14 конкурс им. Чайковского. Фортепиано | Елена Черемных, 18 июня
Даниил Трифонов
Вот возьму и перефразирую Пушкина: «Есть правда на земле!» (из «Моцарта и Сальери»). Есть ли выше – узнаем сегодня, когда объявят результаты первого тура. Пока же события продолжают развиваться в жанре «не знаешь, где найдешь – где потеряешь».
Кто бы мог подумать, что 25-летняя восточная красавица Йонг Сум Сон (Корея, №23) догадается сделать именное подношение конкурсу, составив программу сплошь из Чайковского («Вальс» из 12 пьес средней трудности, «Ноктюрн», «Полька» из Детского альбома и главное – фейнберговская транскрипция Скерцо из Шестой симфонии). Правда, все это по какой-то причуде было предварено последней Сонатой Бетховена. Идеальная форма, элегантность звука, динамическая гладкокожесть. Тут что-то из области косметологии. Ботокс, силикон, и вот позднебетховенский текст подтянут, играет полифоническим бицепсом, колотится пульсом взлетов-падений. И все мимо цели. Не ясно, откуда эта музыка, когда, кем и, собственно, зачем. Отчужденное авторство по ошибке, конечно, можно принять за интерпретацию. Если не знать, что делают с интерпретациями другие. – Тот же С. Фейнберг, сочинивший транскрипцию последнего симфонического Скерцо Чайковского, словно в помощь студентам, не умеющим читать партитуры. А ведь как художественно получилось! И вот эту-то художественность пианистка оценила и донесла. Наверное, дома вдохновлялась записями Шестой симфонии. Девушку-оркестр провожали благодарными овациями. Правда, крика «Браво!» удостоили все же после «Польки» из Детского альбома. Это, и правда, было пикантно. Примерно, как если взрослая тетя надевает гольфы с помпошками, а потом дает понять какая она, в сущности, Клеопатра (Скерцо после «Польки» такой Клеопатрой и выглядело). Тоже, между прочим, концепция.
17-летний Сенг Джин Чо (Корея, №21) изумил, к счастью, по-другому. Первыми же звуками предпоследней Сонаты Бетховена он втянул наш слух, как вакуумным поршнем, в свой звуковой космос, да так там и оставил. Скептики поговаривали, мол, его учителя этому научили. Полагаю, этому нельзя научить. Образно говоря, корейский юноша медицинским жучком вживился в композиторский мозг и понял, что там творилось и вообще что бывает, если звуки мира слушать через слуховую (пардон за тавтологию) бетховенскую трубку. В Венском музее музыки семь таких трубок. И они дают страшнейшее представление о процессе расставания со слышимым миром. Я сама последовательно втыкала себе в ухо каждую и с ума сходила от превращения звука в шум, шума - в гул. В остаток гула. В ничто. Вот 31-Соната Бетховена – это когда ничто. Снаружи. А в мозгу и слуховом воображении – бурная жизнь: геометрия мыслей, разливаемый гаммами адреналин, сплошь химия, и сплошь - правда. При этом – абсолютное, нечеловеческое, каким-то образом несущее все драматургические нагрузки pianissimo, какого в природе не бывает. Но вот бывает же.
Поскольку русский композитор на букву Ч. не был глухим, «Думка» у пианиста Чо, просияв земным спокойствием экспозиции, бросилась во все тяжкие. Увы, в ловушку автора парень все же угодил. Любил Петр Ильич капкан в клавирчике оставить, чтобы исполнитель потом сам выпутывался. В «Думке» - это предрепризная пауза: буйное воображение улеглось, а обстоятельства его породившие вот-вот вернутся. «Громко» кончилось, «тихо» не началось. Что-то надо с этим делать. Не вышло (но только это и не вышло). Зато каким было «Прочтение Данте» – и листовским, и дантовским! С ясными полюсами «Божественной комедии» – рай-ад. С космогонией, электричеством. С феерическими пальчиками, будто их штук сорок и все жмут, порхают, бегают, прыгают. В общем, победа светлых сил настала. Причем, пришла она не из хрестоматий, а, как поет одна оперная героиня Чайковского, «из глубины души». Души, - о чудо! - 17-летней.
