, что с точки зрения болтливого эльфа было жестоким наказанием.

    Отбыв восемь дней немоты, Фалаэль продолжал молчать еще три дня — исключительно из свойственного ему извращенного упрямства. На четвертый день он подошел к Друну: «Ябеда! Из-за тебя мне пришлось претерпеть унижение — мне, Фалаэлю, превосходящему всех множеством талантов! Почему тебя удивляет мое негодование?»

    «Не забывай, что я не превращал твой нос в угря!» — с достоинством ответил Друн.

    «Чья вина в том, что ты не понимаешь шуток? И почему бы ты стал уродовать мое прекрасное лицо? У тебя-то вообще не лицо, а комок теста с двумя сливами вместо глаз! Вульгарная физиономия, отражающая глупости, блуждающие в пустой башке! Но чего еще ожидать от простого смертного?» — торжествующий Фалаэль подскочил в воздух, трижды кувыркнулся и, застыв в позе античного героя, величественно поплыл над поляной.

    Друн нашел фею Твиск: «Это правда, что я — смертный? И мне никогда не стать эльфом?»

    Пристально взглянув на него, Твиск ответила не сразу: «Да, ты смертен. И ты никогда не станешь эльфом».

    Друн еще не совсем понимал, что произошло, но с этой минуты его жизнь изменилась. Безмятежная невинность привычных забав стала напряженной, эльфы и феи искоса наблюдали за ним, и с каждым днем он чувствовал все большее отчуждение.
    Обновлено 03.12.2014 в 19:32 MFeht
  7. Аватар для MFeht

    ... «О-о, маэстро Хаймес, сегодня так скучно выводить буквы! Лучше научите меня колдовству».

    «Ха! Если бы я умел колдовать, стал бы я тут торчать за два флорина в неделю? О нет, моя принцесса, у меня были бы совсем другие планы! Я взял бы пару упитанных мышей и превратил бы их в двух великолепных скакунов, а сам превратился бы в пригожего молодого принца чуть постарше вас, и мы уехали бы за тридевять земель в чудесный заоблачный замок, где мы лакомились бы клубникой со сливками под переливы арф и колокольчиков фей! Увы, я не чародей. Я всего лишь нищий репетитор Хаймес, а вы — прелестная баловница Сульдрун, которая не хочет заниматься правописанием».
    ...


    Утром Сульдрун пришла на занятия, но маэстро Хаймеса не было в библиотеке ни в этот день, ни на следующий, ни на третий день. Сульдрун начинала обижаться на нерадивого репетитора. Маэстро Хаймес мог бы, по меньшей мере, как-нибудь связаться с ней и сообщить о своем недомогании. Целую неделю она демонстративно не посещала библиотеку, но так и не получила от педагога никакой весточки.

    Внезапно встревожившись, Сульдрун стала беспокоить леди Будетту, а та послала лакея в Западную башню проведать маэстро Хаймеса в его келье. Лакей обнаружил тело Хаймеса, вытянувшееся на убогой постели. Простуда библиотекаря перешла в воспаление легких, и он умер, не удосужившись никому об этом сообщить. ...
    Лионесс, книга I
    Обновлено 29.08.2017 в 17:18 MFeht
  8. Аватар для MFeht
    «А теперь, — деловито сказал Фаншиль, — перейдем к раскольному языку».

    В связи с тем, что на модификацию в ближайшее время надеяться не приходилось, к Берану вернулось прежнее упрямство: «Почему мы не можем говорить по-паонезски?»

    Фаншиль терпеливо пояснил: «От тебя потребуются знания, которым невозможно было бы научиться, если бы они преподавались на паонезском языке. Ты просто не понял бы, о чем тебе говорят».

    «Но я прекрасно все понимаю», — пробурчал Беран.

    «Потому что мы обсуждаем самые общие понятия. Каждый язык — особое средство, предоставляющее определенные возможности. Причем это не просто средство связи, а система мышления. Ты понимаешь, что я имею в виду?»

    Выражение лица Берана не нуждалось в комментариях.

    «Представь себе язык, как систему шлюзов и плотин, останавливающих потоки, движущиеся в некоторых направлениях, и пропускающих воду по другим каналам. Языком контролируются мыслительные процессы. Когда люди говорят на разных языках, их умы работают по-разному, что заставляет их действовать по-разному. Например — ты слышал о Прощальной планете?»

    «Да. На ней живут одни сумасшедшие».

    «Точнее говоря, их поступки производят впечатление сумасшествия. На самом деле они — фанатичные анархисты. Изучив наречие Прощальной планеты, можно заметить, что его структура соответствует образу мыслей носителей этого языка — даже если не считать его причиной такого образа мыслей. Язык Прощальной планеты — персональная импровизация, допускающая минимальное возможное количество условностей. Каждый индивидуум свободно выбирает манеру выражаться так же, как ты или я могли бы выбирать цвет одежды».

    Беран нахмурился: «На Пао не выбирают одежду по прихоти. Форма одежды установлена, и никто не станет носить незнакомый наряд или костюм, вызывающий у других непонимание».

