Треугольная дихотомия, или «Тристан и Изольда» Р.Вагнера в Мет (Нью-Йорк, 14.03.08.)

[AlexAt]

1. Об авторском аутизме в «Тристане»

К «Тристану» я подбирался долго и с опаской. Вообще нормальному человеку, имеющему, кроме увлечения оперой, кучу повседневных занятий, Вагнера нужно остерегаться. Мало того, что биография (не дай бог вникнуть в её детали!) у великого Рихарда перечеркивает идиллическое пушкинское сомнение насчет «гения и злодейства», так ведь еще и творчество его разрушает сознание с кошмарной силой, убивая при слишком неосторожном приближении (Ницше на себе испытал это свойство и Вагнера, и вагнеровского гения). Проблема «сложности для восприятия» вагнеровских работ давно уже обозначена и объяснена – сначала слова, потом музыка. Человек, не владеющий немецким языком, не проникнется и десятой частью сложной (местами вымученной) эстетической изысканности музыкальных драм немецкого философа-композитора: сложнейшие аллитерации, внутренние и внешние рифмы, исключительное нагромождение ассоциативных рядов, - всё это собрано в мощнейшие по своему воздействию конструкции лишь с одной целью – поразить! Используя любимый стихотворный приём Вагнера, позволю себе отметить, что эта поразительность очень крепко замешана на феномене паразитства. Вагнер узурпировал не только скандинавскую и английскую мифологию (теперь она стала «немецкой»), но и каждый раз сжирает такое количество времени и душевных сил у любого, осмелившегося к нему приблизиться, что никаких других ассоциаций при попытке найти ёмкое определение соприкосновения с ним не возникает. Феномен пятичасовых опусов поистине уникален, и, всмотревшись в его исключительно неподвижные сюжеты, понимаешь, что автор просто издевается: чтобы выразить ту же самую мысль, достаточно и двух с половиной, максимум трёх «театральных» (с антрактом) часов… Драматургическая структура вагнеровских опер создает впечатление реалити-шоу, зависшее стоп-кадром. Безусловно, это касается необъятного «Кольца», по поводу которого, кажется, словоохотливый Стивен Фрай, излагая свою историю музыки, мимоходом пошутил: «Через пятьсот лет, то есть примерно через тот промежуток времени, который нужен для исполнения «Кольца Нибелунгов» Рихарда Вагнера, …» В состояние медитативного одурения слушателя вгоняют бесконечные повторы одних и тех же пассажей, нарастающих снежным комом и забивающих «уши» вязкой звуковой материей. Причем сами пассажи «составлены» с исключительным психологическим расчетом: обычно в увертюре (или в предыдущей опере цикла) вводится какая-нибудь «сладкая» тема, которая потом, как кусок мяса на верёвочке то предлагается к «проглатыванию», то вырывается из желудка обратно. Эта особенность свойственна всем «музыкально-драматическим» произведениям Р.Вагнера, начиная с «Тристана» и заканчивая «Парсифалем»… До «Тристана» мелодий у Вагнера было больше. «Тристан» открывает это садистское «мономелодийное» направление в его творчестве. У обывателя на слуху из «Тристана» ровно столько же «нот», сколько из «Валькирии» или «Гибели богов», то есть одна единственная тема. Тема эта обозначена в увертюре, и «рассказывает» о любви, которая сильнее смерти. Тема эта тесно переплетается с противопоставлением Дня (= «ложь, коварство, фальшь» (С)) и Ночи, которая всегда – «друг молодежи». Поскольку главный герой у Вагнера всегда мужчина, то именно Тристану «поручено» прояснить, «к чему» вся затея:

«Навек лишён я смерти! И вечной муке предан!..
Питьё! Питьё! О, злое питьё! Мне и в мозг, и в грудь проникло оно!
Спасенья нет! И смерть ушла! Кто исцелит тяжкий недуг мой?
Ах, нет нигде покоя мне! Из тьмы ночной я брошен Дню, чтоб вечно моим мученьем
взор Солнца мог наслаждаться!
О, этот жгучий солнечный свет! Как жжёт мне чело раскалённый твой луч!
От этой жаркой, знойной истомы, ах, нет тенистой, свежей прохлады!
От этих страшных, горестных мук никакой бальзам не даст мне забытья!..
Безжалостный яд, отравивший меня, я сам, я сам себе и сварил!
Там скорбь отца, родимой стон! В потоке вечном слёз Любви,
в веселье и плаче, в счастье и муках я отыскал напитка отраву!
Всё я смешал, кубок наполнил и пил до дна безумье блаженства!..
Проклятье злому питью! Проклятье мне самому.»

