Nataly

Недавно мне посчастливилось услышать его первое выступление в Королевском Фестивальном зале, где его харизматическая личность, в совокупности с несколькими, по-настоящему, восхитительными моментами исполнительского искусства, покорили слушателей. Конечно, есть некоторые аспекты, присущие его игре, которые не удовлетворят тех, чей слух привык к Горовицу, либо ожидают услышать исполнение бетховенской «Аппассионаты», так как её играли Поллини или Баренбойм.
Он играет больше для себя самого, а его непрерывное пение, сопровождающее музыку или отбивание ритма одной рукой во время музыкальных пауз, могут вызывать раздражение. Однако, когда он по- настоящему раскрывает свой внутренний мир, исполняя принимаемые «на бис» произведения, сложные технически, это производит незабываемое впечатление.
Просматривая как-то австралийский документальный фильм, я была поражен, наблюдая за его занятиями. Тогда он занимался со своей преподавательницей Алисой Гаррард, в своё время учившейся с Бартоком в Будапеште. Как он был серьёзен и собран, выслушивая её комментарии и стараясь использовать их в своей игре.
Петер, вы впервые встретились с Дэвидом в 1986 году, когда Джилиан привезла его в Лондон для занятий с вами. Не удивительно, что агент, работавший тогда с ним и Джилиан, думали, что вы как раз тот человек, который нужен Дэвиду. Ведь вы не только выдающийся педагог, но и автор «Упражнений Фойхтвангера: от расслабления до виртуозности», которые использовались огромным числом талантливых молодых пианистов, некоторые из которых являются победителями международных фортепианных Конкурсов. Они следуют за вами, где бы вы ни проводили свои мастер-классы – в европейских столицах или же в Корее, Японии, Израиле, Америке.
Пианисты уровня Марты Аргерих и Шуры Черкасского всегда признавали ваш вклад в обучение фортепианной технике и исполнительскому мастерству. Поэтому я думаю, что вы, наилучшим образом, чем кто-либо другой, подходили для того, чтобы помочь Дэвиду с помощью методики, которая даёт свободу всему телу, и за счет расслабления освобождает сознание от излишнего напряжения. Это было то, что нужно Дэвиду, коль скоро он думал о возможности осуществления таких отнимающих все силы концертных турах, перемещаясь с континента на континент. Как вам удалось установить с ним контакт во время его первого визита в Лондон?

В начале 1986 года я получил письмо от агента Дэвида, в котором он спрашивал, соглашусь ли я заниматься с ним. Он описал всё, что произошло с Дэвидом и приложил к письму кассету, с записью его исполнения Баллады G minor Шопена. В это время Дэвид только недавно вновь стал играть и его активно приглашали давать концерты по всей Австралии, выступать на радио и на телевидении, однако, Джилиан хотела, чтобы он возобновил занятия, которые ранее прервались столь неожиданно. Прослушав кассету, я понял, что это пианист необыкновенных дарований, которому, однако, было крайне необходимо овладеть контролем над собой, с тем, чтобы его выступления не страдали от невероятного напора эмоций. Я с радостью принял такое предложение, особенно, после того, как я сам, также, как и этот молодой человек из Лондона, стал интересоваться музыкальной терапией, которая тогда только начинала получать распространение, и сотрудничал с одним из моих друзей, работавшим музыкальным терапевтом в психиатрическом госпитале. Я находил это сотрудничество очень полезным, а обновлённое понимание человеческой психики нашло отражение в преподавательской деятельности, так что моё отношение к студентам обрело новые оттенки. Вскоре после того, как был установлен первый контакт, в моём распоряжении оказался телевизионный документальный фильм, который я внимательнейшим образом изучил, получив представление о его посадке за фортепиано, напряженной позе и манере использования рук и кистей. Я мог также заметить, как он вел себя, не будучи склонённым над клавиатурой: это было состояние такого постоянного «физического» движения, которое лишало его малейшей возможности расслабления. Было крайне интересно следить за его речью – слова набегали одно на другое и их почти невозможно было остановить, как только он начинал говорить. Дэвид и Джилиан прибыли в Лондон тотчас же, как только они получили мой ответ, и у нас с самого начала наладились хорошие взаимоотношения. Доверие возникло сразу же: Дэвид сел за рояль и начал играть без малейших колебаний, очень довольный собой!