    Суровое лицо Фаншиля озарилось улыбкой: «Верно, верно! Я забыл. Паоны не любят выделяться одеждой. Возможно, именно врожденный конформизм приводит к тому, что среди них редко наблюдаются психические расстройства. Пятнадцать миллиардов здравомыслящих, эмоционально устойчивых приспособленцев! На Прощальной планете ведут себя совсем по-другому. Там любому выбору свойственна абсолютная спонтанность — выбору одежды, выбору поступков, выбору выражений. Возникает вопрос: способствует ли структура языка такой эксцентричности или всего лишь отражает ее? Что является первопричиной — язык или поведение?»

    Беран не мог ответить на этот вопрос.

    «Так или иначе, — продолжал Фаншиль, — теперь, когда ты понимаешь существование связи между языком и поведением, тебе обязательно захочется научиться раскольному языку».

    Реакцию Берана на это утверждение нельзя было назвать комплиментом: «И когда я научусь, я стану таким, как вы?»

    _________________Языки Пао
  9. Аватар для tenzing
    Представь себе язык, как систему шлюзов и плотин, останавливающих потоки, движущиеся в некоторых направлениях, и пропускающих воду по другим каналам.
  10. Аватар для MFeht
    Цитата Сообщение от tenzing

    Идея, конечно, не нова... Но мне неизвестны другие попытки изложить ее в форме фантастического романа.
  11. Аватар для tenzing
    Цитата Сообщение от MFeht
    Идея, конечно, не нова... Но мне неизвестны другие попытки изложить ее в форме фантастического романа.
    Подобное есть в иудаизме, где реальный мир представляется как система ограничений абсолютного света Творца...
  12. Аватар для MFeht
    Цитата Сообщение от tenzing
    Подобное есть в иудаизме, где реальный мир представляется как система ограничений абсолютного света Творца...
    Ой! Зачем так сразу - иудаизм?

    Речь идет о тех давних спорах, обсуждениях ... как родной язык влияет на психику и поведение (сразу все вспоминают об отсутствии слова "свобода" в китайском, или неналичии в русском языке формы "Я победю" - Я победю тебя, Ингири!

    Естественно, тут же возникает возражение, что врожденные качества того или иного народа определяют язык... и поехали... Все эти споры с такой бородой, что я постеснялась их тут излагать. (Да что говорить, для КГБ давно было ясно, что человек, хорошо знающий иностранные языки, - не совсем русский и подозрительный во всех отношениях )

    Для справки - Вэнс в молодости изучал японский язык ...
  13. Аватар для MFeht
    «По сути дела, обучение вашей группы будет носить экспериментальный характер, — объяснял Финистерле. — Необходимо, чтобы многие паоны быстро научились нескольким языкам. Подготовка на Расколе может способствовать достижению этой цели.

    Некоторые из вас, надо полагать, с недоумением задают себе вопрос: зачем паонам потребовались новые языки?

    В вашем случае ответ прост: вы станете элитной руководящей группой, вы будете координировать действия других групп населения, говорящих на разных языках, служить посредниками между ними и давать им указания.

    Но вопрос этим не исчерпывается. Зачем вообще обучать население Пао новым языкам? Разгадка кроется в основах научной дисциплины, называемой «динамической лингвистикой». Я собираюсь изложить ее важнейшие концепции — не вдаваясь в подробности и не приводя никаких аргументов, обосновывающих мои утверждения. До поры до времени вам придется верить мне на слово; впоследствии вы сами убедитесь в справедливости этих концепций.

    Языком определяется способ мышления — последовательность различных реакций на те или иные действия.

    Нейтральных языков нет. Все языки так или иначе влияют на образ мышления человеческих масс — некоторые сильнее, чем другие. Повторяю: неизвестен какой-либо «нейтральный» язык, причем ни один язык нельзя считать «лучшим» или «оптимальным», хотя язык А может больше подходить к контексту X, нежели язык Б.

    Выражаясь в еще более общих терминах, невозможно не заметить, что каждый язык формирует в уме человека то или иное мироощущение. В чем заключается «истинное» представление об окружающем мире? Существует ли язык, выражающий «объективное» представление о реальности? Прежде всего, нет никаких причин считать, что «истинное» представление о мире, даже если бы оно существовало, было бы в каком-то отношении ценным или выгодным. Во вторых, нет никакого общепринятого определения «объективности». Так называемая «истина» ограничивается предубеждениями того, кто стремится ее определить. Какая бы то ни было структура концепций заранее предполагает то или иное мировоззрение, то или иное суждение о том, какой должна быть действительность».

    Беран сидел и слушал, пытаясь представить себе, к чему все это могло привести. Финистерле свободно говорил по-паонезски, почти без отрывистого акцента, характерного для раскольников. Его утверждения носили гораздо более умеренный и неоднозначный характер по сравнению с идеями, повседневно обсуждавшимися в аудиториях и коридорах Института.

    Финистерле перешел к предварительному описанию объема курса обучения паонезских лингвистов; пока он говорил, глаза его все чаще и все строже останавливались на лице Берана. У Берана перехватило дыхание — он предчувствовал провал своей затеи.