Тут и Голландец, и Лоэнгрин, и Танхойзер, и будущий Амфортас, и всё в кучу вообще… Вообще из всей оперы совершенно невозможно понять: Тристан хоть какую-то радость получил от того, что служанка Изольды подменила «кровным» врагам «травку»?… Если слушать музыку, то в ней каскадное нагнетание одной и той же темы скорее похоже на бесконечное томление, чем на счастье. Слова о любви сопровождаются истеричным нагромождением аккордов: для героев Вагнера любовь – это когда «колбасит-не-падецки». Ни «он», ни «она» не испытывают ни единой минуты счастья - того яркого, светлого чувства, которое осеняет «нормальных» влюбленных. Среди людей им счастья нет. Если вспомнить бытовую биографическую «преамбулу» к опере, то остается лишь развести руками: «А чего вы хотели? Не предавайте, и не предаваемы будете…» Абсурдность ситуации заключается еще и в том, что обманутый муж Изольды – Марк, узнав о «непроизвольности» влечения, всех прощает и хочет расторгнуть свой брак, чтобы дать воссоединиться любимому вассалу и любимой жене! И финальный вопрос-недоумение: а чего любимый вассал и любимая жена сразу-то во всем не признались? Опасность обнаружения так сильно добавляла пикантности в их отношения? Или же страх возможного реального счастья, «экзистенциально» противопоказанного «широким натурам»? Понять, зачем влюбленные погибают, невозможно. Их счастью определенно никто не мешает, кроме них самих. Очень похоже на то, что, будучи «кровниками», они инстинктивно (несмотря на употребление «напитков») просто не хотят быть вместе. Вообще же проблема загадочной «несовместимости» в счастье главных героев поднимается уже в «Летучем голландце» и не «опускается» потом уже никогда: любовь у Вагнера - первый шаг к смерти. Смерть – естественное следствие любви. Знаменитое вагнеровское liebestod (любовь-смерть). Этот вымученный оксюморон и создаёт все проблемы в восприятии вагнеровских опусов. Если опустить эсхатологическую основу «Кольца», то драматургическая вымученность и «Тристана», и «Танхойзера», и «Лоэнгрина» способны довести до белого каления любого рассуждающего человека. Да и вопрос-то, на который великий реформатор оперы, не удосуживается дать ответа, звучит крайне примитивно: «Чего им не живется-то всем?» Биографы Вагнера знают ответ. Только вот для того, чтобы «понять» «Травиату», «Мадам Баттерфляй» и даже «Евгения Онегина», не нужно изучать биографию их авторов…

(продолжение следует)

[mitka]

Только вот для того, чтобы «понять» «Травиату», «Мадам Баттерфляй» и даже «Евгения Онегина», не нужно изучать биографию их авторов...

Интересно, однако, что в "Травиате", "Мадам Баттерфляй" и "Евгениии Онегине" любовь также приносит не счастье, а именно смерть.

[AlexAt]

Интересно, однако, что в "Травиате", "Мадам Баттерфляй" и "Евгениии Онегине" любовь также приносит не счастье, а именно смерть.

да, но всем понятно, ПОЧЕМУ это происходит... + смерть в указанных произведениях естественно противопоставлена любви, но никак не её естественным итогом.

[mitka]

Сообщение от mitka
Интересно, однако, что в "Травиате", "Мадам Баттерфляй" и "Евгениии Онегине" любовь также приносит не счастье, а именно смерть.

да, но всем понятно, ПОЧЕМУ это происходит... + смерть в указанных произведениях естественно противопоставлена любви, но никак не её естественным итогом.

Ой ли? А мне видится, что здесь, как и в Тристане, смерть не противопоставлена любви, а является органическим следствием ее. Тсть, "любовь порождает смерть". Виолетта, Ленский, Чио-чио-сан - все они, полюбив, оказываются обречены. (Не зря Чайковскому в его ЕО, чтобы как-то оспорить эту мысль, пришлось поставить Пушкина с ног на голову, создав ходульно-картонный образ счастливого в любви Гремина и вложив в его уста слова, прямо противоположные по смыслу пушкинским.) Тсзть, испив любовный напиток, эти герои становятся на путь смерти. Только в Тристане, видимо, эта мысль в обобщенной, абстрактной форме, типа математической аксиомы, а в указанных Вами произведениях (и в большой доле других известных классических опер) - частные случаи, с привязкой к конкретным ситуациям.