^{Тем временем, я следил за его руками и пальцами, которым удавалось естественно, без всякого видимого напряжения, всё то, чему стараются научить других пианистов. Казалось, что клавиатура была частью всего его существа и он сидит,}
сгорбившись над клавиатурой и совершая массу ненужных телодвижений, мешающих технике и точности игры. Во время игры он также громко поёт – может быть, это помогает ему, но мешает
^{аудитории слушать его и может даже изрядно раздражать. Передо мной стояла сложная задача. Я имел дело с пианистом, которого считал} нераскрывшимся до конца музыкальным гением, только совсем недавно вернувшимся к исполнительской деятельности. Поэтому моей самой главной заботой было не погасить его вновь обретённую радость и счастье от того, что он может делиться своим даром с аудиторией. Я должен был быть чрезвычайно чутким, чтобы найти подход к нему и иметь возможность объяснить, чего я желал бы добиться от него. Я не старался убеждать его, что не всегда можно полагаться только на интуицию, а всё к чему, действительно, необходимо стремиться – это приучить себя внимательно изучать всю структуру музыкального произведения вместе с мелодическими связями, которые делают его законченным. И всё равно, я очень беспокоился по поводу того, как ввести некоторую организован
ностЬ в его занятия, не разрушив при этом волшебства, данного свыше. Однако, он оказался, в высшей степени, прилежным учеником, стремящимся заслужить моё одобрение и, конечно, похвалу со стороны Джилиан. Наша совместная работа была сплошным удовольствием, мы много смеялись и я должен был находить разные способы, чтобы поддерживать его концентрацию на нужном уровне, когда он не играл так, как надо, и заставлять обращать внимание на то, что мне хотелось бы донести до него. Ему было гораздо легче следовать линии, требовавшей наименьших усилий и просто отдаваться своему стилю игры, хотя он соглашался с моим мнением относительно того, что его подход, опирающийся, главным образом, на интуитивную основу, должен быть дополнен предварительным проникновением в замысел произведения.
Дэвид и Джулиан продолжали приезжать в Лондон каждый раз, когда я бывал там, или же посещали мои мастер-классы в Бонне, в Вене, Сионе и Копенгагене. Выступления перед опытными музыкантами представили новые возможности совершенствования. Он сразу же произвел большое впечатление на других молодых пианистов, а сам получил огромное внутреннее удовлетворение от того, что коллеги воспринимают его, как серьёзного музыканта. Всех восхищали его полная самоотдача и лёгкость, с которой он мог сыграть самые трудные пассажи, в то же время, максимально стараясь использовать мои советы. Иногда он мгновенно реагировал на них, почти по детски восторгаясь тем, что смог сделать то, чего я от него ожидал. В Копенгагене один из моих студентов был так тронут его игрой и его личностью, что, не раздумывая, решил оставить свою собственную учебу, с тем, чтобы использовать все свои силы и помочь Дэвиду полностью реализовать свой талант. Впоследствии он великолепно поработал в качестве «персонального агента» Дэвида и, в частности, выпустил его первые CD, которые пользуются сейчас большим спросом повсюду. Что касается меня, то я каждый день открывал для себя всё новые и новые стороны личности Дэвида, такие, как, например, фантастическая память. Какое произведение вы бы ни упомянули, он мгновенно мог его сыграть без малейших затруднений и его память распространялась не только на музыку. Ему было достаточно один раз прочитать написанное имя или предложение, для того, чтобы навсегда его запомнить. Когда он впервые встретился со мной, он спросил, не является ли Леон Фойхтвангер – известный немецкий автор – моим отцом (в действительности, он был кузеном моего отца!). Наша дружба со временем росла, укрепляя взаимное доверие и любовь. Моим самым большим желанием было, хотя бы частично, преуспеть в том, чтобы добиться в его игре баланса феноменального потенциала и глубоко осмысленного подхода к исполняемому произведению. Я знаю, что каждый раз, когда у нас была возможность совместной работы, его уверенность в себе крепла, так, что они оба - и Джилиан, и он сам - чувствовали себя более сильными и готовыми к преодолению трудностей, ждущих их впереди.

Более десяти лет прошло с того времени, как он впервые пришел к вам на занятия. Я уверена, что во время ваших многочисленных встреч вы говорили не только о музыке и фортепиано, но и о других вещах. С вашим знанием психологии молодых музыкантов, находящихся на пути к успеху, либо уже достигших его, вы, наверное, не единожды задавали себе вопрос: что же реально явилось толчком, приведшем к катастрофе. Я просмотрела одновременно, как фильм, так и документальную ленту о нём. И мне было чрезвычайно интересно наблюдать «реального» Дэвида, а не актёра, изображавшего его. Чувствуется огромное напряжение в том, что он непрестанно говорит, а слова вылетают из его уст, еще до того, как он окончательно успевает обдумать то, что хочет сказать. Также, когда он играет – как вы уже успели заметить – его руки и кисти двигаются абсолютно синхронно с музыкой, а его пальцы ласкают клавиши, извлекая из них чарующие звуки. Я думаю, что вы знаете, что его преподавателем в Королевском музыкальном Колледже был Сирил Смит – один из наиболее блестящих британских пианистов – и его манера игры мало чем отличалась от игры Дэвида. Он принадлежал к школе «артикуляции высоко поднимаемых пальцев», которая требовала очень большого мышечного напряжения, и поэтому сам он был чрезвычайно напряжен во время своих выступлений. В итоге, у него случился инсульт, который привел к одностороннему параличу тела. Поэтому я не могу отделаться от мысли, что , занимаясь с ним, Дэвид, пусть и бессознательно, мог подвергаться негативному влиянию эмоционального пернапряжения своего учителя. Не рассказывал ли он когда-либо о времени обучения в Колледже?