    _________________Языки Пао
  14. Аватар для MFeht
  15. Аватар для MFeht
    Сидя в первом ряду рядом с бродягой, которого он считал старейшиной племени, Бернард Бикель комментировал происходящее на сцене в той мере, в какой, по его мнению, это могло соответствовать ограниченным представлениям бизантавра. По-видимому, музыковед не разглядел в полутьме желтый шейный платок собеседника и не придавал особого значения каменной дубине, инкрустированной острыми кремневыми лезвиями — возможно, считая, что этот предмет выполняет чисто церемониальную функцию. Впоследствии Бикель не мог вспомнить, какое именно замечание вызвало ярость бизантавра — так или иначе, инопланетянин замахнулся дубиной, явно намереваясь покончить с надоедливым комментатором. Но бизантавр недооценил находчивость музыковеда — тому уже не раз приходилось оказываться в подобных ситуациях. Бикель ударил старейшину кулаком в правую голову, отклонив другой рукой движение опускающейся дубины, и поспешно спрыгнул в оркестровую яму, опрокинув несколько ударных инструментов. Неожиданный оглушительный звон тарелок, по-видимому, побудил бизантавров к действию; с раскатистым ворчанием и стонами, размахивая кремневыми ножами, туземцы двинулись к оркестровой яме, чтобы проучить шустрого музыковеда — и оркестрантов в придачу.

    Исполнители, сидевшие поодаль, вскарабкались на сцену; ближайшие к зрителям оркестранты пытались обороняться инструментами. Капитан Гондар выскочил вперед, выкрикивая приказы — команда уже тащила пожарные шланги.

    На сцене одна из певиц, в истерическом припадке, сбросила бизантавровую шкуру и швырнула ее в наступающих беснующихся зрителей, что вызвало у психически неуравновешенных изгоев внезапный испуг. Разразившись издевательскими возгласами и улюлюкая, другие исполнители сделали то же самое — бизантавры отступили. В тот же момент из пожарных шлангов вырвались мощные струи воды, и бизантавров практически смыло из театра на равнину, где они поднялись на ноги и неуклюжей рысью поскакали куда-то на север.
    КОСМИЧЕСКАЯ ОПЕРА
  16. Аватар для MFeht
    Обновлено 11.10.2014 в 08:55 MFeht
  17. Аватар для MFeht
    КОСМИЧЕСКАЯ ОПЕРА! Произведение по поводу которого даже самые горячие поклонники таланта Джека Вэнса чешут в затылках - с какого ... ... их любимый автор написал такое чудо! Странный по своей нелепости сюжет (если можно назвать это сюжетом), нелогичное (мягко говоря) поведение главных действующих лиц, диалоги, удивительные по своему слабоумию. Вэнс, верный своему правилу никогда ничего не объяснять, промолчал и в этот раз. Ко времени написания КОСМИЧЕСКОЙ ОПЕРЫ он был достаточно известен, чтобы позволить себе такие шутки - и с издателями (издатель, по заказу которого был написан роман, наотрез отказался его печатать), и с читателями.

    Издатель попросил Вэнса написать что-нибудь в популярном тогда жанре космооперы - с мужественным героем в звездолете, спасающим прекрасных блондинок на Марсе и т.д. и т.п. Вместо этого он получил роман о гастролях оперного театра на разных планетах . И это было бы ничего, если бы ... см. выше

    А ларчик просто открывался -
    если понять что заголовок не только определяет содержание книги - об опере в космосе, - но и сюжет. Сюжет оперный - до такой степени, что можно было бы действительно поставить такую оперу - с балетными вставками, цитатами из великих, и прочими атрибутами. Действие в основном происходит либо внутри космического корабля, либо на площадке перед кораблем; изобразить перемещение с планеты на планету не составило бы особого труда - используя фантастические пейзажи на заднем плане. Вэнса просили написать оперу - он написал оперу! Какие могут быть претензии?

    Страшный злодей разоблачен, очаровательная героиня, разлученная с молодым героем таинственностью своего происхождения, решает вернуться - прелестная ария, полная сожалений о темном прошлом, неверности и пр., переходит в любовный дуэт, обещающий безоблачное будущее. В переводе на язык романической прозы это звучит не так убедительно :


    Мэдок Розвин отозвалась коротким печальным смешком: «Хуже всего то, что мне было все равно — мне не было никакого дела до того, причиняю ли я кому-нибудь ущерб».

    Роджер не мог подобрать фразу, которая не прозвучала бы слишком строго или не свидетельствовала бы о смехотворном самоотречении. По-видимому, Мэдок Розвин истолковала его молчание как неумолимое осуждение и медленно направилась к трапу. «Подожди!» — позвал ее Роджер. Мэдок послушно вернулась. «Я хотел бы знать, — слегка запинаясь, проговорил он, — что ты теперь собираешься делать?»

    «Не знаю. Вернусь на Землю и, наверное, найду какую-нибудь работу».

    «Единственное долгосрочное последствие всей этой истории, — проворчал Роджер, — заключается в том, что у меня выработался условный рефлекс боязливости. Я чувствую себя, как лабораторная крыса. Когда я нажимаю зеленую кнопку, по желобу спускается кусочек сыра — а когда я нажимаю ту же кнопку во второй или в третий раз, меня наказывают электрошоком или обливают ледяной водой».

