"И дольше века длится день..." К 100-летнему юбилею Свиридова. Эссе Артема Ляховича

[Muzylo]

Открываю ринг для обсуждения своего эссе.

Ёпрсту: ну да, наукообразный бред.

Лериту: ну да, все это фигня.

Огенторну: похоже, кто-то из нас графоман.
Всем (включая вышеперечисленных): с Новым Годом!

«И ДОЛЬШЕ ВЕКА ДЛИТСЯ ДЕНЬ…»


(к 100-летнему юбилею Г. Свиридова)


Артем Ляхович

Свиридов – композитор, которого не должно было быть. Его можно было только выдумать, как выдумали всех авторов всех «сказаний о земле сибирской», исконно-посконных и гениальных одновременно. С ним не справится ни один любитель классификаций. Почти все слова, сказанные Свиридовым и о Свиридове, рисуют образ ретрограда, причудливо сплавившего мифы о двух главных российских Родинах – советской и «отчалившей». Любое описание музыки Свиридова покажется либо апологетикой консерватизма, либо попытками примирить ее с «хорошим тоном».

Все это во многом верно и справедливо, и для полноты картины не хватает только нескольких обстоятельств.

Первое: Свиридов – гений. Да, такого не бывает – чтобы и так, и эдак. О том и шла речь выше. Но Свиридов есть.

Второе: Свиридов – не просто гений (ум сразу подыскивает ему место в общем ранжире – ну ладно уж, гений так гений, бывают же всякие там наивные художники, крестьянские самородки – Честняков с Хоппером и Ко.), а гений вполне столичный, равноправный с коллегами по уровню интеллектуального контекста. Он, как настоящий джентльмен у Бичема, умеет играть на этой волынке, хоть это и не всем заметно.

Третье и главное: смыслы Свиридова принципиально вторичны, но – это следствие не слабой художественной рефлексии, как у ретрограда, а сознательной установки. Свиридов сознательно ограничил свой мир пределами истории и культуры. Его мир – вдохновенное, экстатическое переживание смыслов культуры прошлого, преимущественно русской, но и не только.

Описанное очень похоже на то, что обозначают словом «постмодерн». Это не случайно: Свиридов жил тогда, когда жил. Правда, слово «постмодерн» применительно к нему кажется кощуством. Коннотации этих имен («постмодерн» давно стал именем) очерчивают противоположные полюса: сакральное и безбожное (с позиций имени «Свиридов»), идеологичное и свободное (с позиций имени «постмодерн»).

Тем не менее, несмотря на любые коннотации любых слов, факт остается фактом: наследие Свиридова – яркий и типичный пример того самого «знака posth». Правда, исторической контекст его иной, нежели в западной культуре. В советских условиях работа с новыми смыслами было проблематичной, и мысль сосредоточилась на уже высказанных. Советская гуманитарика – триумф не метафизики, а герменевтики. Она прямо-таки купалась в культуре и текстах, ставших воздухом и пищей нескольким поколениям интеллигенции. Обобщенный Homo Soveticus жил в виртуальном мире текстов, и это прекрасно – с позиций тонкости их восприятия, богатства смыслового фонда и т.п. СССР, возможно, создал высочайшую среднюю (!) гуманитарную культуру своего времени.

Образованный Homo Soveticus, влюбленный в миры, где обитают Пиковая и Прекрасная Дамы – эдакая пушкинская Татьяна, знающая мир по его текстовому зеркалу. Душевный склад среднестатистических советских Татьян обоего пола прекрасен. Они проигрывают в прагме и в оригинальности, но блистательно выигрывают в богатстве смыслов – чужих, но прожитых, как свои. Только здесь могла родиться мифологема Ленинграда, живая и ныне – тень Петербурга, виртуального города культуры, проступающего сквозь реальный. Ленинград – город оживших текстов, эдакий посюсторонний Китеж. Несбывшееся жило здесь в «оживших камнях», которые – «верность над чернеющей Невою».

Страстная влюбленность в мир культуры, который превыше реального – кодекс советского романтизма (ведь Homo Soveticus – прямой потомок Шатобриана). Отсюда свиридовский posth, и отсюда же – его самоограничение словом. (Инструментальные опусы не в счет, и не потому, что они плохие или другие, а именно потому, что они живут у Свиридова только в контексте слова. Ниже коснемся этого.) Слово – бордюр, жестко отделяющий созданное от несозданного, культуру от мира.