[AlexAt]

Ой ли? А мне видится, что здесь, как и в Тристане, смерть не противопоставлена любви, а является органическим следствием ее. Тсть, "любовь порождает смерть". Виолетта, Ленский, Чио-чио-сан - все они, полюбив, оказываются обречены. (Не зря Чайковскому в его ЕО, чтобы как-то оспорить эту мысль, пришлось поставить Пушкина с ног на голову, создав ходульно-картонный образ счастливого в любви Гремина и вложив в его уста слова, прямо противоположные по смыслу пушкинским.) Тсзть, испив любовный напиток, эти герои становятся на путь смерти. Только в Тристане, видимо, эта мысль в обобщенной, абстрактной форме, типа математической аксиомы, а в указанных Вами произведениях (и в большой доле других известных классических опер) - частные случаи, с привязкой к конкретным ситуациям.

Очень может быть, что Вы и правы!

[mitka]

Сейчас пришло в голову: Ленский это в какой-то степени self-fulfilling prophecy самого Пушкина - через семь лет...

Вообще, AlexAt, Вы всколыхнули; надо будет переслушать-передумать Тристана.

А помните, Виолетта говорит "Saria per me sventura un serio amore? Che risolvi, o turbata anima mia?" И хоть умом понимает, что будет звентура, что "Безумье, безумье! Всё это бред напрасный!" - а яд-таки пьет.

Может быть, в отличие от Вагнера, другие композиторы дали своим героям на миг обмануть себя "напрасным бредом", что любовь принесла им счастье, как мышь в захлопнувшейся мышеловке наслаждается положенным туда кусочком сыра?

[AlexAt]

Сейчас пришло в голову: Ленский это в какой-то степени self-fulfilling prophecy самого Пушкина - через семь лет...

Вообще, AlexAt, Вы всколыхнули; надо будет переслушать-передумать Тристана.

А помните, Виолетта говорит "Saria per me sventura un serio amore? Che risolvi, o turbata anima mia?" И хоть умом понимает, что будет звентура, что "Безумье, безумье! Всё это бред напрасный!" - а яд-таки пьет.

Может быть, в отличие от Вагнера, другие композиторы дали своим героям на миг обмануть себя "напрасным бредом", что любовь принесла им счастье, как мышь в захлопнувшейся мышеловке наслаждается положенным туда кусочком сыра?

Проблема тут видите ли в чем... Смерть и в "Богеме", и в "Травиате", и, вероятно, в "ЕО" (не уверен, но очень вероятно, если принимать во внимание основные "положения" самоидентификации поэтов-романтиков) предопределена сама по себе, вне зависимости от любви, ДО неё... Смерть у всех "нормальных" сочинителей, "как в жизни", есть вне зависимости от любви, грехов, покаяний, испытаний... Она обратная сторона жизни, которая априори больше любой любви... У Вагнера же смерть венец именно любви, можно подумать, что не полюбив, не умрешь. Вот в чем параксизм ситуации, ее автобиографическая вымученность у Вагнера...

P.S. Пушкин никогда бы не стал Ленским.

[wasabi]

Об отношении любви и смерти интересно и подробно пишут в буклете к Тристану с Клайбером на ДГ.

[Monstera]

Понять, зачем влюбленные погибают, невозможно. Их счастью определенно никто не мешает, кроме них самих. Очень похоже на то, что, будучи «кровниками», они инстинктивно (несмотря на употребление «напитков») просто не хотят быть вместе.

Мне почему-то кажется, что именно в Вагнеровском варианте сюжета никакого "любовного напитка" не было вовсе - это спокойно могла быть чистая вода. Вполне достаточно того, что ОБА думали, что выпили яд. Шок после выпитого кубка, эффектно выраженный в музыке, в такой ситуации легко мог быть вызван просто ударным выбросом адреналина. Все, выпили, мир отплывает, идут последние секунды жизни, и уже можно на все наплевать - на все прочие долги, приличия и условности - дать себе волю, умереть в объятиях любимого... И тут как обухом по голове: яда не было, жизнь продолжается - а они уже за чертой. Вполне естественно, что любовь "сплавилась" с психологически пережитой смертью.

Таким образом, вопрос сводится к тому, почему оба были готовы выпить яд - еще до всяких волшебных напитков .