    Мэдок Розвин взяла его за руку: «Что, если бы я попросила тебя нажать зеленую кнопку еще раз и пообещала, что бедная лабораторная крыса получит сыр, и что ее больше не будут мучить?»

    «Тогда, — отозвался Роджер, — я стану нажимать все зеленые кнопки, какие найдутся в клетке!»

    «Я обещаю».

    Роджер Вул, действительно, был очень занят — так же, как и его молодая жена, Мэдок Вул, оказывавшая ему неоценимую помощь. По мнению Роджера, действительность наконец стала достаточно удовлетворительной. Состояние его тетки не уменьшилось; кроме того, он рассчитывал получить существенный гонорар в связи с опубликованием его книги. Конечно, всегда существовала вероятность того, что леди Изабель замыслит новый и еще более дорогостоящий проект, но такова жизнь — никто не застрахован от ее опасностей и неожиданностей! Время от времени, когда Роджер наблюдал за новоиспеченной супругой, его смущали более темные опасения: что, если Мэдок повстречается с представителем своей расы мужского пола? Она заверяла Роджера в том, что на Земле не осталось ни одного из ее соплеменников — но как быть с Йаном? И мысли Роджера улетали в невероятную даль, где посреди каменистой пустоши, недалеко от мрачной чащи леса, стоял разбитый концертный рояль... «Нет, не может быть, — бормотал Роджер, — вряд ли».

    __________________________________________________ _____________________

    Продолжая стоять в коридоре, Роджер посмотрел по сторонам. Двери других кают были закрыты. Тем не менее, он понизил голос: «Вы наблюдали за оркестром сегодня вечером?»

    «Конечно».

    «И вы не заметили никакой разницы?»

    «Нет».

    «А я заметил. Конечно, возможно, что это незначительная деталь, но чем дольше я о ней думаю, тем более существенной она мне кажется».

    «Если бы ты сообщил мне, какую подробность ты заметил, мне было бы легче судить о ее значении».

    «Вы когда-нибудь разглядывали вблизи Кальвина Мартино, первого гобоиста?»

    «Не слишком внимательно».

    «Он любит посмешить других оркестрантов. Перед тем, как вложить мундштук в рот, он с важным видом поправляет манжеты, раздувает щеки и делает надменную гримасу».

    «Господин Мартино, — отозвалась леди Изабель, — превосходный исполнитель. Должна заметить также, на тот случай, если это ускользнуло от твоего внимания, что гобой — трудный инструмент, и людей, умеющих виртуозно играть на гобое, очень мало».

    «Охотно верю. Сегодня вечером — не могу с уверенностью судить о предыдущем представлении — человек, игравший на гобое, не был господином Мартино».

    Леди Изабель укоризненно покачала головой: «Будь так добр, Роджер, забудь эти выдумки. Я действительно очень устала».

    «Но это важно! — воскликнул Роджер. — Если первый гобоист — не господин Мартино, кто он такой?»

    «Неужели ты думаешь, что сэр Генри не заметил бы такое необычное обстоятельство?»

    Роджер упрямо мотал головой: «Гобоист выглядит, как господин Мартино. Но у него не такие большие уши. У Кальвина Мартино характерные растопыренные уши...»

    «И это единственная причина, по которой ты меня беспокоишь?»

    «О нет! Я наблюдал за гобоистом. Он сидит неподвижно. Он не делает никаких гримас. Он не поправлял манжеты. Вместо того, чтобы поглядывать по сторонам, как это всегда делает Мартино, он не отрывал глаза от нот на пюпитре. А потом уже я заметил его уши».

    «Роджер, какая невероятная чушь! Я иду спать — надеюсь, мне удастся заснуть. Утром, если тебя все еще будут беспокоить уши господина Мартино, ты можешь исповедаться перед сэром Генри — может быть, он сможет тебя разубедить. Тем временем я советую тебе хорошенько отдохнуть, потому что завтра мы вылетим без дальнейших задержек, ровно в девять утра».
    Обновлено 03.02.2015 в 23:11 MFeht
  18. Аватар для MFeht




    С пе­ча­лью в серд­це Гил смот­рел на «Грей­ду», уп­лы­ваю­щую в вет­ре­ное го­лу­бое не­бо Аф­ри­ки. Но ко­гда звез­до­лет ком­мер­сан­тов на­ко­нец пре­вра­тил­ся в точ­ку и про­пал, пе­чаль сме­ни­лась ра­до­стью — не вся­ко­му вы­па­да­ло впер­вые ока­зать­ся на Зем­ле с чем-то вро­де мил­лио­на та­ло­нов в кар­ма­не! Гил вспом­нил дет­ст­во — не­ре­аль­ные го­ды, по­дер­ну­тые зо­ло­ти­стой ту­ман­ной дым­кой. Сколь­ко раз они с Фло­ри­элем ва­ля­лись в су­хой тра­ве на хол­мах Дан­ку­ма, меч­тая о пу­те­ше­ст­ви­ях и фи­нан­со­вой не­за­ви­си­мо­сти! Как ни уди­ви­тель­но, им обо­им это уда­лось — ка­ж­до­му на свой лад. И Гил по­пы­тал­ся пред­ста­вить се­бе, по ка­ким за­ко­ул­кам Га­лак­ти­ки блу­ж­да­ет сей­час Фло­ри­эль. Жив ли он еще? «Бед­ня­га Фло­ри­эль! — по­ду­мал Гил. — По­те­рян­ная ду­ша...»