А велик Свиридов тем, что воплотил свою любовь к культуре не через эпигонство, а через осознанный диалог с ней, которым себя и ограничил. Он первым не оставил заявки на еще не освоенное культурой, – ибо освоенного столько, и оно столь драгоценно, что неосвоенное меркнет рядом с ним в своем сомнительном потенциальном бытии.

Сделав это, он первым из русских композиторов перестал отождествлять новое с перекроенным старым. Перекроенное пальто он не выдавал за новенькое, с иголочки, но зато создал новый цех, где кроили не ради пресловутого «как новенькое», а ради углубления, восхищения и влюбления в старый материал. Свиридов кроил его, облегчая путь к его сокровищам.

В этом плане он был наиболее честен из всех современных ему неавангардистов. И здесь же он – со своей, неожиданной стороны – сделал подкоп туда, куда привел постмодерн. Коннотации, отмеченные выше, связаны с корнями, которые у Свиридова и у постмодерна действительно разные; тем не менее оба они оказались в одном и том же месте – в борхесовой Библиотеке.

Свиридовский подкоп делался сквозь совсем иную почву, потому в нем нет главного признака постмодернистского диалога с культурой – иронии. Свиридов серьезен. Более того, он истов и абсолютен – настолько, насколько может требовать религия, воплощенная в новое божество – культуру. Казалось бы, само по себе переодевание в одежды чужих текстов – игра; но у Свиридова она превращается в священнодействие, в ритуал. А ритуал становится игрой только для внешнего наблюдателя. Сопереживая свиридовской музыке, мы принимаем святость моделируемых в ней миров – пушкинского, блоковского, есенинского, алябьевского, мусоргского, рахманиновского, мирискустнического, петрушечьего, какого угодно еще. Назвать Свиридова постмодернистом – значит назвать ризу маскарадным костюмом. Но, если не произнести запретного слова, получится, что священнослужитель служит в обычной уличной одежде.

Ограничив себя миром культуры, Свиридов уже сделал фундаментальный шаг, ставящий его особняком. Но то, что он в этом мире услышал, делает его уникумом и среди коллег по opus'у posth.
Подобное смог только Орф, но в меньшем масштабе. Свиридов преодолел роковой барьер, отделивший письменную функцию музыки от устной.

Чаще всего этот барьер описывают словами «простота» или «доступность», хотя дело не в доступности и простоте, а в том, что письменная функция – несение всевозможных культурных смыслов и кодов – настолько разрослась и раздалась от собственного веса, что заблокировала устную – обращение к непосредственно-телесному переживанию, к первичным жанровым нуждам (движение, разрядка напряжения, сублимация).

Разблокировка возможна либо путем игнорирования накоплений письменной (пресловутая «попса»), либо…
Поиск второго «либо», тождественный стремлению вернуться «обратно в маму» – в блаженные времена (а были ли они?) единения-в-музыке всех людей, вне зависимости от их культурных кодов, – такой поиск стал одним из главных и трагичных мотивов музыки ХХ века. Ведь чудо преодоления разрыва между «Я» и «Они», подвластное музыке, работает только благодаря ее устному компоненту. Письменный хоть и обогащает, но и истоньшает его. Интенсивность этого единения обратно пропорциональна мере письменного опосредования базовых смыслов музыки.

Чаще всего такой поиск приводил к попыткам переодеться в «человека из народа», удачным или нет. Но переодевание – это первое из наших «либо». Путь ко второму искали Орф, Сильвестров, минималисты и многие другие. Свиридову удалось пройти сквозь роковой барьер, как волшебнику сквозь стену.

Это, может быть, самое удивительное чудо в его музыке. Попробуем понять его через все то же самоограничение культурой, через принципиальное свиридовское posth.

В дневниках композитора настойчиво повторяется одна мысль: «симфонизм умер». Весьма постмодернистская, кстати сказать, мысль, вполне в ряду прочих «смертей» (Бога, автора, ...), и конечно, вполне справедливая. В западном контексте она делается трюизмом, но в советском, помимо запоздалого осознания музыкального «сегодня», приобретает особый смысл[1].

«Симфонизм» – не что иное, как линейный хронотоп, он же музыкальный нарратив – умение музыки рассказывать истории своими средствами. Именно они накопили тот самый фонд письменных смыслов, который не только безмерно обогатил устную душу музыки, но и давил ее, удавив к третьей волне авангарда до клинической смерти.