Считать их "кровниками", строго говоря, нельзя. Для Изольды, формально - да, но она вполне отчетливо отказалась от кровной мести еще тогда, когда "меч выпал", и она продолжила Тристана лечить. А у Тристана к ней вообще нет никаких общественных долгов - кроме, разве что, долга благодарности за лечение и спасение. Характерно при этом, что именно Тристан (и только Тристан!) заводит бомбу под их отношения. Это как раз ему ничто не мешало самому посвататься к Изольде. Конечно, на него у изольдиных соотечественников был большой зуб - но, в исходной легенде, Тристан воспринимает этот факт просто как боевую задачу: прибывает в Ирландию инкогнито, убивает там какого-то дракона, за избавление от которого была обещана изольдина рука, и ее папеньке-королю деваться некуда, он обещает Тристану "отмену" кровной мести и дочку в жены. Дочка, очевидно, не только не была против, но даже сама папеньке публично указала на необходимость выполнять обещания. И вот тут-то Тристан заявляет, что сватает ее не за себя, а за своего короля. Все очень довольны - есть возможность не позорно, как ни крути, отдать принцессу простому рыцарю-врагу, а наоборот, заключить выгодный династический союз, в комплекте к которому прилагались мир и дружба. Король радостно соглашается - а Изольда оказывается в ловушке: публично согласившись, в порядке исполнения обещания, на брак с рыцарем, она теперь не может сдать назад и отказаться от "более выгодного" союза в государственных интересах.

В опере от всего этого осталось только упоминание, что "при свете дня пред войском всем клялись мы в мире вечном" - но Вагнер, несомненно, рассчитывал, что зрители знакомы с пропущенными деталями сюжета. Поэтому мотивы действий Изольды вполне прозрачны: она чувствует себя оскорбленной, дважды обманутой и загнанной в угол. Мужчина, в которого она так влюбилась, что уже однажды предала ради него свой долг, подкладывает ее своему начальнику - и она не может отказаться, не предав еще раз. Не удивительно, что она бесится и приходит к идее "сначала его, потом себя" .

Но Тристан-то почему выпил? Он же не мог всего этого не знать и не понимать - он ни на секунду не сомневается, что ему предлагают именно яд! Собственно, Изольда этого особенно и не скрывает. Перевод "кубок мира выпьем!" неточен. Изольда говорит "Nun lass uns Suhne trinken!" (u здесь с умляутом, не знаю, как это запостить): "Suhne" переводится как "искупление, покаяние", а также, между прочим, как "возмездие, кара". Чуть раньше Изольда использует это же слово, говоря Курвеналу, что не пойдет с Тристаном к королю, пока не получит от него искупление (Suhne) его непростительного (ungesuhnte) греха! Не удивительно, что после такого предложения Тристан идет к ней "приносить покаяние" под музыку, вполне подходящую для восхождения на эшафот.

Так почему же он все-таки выпил? По идее, если он такая сволочь, как можно подумать, то ему должно быть плевать на ее страдания - выплеснул бы за борт, и пусть бесится дальше... Его собственное объяснение, что он пьет чисто из куража, чтобы доказать, что не боится, потому что "враг Тристана - гордый нрав" - согласитесь, не достаточно. Тем более, что перед этим он срывается в форменную истерику: "Якорь в воду! В пучину и руль! Пусть ветер рвёт паруса!" - типа, "пропади все пропадом"... Собственно, единственное объяснение (которое подтверждается в диалоге 2-го акта) - это что Тристан тоже с первой встречи был в Изольду влюблен, но тем не менее предложил ее королю из чисто карьерных соображений. "И суетной мечтою пленён был дух мой смелый!.." Классический пример пресловутого "мужского шовинизма" - типа, настоящий рыцарь не принимает во внимание такие бабьи глупости, как любовь. Однако, он свои силы переоценил, а собственную любовь, напротив, недооценил - уже к концу морского похода ему в полной мере стало ясно, насколько кисло ему в дальнейшем придется. Откуда и истерики. То есть, таки сволочь, не не такая крутая, как он сам о себе думал.

И как они после этого королю бы признавались? Это же только Марк, да, может быть, Брангена, пребывали в иллюзиях насчет "непроизвольности влечения" - а сами-то они о себе все правильно понимали. Не было у них, по совести, оснований рассчитывать на прощение короля: Тристан изменил еще тогда, когда предложил королю женщину, влюбленную, как он знал, в него самого, а Изольда лгала с самого начала.

любовь у Вагнера - первый шаг к смерти. Смерть – естественное следствие любви. Знаменитое вагнеровское liebestod (любовь-смерть).

В этом сюжете, первый шаг к смерти - это вовсе не любовь, а одна-единственная ложь, даже не королю, а самому себе - но заложенная в фундамент всех дальнейших отношений. Хотя, возможно, любовь меньших размеров ко лжи терпимее

[AlexAt]

Об отношении любви и смерти интересно и подробно пишут в буклете к Тристану с Клайбером на ДГ.

да где ж её взять?