    Це­лый ме­сяц Гил разъ­ез­жал по Зем­ле, по­се­щая дос­то­при­ме­ча­тель­но­сти — за­об­лач­ные не­бо­скре­бы Аме­ри­ки и не ме­нее чу­дес­ные под­вод­ные го­ро­да Боль­шо­го Барь­ер­но­го ри­фа, не­объ­ят­ные пар­ки-за­по­вед­ни­ки, где не раз­ре­ша­лось ле­тать ни­ка­ким ап­па­ра­там. Он по­се­тил вос­ста­нов­лен­ные цен­тры ан­тич­ных го­ро­дов — Афин, Ва­ви­ло­на и Мем­фи­са, сред­не­ве­ко­вых Брюг­ге, Ве­не­ции и Ре­генс­бур­га. По­всю­ду и на всем, ино­гда ед­ва за­мет­но, а ино­гда по­дав­ляю­ще, ле­жа­ло бре­мя бес­чис­лен­ных ве­ков ис­то­рии. От ка­ж­до­го клоч­ка зем­ли ис­хо­ди­ла эма­на­ция мил­лио­нов тра­ге­дий и мил­лио­нов тор­жеств, ро­ж­де­ний и смер­тей, стра­ст­ных по­це­лу­ев и про­ли­той кро­ви, по­жа­ров и энер­гич­но­го зод­че­ст­ва, пе­сен, пья­но­го раз­гу­ла, мрач­ных за­кли­на­ний, во­ен­ных кли­чей и бе­зумств. Ка­ж­дый холм, ка­ж­дый при­бреж­ный от­кос, ка­ж­дый склон, раз­ре­зан­ный до­ро­гой, со­стоя­ли из бес­чис­лен­ных на­пла­сто­ва­ний про­шло­го — слой за сло­ем, эпо­ха за эпо­хой, ка­та­ст­ро­фа за ка­та­ст­ро­фой — то от­дель­ных и бес­связ­ных, то не­пре­рыв­но пе­ре­хо­дя­щих из од­них в дру­гие. Ги­лу рас­ска­зы­ва­ли, что по но­чам на Зем­ле не­ред­ко по­яв­ля­лись при­зра­ки — в пар­ках во­круг древ­них двор­цов, в го­рах Кав­ка­за, на ве­ре­ско­вых пус­то­шах и тор­фя­ных бо­ло­тах Се­ве­ра.


    Гил на­чи­нал при­хо­дить к то­му мне­нию, что зем­ля­не одер­жи­мы про­шлым — под­твер­жде­ни­ем этой тео­рии слу­жи­ли мно­го­чис­лен­ные тра­ди­ци­он­ные про­цес­сии и кос­тю­ми­ро­ван­ные ше­ст­вия, со­блю­де­ние ана­хро­ни­сти­че­ских тра­ди­ций и су­ще­ст­во­ва­ние Ис­то­ри­че­ско­го ин­сти­ту­та, ре­ги­ст­ри­ро­вав­ше­го, об­ра­ба­ты­вав­ше­го, ин­дек­си­ро­вав­ше­го и ана­ли­зи­ро­вав­ше­го мель­чай­шие фак­ты, от­но­ся­щие­ся к про­ис­хо­ж­де­нию и раз­ви­тию че­ло­ве­че­ст­ва... Ис­то­ри­че­ский ин­сти­тут! Ра­но или позд­но Ги­лу сле­до­ва­ло на­вес­тить глав­ное управ­ле­ние ин­сти­ту­та в Лон­до­не, хо­тя по ка­кой-то при­чи­не, ко­то­рую Гил не же­лал фор­му­ли­ро­вать, он не спе­шил с этим ви­зи­том.


    В Санкт-Пе­тер­бур­ге он по­встре­чал строй­ную мо­ло­дую блон­дин­ку из Нор­ве­гии по име­ни Фло­ра Ай­лан­дер, чем-то на­по­ми­нав­шую ему Шан­ну. Не­ко­то­рое вре­мя они пу­те­ше­ст­во­ва­ли вме­сте, и Фло­ра ука­зы­ва­ла ему на ас­пек­ты зем­но­го су­ще­ст­во­ва­ния, ус­кольз­нув­шие от его вни­ма­ния. В ча­ст­но­сти, она под­ня­ла на смех его пред­по­ло­же­ние о том, что зем­ля­не по­ме­ша­лись на про­шлом. «Нет, нет и нет! — го­во­ри­ла Фло­ра не­от­ра­зи­мо пе­ву­чим го­ло­сом, с не­от­ра­зи­мо лу­ка­вой улыб­кой. — Ты ни­че­го не по­ни­ма­ешь! Мы одер­жи­мы сущ­но­стью ве­щей, под­лин­ным ес­те­ст­вом бы­тия!»