Мы говорили с ним обо всём. Чем большим доверием он проникался ко мне, тем более открытым становился. Часто это были воспоминания о его детских годах в родительском доме в Perth или же о своём отце, который изображается в фильме, как нетерпимый, нередко, грубый человек. Отъезд из дома в Лондон, вопреки отцовским запретам, оставил глубокий шрам, который наряду с ужасными скандалами и побоями, совершенно очевидно, не могли не заложить постоянный конфликт в его сознании. Он также рассказал мне о катастрофических отношениях, сложившихся у него с молодой женщиной, на которой он даже, в конце концов, женился – он называл мне только её имя – Клара. Её не интересовала ни его музыка, ни его игра – она, например, продала его рояль, который он получил в качестве приза! Глубочайшее потрясение, вызванное этим, могло способствовать его крушению. Причин для этого могло быть много – некоторые из них имели глубокие корни, в то время, как другие, могли послужить толчком, приведшим к финальному несчастью. Кто может знать действительные причины столь таинственных и серьёзных психических болезней? То что, действительно, является главным в его поразительном возвращении в жизнь – это его joie de vivre ( «жизнелюбие», «восторженная любовь к жизни» фр. - Прим. пер.), доставляющая такое огромное удовлетворение Джилиан, его многочисленным друзьям и слушателям.

Случай с Дэвидом ставит чрезвычайно много вопросов перед музыкантами, психологами, медиками и всеми теми, кто вовлечен в область медицинских исследований проблем исполнительской деятельности. И вы, и я в течение нескольких лет занимались проблемами физического и психологического характера, возникавшими у пианистов и нам удавалось оказывать помощь многим из тех, кто, в случае отсутствия такой поддержки, был бы вынужден бросить занятия фортепианной музыкой из-за возникавших болей, травм и депрессий. За время моей работы в Международном обществе по изучению физиологических проблем музыкантов-исполнителей (ISSTIP) и в Британской клинике исполнительского искусства я помогла нескольким сотням музыкантов возобновить прервавшееся обучение или же продолжить уже начатую ранее карьеру, иногда вновь обрести способность владеть своим инструментом. И вы, и я, мы хорошо знаем, что все эти нарушения вызваны чрезмерным напряжением и были неоднократно свидетелями того, как психологическая травма, возникающая у музыкантов вследствие этого, проявляет себя не только в виде физической боли, но и заставляет отказываться от своих инструментов и всего того, к чему они годами стремились. Их жизнь представляется им бесцельной – глубокая депрессия овладевает ими и они становятся зависимыми от наркотиков, которые на время могут облегчить их существование, но никогда не могут вернуть их к нормальному состоянию. Возможно, успех фильма каким-то образом связан с тем фактором, что многие музыканты, либо находили нечто схожее в своей ситуации с судьбой Дэвида, либо они были знакомы с какими-то людьми, прошедшими подобные испытания.

Могу только сказать, что иметь возможность оказывать пианистам помощь, без которой они были бы вынуждены расстаться со своей профессией, приносит мне огромное удовлетворение. Я так хорошо понимаю Джилиан и её чувства, принёсшие столь много счастья Дэвиду. Однако, и она в ответ получает от него и, благодаря ему, так же много радости.

Еще одна возможность поработать с Дэвидом, появилась у вас, когда он отправился на гастроли в Америку. Насколько мне известно, вас доставили туда самолётом для того, чтобы дать Дэвиду несколько «освежающих» уроков, подобных тем, что он получал от вас ранее. Это было накануне вызвавшего противоречивые отклики его дебюта в Бостоне и перед тем, как он отправился в свой тур по Канаде, где музыкальные обозреватели с восхищением оценили его игру. Находите ли вы, что, как пианист, он вырос?

Я очень обрадовался, когда получил приглашение поехать в Бостон, чтобы помочь ему. Мне пришлось встретиться всё с тем же бесконечным проявлением чувства радости, восторженности и тем же самым детским нетерпением, как можно скорее сесть за рояль. Возможно, контакт с клавиатурой даёт ему ощущение наибольшей безопасности. Я задавал себе вопрос, в какой мере на него воздействовали похвалы Джилиан, активная суета его агента – не имеет значения, какие усилия им приходилось затрачивать, чтобы держать Дэвида в нужной форме. Трудно сказать, выросло ли его мастерство или нет. Нет сомнения, что он прилагал все усилия для того, чтобы воспринимать мои замечания и советы, стараясь использовать всё это во время концерта. Но я очень старался не нарушить его внутреннее равновесие непосредственно перед публичными выступлениями. Как всегда, он демонстрирует всё те же самые качества: некоторые любимые пьесы он исполняет, как никто другой, но вновь, как и раньше, грешит техническим браком и не может удержаться от сверхэмоциональности в своих интерпретациях. Имеет ли это значение? Даже, если некоторые критики излишне бесчувственны для того, чтобы отдавать должное героическому преодолению этим человеком всех трудностей, очень много и таких, кто положительно откликается на его игру – не столько разумом, сколько своим сердцем. Так много доброты и любви исходит от него, когда он играет, что по моему убеждению, мы сами не можем не стать лучшими и более гуманными личностями, услышав его и узнав его.
Piano Journal VOL 18 NO 53 1997.