Мумификация «симфонизма» в СССР, акцент на «содержании» (иллюстративности, «киношности»), доведенном до абсурда, помогли отказаться от олитературивания музыки средствами ее самой. И здесь, во-первых, вновь потребовалось слово, а во-вторых, вновь пригодились донарративные формы. Сочетание того и другого дало песню.

Но главное даже не это. Симфонизм – движение «от – к», переданное сугубо музыкальными средствами. В ситуации posth нет никакого «к» (точнее, оно – часть «от»), и это движение не совпадает с базовым хронотопом. Оно может быть предметом культурно-исторической реконструкции (например, движение от «края заброшенного» к «железному гостю» и к «я – большевик» в «Поэме памяти Есенина»), но тогда оно перестает быть движением и становится символом, кристаллизируется.

Песня – идеальный музыкальный «кристалл». Ее хронотоп сколь угодно многомерен. Именно здесь «день» может длиться «дольше века»: слово строит один хронотоп, крупные ярусы музыкальной структуры – другой, мелкие – третий. Ничто не пригодно к портретированию истории и культуры так, как песня. В ней что угодно может быть одновременно и ставшим, и становящимся, и прошедшим, и происходящим. Прошлое оживает в ней, оставаясь прошлым; текст материализуется в ней, оставаясь текстом.

Вся выразительная система Свиридова тяготеет к такой кристаллизации. Внутри свиридовского наследия есть динамика «от симфонизма к кристаллизму», ибо не сразу Москва строилась, и нахождение поэтики, адекватной своему миру, требовало времени. Но сходство ораторий Свиридова с примерами аналогичного жанра у его коллег (Шапорина, Лемана и Ко) – сходство кита с рыбой: все немалое наследство «симфонизма» не иллюстрирует у него невидимое кино, а впечатано в кристаллы песен.

Здесь-то и происходит чудо. Весь огромный багаж смыслов не перегружает музыку, а сосуществует параллельно с ней. Кристаллический хронотоп-матрешка многомерен – всем места хватит. Музыка не разбухает от письменных смыслов, те не давят устную ее душу, и слушателю в ней легко и привольно. Банальность здесь перестает существовать, поскольку перестает существовать главное ее условие – линейный хронотоп. Ведь повтор прежних смыслов выхолащивает их только на линейной шкале.

Но «выключение» банальности вовсе не сочетается здесь с «выключением» письменной надстройки, как в «попсе». Они просто переселены в параллельное измерение того же кристалла. Возможно, потому, что Свиридов осуществил это переселение не «от ума», не «сверху», через иронию и рефлексию, а «снизу» - от страстной влюбленности, от живого почвенного чутья, – поэтому оно и вышло у него искренней и заразительней, чем у коллег по posth, и при этом не уступило им в глубине.

И теперь – про инструментальные опусы Свиридова. Это совсем уж парадокс, потому что они похожи на «попсу» больше, чем кит на рыбу. Их отличия глубже, как у Хари-фантома из «Солярис», которая отличалась от настоящей Хари только на уровне внутриклеточной структуры.

Определение «музыкальные иллюстрации», найденное для «Метели», шире, чем простое «оправдание жанра». И «Метель», и «Маленький триптих» – музыкальные иллюстрации к культуре, встроенные непосредственно в само ее здание, прямо в полки Библиотеки. Это настоящие «песни без слов», только не в мендельсоновском смысле («инструментальные мелодии, столь же напевные, как и вокальные»), а в новом, символическом («музыка, в которой нарратив вынесен за скобки»). Роль слова здесь играет культурно-исторический контекст.

Музыкальная структура здесь простейшая. Свиридов лаконично использует отдельные приемы, привязанные к нужным ему смыслам, но не выстраивает их в традиционные формы линейного хронотопа. Музыка только очерчивает важнейшие ассоциации, которые оживляют всю картину, погруженную во полумрак Библиотеки. Такой текст «поглощает», как черная дыра, колоссальный объем контекста. Каждый инструментальный номер становится символом, тем более емким, чем проще его музыкальная структура.

Иллюстративность – ключевой тэг Свиридова, не только инструментального, но и вообще. Прямая параллель, рожденная той же средой – Илья Глазунов. Это иллюстративность не прямая, когда музыкальный хронотоп «пересказывает» немузыкальный; это ее противоположность – иллюстративность символическая, когда музыкальный и немузыкальный хронотопы оживляют друг друга.