    Не бу­ду­чи уве­рен в том, что по­ни­ма­ет ее разъ­яс­не­ния, Гил, тем не ме­нее, уже при­вык к не­до­ра­зу­ме­ни­ям. Зем­ля­не при­во­ди­ли его в за­ме­ша­тель­ст­во. Ка­ж­дый раз­го­вор ста­но­вил­ся за­пу­тан­ным клуб­ком утон­чен­ных ост­рот и дву­смыс­лен­но­стей. Оби­та­те­ли древ­ней Зем­ли, по-ви­ди­мо­му, при­да­ва­ли не­дос­ка­зан­но­му столь­ко же — ес­ли не боль­ше — зна­че­ния, сколь­ко вы­ска­зан­но­му. В кон­це кон­цов Гил убе­дил­ся, что иные за­мы­сло­ва­тые ком­би­на­ции зем­но­го об­ще­ния так же не­дос­туп­ны ему от при­ро­ды, как вир­ту­оз­ные вы­кру­та­сы жре­цов-эк­ви­либ­ри­стов в хра­ме Фи­ну­ки: ма­ло­за­мет­ный жест или ми­мо­лет­ное из­ме­не­ние вы­ра­же­ния ли­ца мог­ли слу­жить на­ме­ком, пол­но­стью из­ме­няв­шим зна­че­ние фра­зы, от про­дол­жи­тель­но­сти вы­дер­жи­вае­мых с точ­но­стью до со­тых до­лей се­кун­ды па­уз ме­ж­ду про­ти­во­ре­чи­вы­ми ут­вер­жде­ния­ми за­ви­се­ло пред­по­ла­гае­мое от­но­ше­ние го­во­рив­ше­го к об­су­ж­дае­мо­му во­про­су, не под­даю­щие­ся оп­ре­де­ле­нию ин­то­на­ции сви­де­тель­ст­во­ва­ли о на­строе­ни­ях, ну­ж­дав­ших­ся в под­держ­ке или оп­ро­вер­же­нии стро­го оп­ре­де­лен­ным об­ра­зом.


    Гил злил­ся на се­бя и ссо­рил­ся с Фло­рой, а та лишь усу­губ­ля­ла их рас­хо­ж­де­ния снис­хо­ди­тель­но­стью: «Не за­бы­вай, что мы уже все ис­про­бо­ва­ли, ис­пы­та­ли все воз­мож­ные му­ки и удо­воль­ст­вия. По­это­му впол­не ес­те­ст­вен­но...»


    Гил рез­ко рас­хо­хо­тал­ся: «Ка­кая че­пу­ха! Те­бе при­хо­ди­лось ис­пы­ты­вать на­стоя­щее го­ре, на­стоя­щий страх? Ты ко­гда-ни­будь уго­ня­ла звез­до­лет? Рас­стре­ли­ва­ла гар­рио­нов из лу­че­ме­та? Тан­це­ва­ла на сель­ском ба­лу в при­бреж­ном пар­ке у по­сел­ка Григ­лз­би в ком­па­нии лор­дов и ле­ди, спус­тив­ших­ся с под­не­бе­сья в фан­та­сти­че­ских одея­ни­ях? Спо­ты­ка­лась во вре­мя эк­за­ме­на­ци­он­но­го вы­кру­та­са в хра­ме Фи­ну­ки? Си­де­ла в меч­та­тель­ной дре­ме на краю об­ры­ва в Скуд­ных го­рах, над пус­тын­ны­ми ни­ва­ми древ­не­го Фор­ти­но­на?»


    «Нет, ко­неч­но. Ни­че­го та­ко­го я не де­ла­ла», — при­сталь­но по­смот­рев на не­го, Фло­ра пре­кра­ти­ла раз­го­вор.
    Обновлено 11.10.2014 в 18:03 MFeht
  19. Аватар для MFeht
    В те­че­ние не­сколь­ких сле­дую­щих дней Гил пы­тал­ся ос­во­ить ар­хаи­че­скую сис­те­му пись­ма — не та­кую про­стую, как он пред­по­ла­гал пер­во­на­чаль­но. Ами­ан­те не умел пе­ре­во­дить эти сим­во­лы, поль­зу­ясь пик­то­грам­ма­ми та­бе­ля пер­во­го ран­га, пик­то­гра­фи­че­ской ско­ро­пи­сью или да­же сил­ла­ба­ри­ем третье­го ран­га. Да­же по­сле то­го, как Гил нау­чил­ся рас­по­зна­вать сим­во­лы и со­став­лять из них сло­ва, при­хо­ди­лось раз­га­ды­вать смысл древ­них иди­ом и ссы­лок на та­ин­ст­вен­ные по­ня­тия, о ко­то­рых Ами­ан­те не мог ска­зать ни­че­го оп­ре­де­лен­но­го.