Кабинетный пианизм с концертными статями предъявила прекрасная Юлия Чаплина (Россия, №19). Лондонская ученица члена жюри Дмитрия Алексеева выступила, пожалуй, убедительнее других его студентов (Александр Романовский и Цзянинь Кун играли во второй день). «Чакону» Губайдулиной так и надо играть, как она, - рационализируя истерику, без срыва, но яростно, по-мужски. Соната Гайдна Ре-мажор тоже была лишена теплоты, но не лишена обаяния, за какое мы любим тот же «Контракт рисовальщика» Гринуэя (вроде бы события невеселые, люди нехорошие, а кадр поставлен так, что только и любуешься). В холодной оптике Юлии Чаплиной есть какая-то тайна. Другое дело, что оптику эту хорошо бы досовершенстовать. А то слушаешь «Пештский карнавал» Листа и думаешь: «Пешт, может тут и есть, а вот карнавалом, похоже, развлекается соседний городишко - Буда».
К слову, и публике порой приходится совершенствовать оптику. А что делать, если в один день выступают два ученика Элисо Вирсаладзе. Ее бывший московский ученик – 30-летний Георгий Громов (Россия,№ 20) выступил занятно, слегка флегматично. Что-то подсказывает, играл произведения, уже отработанные на других конкурсах ( на счету пианиста с 2008 по 2011 три первых премии и один гран-при). При сочувственном, как у меня, отношении, можно оценить его своеобразную кинематографичность. Ах, какой получился «Май. Белые ночи» с разбегающимися по домам человечками и свинцовым спокойствием северной ночи. Впрочем, самым выигрышным номером его выступления был финал Сонаты Прокофьева №7, к Прокофьеву и Сонате, правда, отношения почти не имевший. Тут уж все лавры – только пианисту.
Мюнхенский аспирант того же профессора Вирсаладзе – 28-летний Мамикон Нахапетов (Грузия, № 24)в программе с Моцартом (Соната Си-бемоль мажор), Чайковским («Вечерние грезы», «Юмористическое скерцо») и Шуманом («Симфонические этюды») очевидный акцент сделал на эмблематичном для его наставницы Шумане. За что, видимо, и был удостоен благодарной реакции публики.
Самой умной программой в этот день (да и вообще лучшей в первом туре) порадовал 20-летний Даниил Трифонов (Россия, №22, лауреат последнего шопеновского конкурса). Начал сонатным блоком: ре-минорная Д. Скарлатти (как у невозможно изящного Э. Кунса), ре-мажорная Гайдна (более поздняя, чем у Юлии Чаплиной) плюс ля-минорная (№3) Прокофьева (почему-то многие выбирают 7-ю). Спросите, ну и что? – А то, что прекрасным объяснением одно другому стало. У Скаралатти все собрано тоненько, меленько. Кажется, двух пальцев достаточно, чтобы сыграть нотку против трельки, - а мизинчики оттопырить. У Гайдна все серьезнее: тут и пальцам и ручкам сила нужна, клавиатуре – звук, композитору - исполнитель. Но драгоценный отсвет скарлаттиевского золотца нет-нет, да и забликует на бронзовом подсвечнике капельмейстера Эстергази. Так вот Соната Прокофьева, созданная в эпоху фабрик и заводов, оказалась впечатляюще зеркальной предшественникам. По крайней мере, благодаря Трифонову стала ясна природа трюкачески длинных прокофьвеских тремоло, его аккордовых пульсов и четких форм. Укладывая в короткую дистанцию довольно серьезный пианистический дискурс, этот пианист, спасибо ему – естественно, освобождает от описаний его техники, дивных староитальянских perle и силовых аттракционов СРГ ПРКФВ.
Следующий блок зеркал был установлен между Чайковским («Сентиментальный вальс», «Сельский отзвук», «Нежные упреки» и «Немного Шопена») и, собственно, Шопеном («Баркарола»). Эмоциональный ряд примерно такой: красиво, точно, тонко, умно. В «Баркароле» – еще и внимательно. Особенно в коде, где фортепиано прорисовывает тонкую кромку прибойной пены. Звукопись – понятие, конечно, затасканное и обессмысленное. Но куда ж без него, если в прозрачной воде шопеновского стиля становятся видны все слои, а барабанные перепонки резонируют ритму налегающего на весла гребца. Извините, но это уже искусство. «Мефисто-вальс» можно было б отдельно не поминать, если б не Александр Лубянцев накануне с его шаржирующей фактурностью (в хвалебном, хвалебном смысле) и заживо сдираемой кожей вальсового жанра. «Мефисто» Трифонова – другой. Хоть и злой дух, но почти как человек. – Подрагивает, похохатывает, задевая радостной негодяйской энергией. За земных героев бессмертной поэмы обидно, но не страшно до жути (как у Лубянцева). Думаю, выбрать лучшего из двух «Мефисто» – задача, с которой сам Гете не справится. Представляете, что ждет жюри? В общем, до вечера.