Под конец – то, с чем многие не согласятся. Если выставить за скобки идеологию и выстроить даты – окажется, что Свиридов первым показал, как нужно писать, многим младшим своим коллегам – всем, кто так или иначе понял, что из

Библиотеки лучше не высовываться. А это – не только Гаврилин, Буцко и Холминов, но и Тишенко, и Каретников, и Сильвестров, и Караманов, и Пярт, и даже Шнитке. Свиридов открыл русский корпус библиотековедов.

Удивительно, что он открыл его совсем молодым, когда никакая Библиотека никому и не снилась. (Кроме интуиции таких авторов, как он, разумеется.)

---

[1] Любопытно, что последние жизнеспособные примеры русского симфонизма – симфонии Шостаковича, Пярта и Шнитке – написаны уже после свиридовской констатации его «смерти».

[Барго]

Прочитал с огромным трудом, да и то ради спортивного интереса. Даже затрудняюсь ответить, понял я или нет, о чем здесь идет речь. Пожалуй, кроме того что эссе посвящено 100-летию Свиридова. Скажите, Артем, для чего и для кого пишутся такие сложно-навороченные тексты с кучей терминов, которые необходимо переводить с русского на русский? Все эти "прагмы, нарративы, герменизмы, опусы posth, мифологемы, хронотопы, рефлексии, "Библиотеки", и тд - это действительно такая насущная необходимость без которой никак невозможно обойтись? Ощущение, что погрузился с головой в беспросветное словесно-заумное болото, которое полностью накрыло способность и возможность соображать. Так и не понял Свиридов- хороший композитор или плохой? Вот так вот дать бы прочитать Ваш текст человеку, который искренне стремился бы полюбить и понять музыку этого композитора, то кроме отторжения от этой словесной заумной паутины ничего бы не получил. Понимаю, конечно, что заумь-это закон жанра любой современной диссертации, но не до такой же степени! Вы можете популярно объяснить - кому это все нужно?
Да, забыл сказать, что, разумеется, поздравляю Вас с Новым Годом!

[Ёпрст]

Не хотел писать, так как Барго прекрасно сформулировал, но всё равно спрошу: Музыло, Вы это всё после какой (по счёту) писали?)

[gene_d]

паралель Свиридова с Глазуновым - это в точку!

один - "перелицовщик изношенных музыкальных старых пальто".
второй - "перелицовщик старых изношенных художественных образов и смыслов".

оба пришли к одному и тому же принципиально "замкнутому на себя" искусству.

[шерлок]

паралель Свиридова с Глазуновым - это в точку!

один - "перелицовщик изношенных музыкальных старых пальто".
второй - "перелицовщик старых изношенных художественных образов и смыслов".

оба пришли к одному и тому же принципиально "замкнутому на себя" искусству.

У вас "л" в "клаве" западает!

[Muzylo]

Прочитал с огромным трудом, да и то ради спортивного интереса. Даже затрудняюсь ответить, понял я или нет, о чем здесь идет речь. Пожалуй, кроме того что эссе посвящено 100-летию Свиридова. Скажите, Артем, для чего и для кого пишутся такие сложно-навороченные тексты с кучей терминов, которые необходимо переводить с русского на русский? Все эти "прагмы, нарративы, герменизмы, опусы posth, мифологемы, хонотопы, рефлексии, "Библиотеки", и тд - это действительно такая насущная необходимость без которой никак невозможно обойтись? Ощущение, что погрузился с головой в беспросветное словесно-заумное болото, которое полностью накрыло способность и возможность соображать. Так и не понял Свиридов- хороший композитор или плохой? Вот так вот дать бы прочитать Ваш текст человеку, который искренне стремился бы полюбить и понять музыку этого композитора, то кроме отторжения от этой словесной заумной паутины ничего бы не получил. Понимаю, конечно, что заумь-это закон жанра любой современной диссертации, но можете популярно объяснить - кому это все нужно?
Да, забыл сказать, что, разумеется, поздравляю Вас с Новым Годом!

И Вас, коллега!

Вы правы: всякий текст имеет адресата. Для тех, кто не любит нарративохронотопомифологеморефлексию, у меня есть "НЕправильная книга о музыке". Там и о Свиридове пару абзацев.

Кому нужно? Ну, некоторым Их действительно больше, чем я один. У меня не троится в глазах, поверьте.
(Т.е. троится, конечно, но не в этом дело.)

[Muzylo]

Не хотел писать, так как Барго прекрасно сформулировал, но всё равно спрошу: Музыло, Вы это всё после какой (по счёту) писали?)