    Од­на­ж­ды Эльф­ред Ко­бол, на­ве­щав­ший мас­тер­скую, за­стал Ги­ла за ко­пи­ро­ва­ни­ем древ­не­го пер­га­мен­та. Ами­ан­те то­же не ра­бо­тал, а раз­мыш­лял и гре­зил над сво­ей пап­кой до­ку­мен­тов. Раз­дра­жен­ный Эльф­ред, под­бо­че­нив­шись, ос­та­но­вил­ся в двер­ном про­еме: «Так-так! Что у нас тут де­ла­ет­ся, в мас­тер­ской рез­чи­ков по де­ре­ву, стар­ше­го и млад­ше­го иж­ди­вен­цев Тар­во­ков? С ка­ких пор вы за­ня­лись пи­сар­ским ре­мес­лом? Толь­ко не рас­ска­зы­вай­те мне, что го­то­ви­те но­вые ор­на­мен­ты для резь­бы, ме­ня не про­ве­дешь». Эльф­ред по­до­шел бли­же, вни­ма­тель­но про­смот­рел пись­мен­ные уп­раж­не­ния Ги­ла: «Ар­хаи­че­ский шрифт, а? За­чем, спра­ши­ва­ет­ся, рез­чи­ку по де­ре­ву ар­хаи­че­ский шрифт? Да­же я, агент Со­бе­са, не умею его чи­тать».

    От­ве­чая, Ами­ан­те про­явил боль­ше вол­не­ния, чем обыч­но: «Не сле­ду­ет за­бы­вать о том, что мы не мо­жем ре­зать по де­ре­ву не­пре­рыв­но, днем и но­чью».

    «Ра­зу­ме­ет­ся, — ото­звал­ся Эльф­ред. — Су­дя по ко­ли­че­ст­ву ра­бо­ты, про­де­лан­ной с тех пор, как я на­нес вам пре­ды­ду­щий ви­зит, вы поч­ти не за­труд­ня­ли се­бя резь­бой ни днем, ни но­чью. Еще не­сколь­ко не­дель та­ко­го ту­не­яд­ст­ва, и вам обо­им при­дет­ся жить на ми­ни­маль­ное по­со­бие».

    Ами­ан­те взгля­нул на поч­ти за­кон­чен­ную шир­му, при­ки­ды­вая, ко­гда он смо­жет ее сдать: «Все­му свое вре­мя».

    Об­хо­дя ста­рый мас­сив­ный стол, Эльф­ред Ко­бол за­гля­нул в ле­жав­шую пе­ред Ами­ан­те рас­кры­тую пап­ку. Ами­ан­те про­тя­нул бы­ло ру­ку, что­бы за­хлоп­нуть ее, но в по­след­ний мо­мент сдер­жал­ся. Та­кой по­сту­пок толь­ко воз­бу­дил бы лиш­ние по­доз­ре­ния в че­ло­ве­ке, чья про­фес­сия за­клю­ча­лась в том, что­бы со­вать нос в чу­жие де­ла.

    Эльф­ред не при­кос­нул­ся к пап­ке, но на­гнул­ся над ней, за­ло­жив ру­ки за спи­ну: «Лю­бо­пыт­ные ста­рин­ные бу­ма­ги». Ука­зав паль­цем на по­жел­тев­ший лис­ток, он спро­сил: «Пе­чат­ный ма­те­ри­ал, на­сколь­ко я по­ни­маю. Сколь­ко ему лет, как вы ду­мае­те?»

    «Труд­но ска­зать с уве­рен­но­стью, — от­ве­тил Ами­ан­те. — В тек­сте упо­ми­на­ет­ся Кла­ренс То­ва­не­ско, так что ему не мо­жет быть боль­ше ты­ся­чи трех­сот лет».

    Эльф­ред Ко­бол кив­нул: «По-ви­ди­мо­му, ме­ст­ная пе­чать. Ко­гда всту­пи­ли в си­лу по­ста­нов­ле­ния, за­пре­щаю­щие дуб­ли­ро­ва­ние?»

    «При­мер­но че­рез пять­де­сят лет по­сле то­го, как вы­шла эта га­зе­та, — дви­же­ни­ем го­ло­вы Ами­ан­те ука­зал на ле­жав­ший пе­ред ним об­ры­вок. — Та­ко­во мое пред­по­ло­же­ние, ко­неч­но, на­вер­ня­ка ни­че­го не из­вест­но».

    «В по­след­нее вре­мя не час­то при­хо­дит­ся ви­деть пе­чат­ный текст, — раз­мыш­лял вслух Эльф­ред Ко­бол. — Те­перь да­же кон­тра­бан­ду со звез­до­ле­тов прак­ти­че­ски не вы­но­сят, хо­тя во вре­ме­на мое­го де­да этим за­ни­мал­ся ка­ж­дый ту­рист. Воз­ни­ка­ет впе­чат­ле­ние, что на­род стал за­ко­но­пос­луш­ным, что, ко­неч­но, уп­ро­ща­ет жизнь аген­там Со­бе­са. Не­ле­га­лы, од­на­ко, рас­поя­са­лись — ван­да­лы, во­ры, хао­ти­сты, вся­кая не­чисть!»

    «Ник­чем­ная груп­па на­се­ле­ния, в об­щем и в це­лом», — со­гла­сил­ся Ами­ан­те.

    «В об­щем и в це­лом? — Эльф­ред яро­ст­но фырк­нул. — Це­ли­ком и пол­но­стью! Они ни­че­го не про­из­во­дят, они — опу­холь на об­ще­ст­вен­ном ор­га­низ­ме! Пре­ступ­ни­ки, со­су­щие на­шу кровь, ме­лоч­ные тор­га­ши, по­сто­ян­но на­ру­шаю­щие за­ве­ден­ный по­ря­док уче­та и ре­ги­ст­ра­ции!»

    Ами­ан­те боль­ше не­че­го бы­ло ска­зать. Эльф­ред Ко­бол по­вер­нул­ся к Ги­лу: «А в твои го­ды стыд­но тра­тить вре­мя на бес­по­лез­ную эру­ди­цию — при­слу­шай­ся к мо­им сло­вам! Ты не пи­сарь, ни­кто те­бе за это не за­пла­тит. Кро­ме то­го, мне до­ло­жи­ли, что ты про­пус­ка­ешь за­ня­тия в Хра­ме и нау­чил­ся ис­пол­нять толь­ко про­стей­ший вы­кру­тас с по­лу­по­во­ро­том и ре­ве­ран­сом. Под­тя­нись-ка, мо­ло­дой иж­ди­ве­нец Тар­вок, нуж­но ча­ще тре­ни­ро­вать­ся! И по­боль­ше вре­ме­ни про­во­дить со ста­ме­ской в ру­ках!»

    «Так точ­но! — по­слуш­но ото­звал­ся Гил. — Бу­дем ста­рать­ся».

    Эльф­ред Ко­бол дру­же­ски хлоп­нул его по спи­не и вы­шел из мас­тер­ской. Ами­ан­те вер­нул­ся к изу­че­нию сво­ей пап­ки. Но у не­го ис­пор­ти­лось на­строе­ние: он пе­ре­лис­ты­вал до­ку­мен­ты, не вчи­ты­ва­ясь, то­ро­п­ли­вы­ми раз­дра­жен­ны­ми дви­же­ния­ми.

    _ ЭМФИРИО _
    Обновлено 05.12.2014 в 07:12 MFeht
  20. Аватар для MFeht
    Время от времени эльфы, игравшие на рожках, спрашивали, не могут ли они присоединиться к нему и составить ансамбль; Шимрод каждый раз вежливо отказывался, так как совместное исполнение музыки с эльфами — исключительно опасное занятие. Неосторожный музыкант нередко обнаруживает, что уже не может остановиться — он продолжает играть днем и ночью, танцуя вдоль извилистого ручья, перелетая с одного дерева на другое, кувыркаясь и обдирая кожу среди кустов и колючек, блуждая по горным лугам и по подземным лабиринтам обителей фей.[1] Шимрод знал, что любые сделки с лесными созданиями, даже самые, казалось бы, незначительные, ни в коем случае нельзя заключать на предложенных ими условиях — совершенно необходимо предъявлять свои собственные требования и точно их оговаривать; в противном случае соглашение неизбежно приводит к самым печальным последствиям.

    Внимание Шимрода не раз привлекала одна из слушательниц — прекрасная девушка-фея с развевающимися каштановыми волосами. Шимрод пытался заманить ее к себе, предлагая сладости. Однажды она подошла поближе и стояла, глядя на него — рот ее кривился, глаза проказливо сверкали: «Почему ты хочешь, чтобы я зашла в твой огромный дом?»

    «Сказать тебе правду? Я хотел бы с тобой переспать».

    «А! Но тебе не следует пробовать такие сладости — что, если ты сойдешь с ума и будешь вечно преследовать меня тщетными мольбами?»

    «Тщетными? Вечно? И ты всегда будешь мне жестоко отказывать?»

    «Может быть».

    «А если ты обнаружишь, что теплая человеческая любовь приятнее ваших мимолетных птичьих совокуплений? Тогда кто кого будет умолять и вечно преследовать? Какая сохнущая от любви фея будет надоедать мне тщетными жалобами?»

    Недоумевая, фея скорчила гримасу: «Такое мне никогда не приходило в голову».

    «Заходи — и мы посмотрим, кто кому больше понравится. Сначала я налью тебе гранатового вина, и мы согреемся у пылающего камина».

    «А после этого?»

    «После этого мы проверим, чья любовь теплее».

    Молодая фея сложила губы трубочкой, изображая шутливое негодование: «Мне не подобает заигрывать с незнакомцами».

    «Но мы уже знакомы. Уже сейчас, глядя на меня, ты просто таешь от любви!»

    «Я боюсь!» — фея убежала, сверкая пятками, и Шимрод больше ее не видел.


    [1] Эльфам и феям, так же, как и людям, свойственны порочность, мстительность, вероломство, зависть и бессердечие — но чужды такие человеческие качества, как милосердие, сочувствие и жалость. Эльфам и феям свойственно своеобразное чувство юмора, но их шутки никогда не забавляют тех, над кем они пошутили.

    ЛИОНЕСС — Сад принцессы Сульдрун

Трекбэков

Яндекс.Метрика Rambler's Top100