Ёпрст, во-первых, я уже Вам ответил В стартпостинге.
А во-вторых, каковы признаки скрытой полифонии?

[Muzylo]

Копирую сюда несколько комментов со "Сноба" (бо там они скрыты от незарегистрированных взглядов)

Владимир Генин: "подобное смог только Орф, но в меньшем масштабе" "тождественный стремлению вернуться «обратно в маму» – в блаженные времена (а были ли они?) единения-в-музыке всех людей". Для такого единения необходим миф и ритуал - это несомненно. И у Орфа, и у Свиридова эта опора на миф есть. Только вот Свиридов не приносит ему в жертву человека - у него это единение не становится триумфом Афродиты. Совсем разные интенции у этих композиторов, не говоря уж об использованных текстах. Трагедии личности для Орфа не существует. Свиридов из другого раздела библиотеки. А вот сравнения с Ильей Глазуновым я вообще не понял.

Я: Как по мне, все растет из того, 1) признавать ли Свиридова создателем новых форм и смыслов, и 2) если нет - признавать ли за ним право на отсутствие этой новизны.Вариант "1 - нет, 2 - да" переводит дискуссию в проблемную плоскость "творчество и оригинальность". Я эдак лихо прошелся по ней, но это для понтов, а на деле тут все так сложно, что аж грустно.
Это ведь вопрос вопросов: как возможна трансценденция без оригинальности?

Михаил Аркадьев: Оригинальность от origine - первозданность? На мой взгляд Свиридов обладал даром первозданности, не сводимым к Библиотеке. Это и есть его гениальность. Как раз то, чего нет, на мой взгляд, у Глазунова. Такова моя музыкальная (чисто музыкальная) интиуиция, и "гениальность" здесь не оценка того, кто лучше, кто хуже, а именно оценка первозданности. А вот ГДЕ она, это вопрос непростой. Но ведь когда-то и Брамса и Рахманинова упрекали в традиционности и неоригинальности.

Я: И у Брамса, и у Рахманинова эту оригинальность можно определить конкретными параметрами музыкальной структуры, и это будет вполне позитивная, дометафизическая верификация. То, что эту оригинальность не видели современники, - их проблемы.А вот со Свиридовым, как Вы верно говорите, вопрос непростой. Я тоже оцениваю "гениальность" как дар первозданности. Соответственно, я согласен с тем, что "Свиридов обладал даром первозданности, не сводимым к Библиотеке".
Вот только гуманитарный дискурс не разработал (или разработал, когда я отвернулся) обоснования - как сочетать одно с другим. Мы можем только констатировать факт интуитивного ощущения этого сочетания. Все попытки свести эти противоположности к единству, известные мне, заканчиваются спекуляцией в духе "одно главней другого".
М.б. это невозможно, т.к. именно здесь, мне кажется, мысль подступает к тайне творчества так близко, как никогда ранее.

[Ёпрст]

Ёпрст, во-первых, я уже Вам ответил В стартпостинге.
А во-вторых, каковы признаки скрытой полифонии?

А, то есть Вы подразумевали там, чтобы мы трое не писали ничего в этой теме?) А можно ещё спросить: смысл этой темы, что тут обсуждать? Ну прочитали ваши мысли по поводу Свидидова, и? Ждёте исключительно аплодисментов вашему новому лит. опусу?
По поводу полифонии - того позора Вам оказалось мало, хотите ещё? Собственно, эту тему вполне можно рассматривать как продолжение.)

[Muzylo]

А, то есть Вы подразумевали там, чтобы мы трое не писали ничего в этой теме?)

Нет, не подразумевал. Просто Вы написали именно то, на что я уже ответил

А можно ещё спросить: смысл этой темы, что тут обсуждать? Ну прочитали ваши мысли по поводу Свидидова, и? Ждёте исключительно аплодисментов вашему новому лит. опусу?

Нет, не жду. Умная, квалифицированная ругань пройдет на ура.

По поводу полифонии - того позора Вам оказалось мало, хотите ещё? Собственно, эту тему вполне можно рассматривать как продолжение.)

Только в том смысле, что у Свиридова, конечно, тоже есть скрытая полифония. А еще в том, что в обеих темах Вы ничего не смыслите, но пытаетесь держать указательный палец морковкой.

А ответ на искомый вопрос я не отказался бы услышать.
Итак, каковы признаки скрытой полифонии?