Карлис Лацис. Снимок 2015 г.
Foto: Ieva Lūka, LETA


Карлис Лацис: «Мы с Бусулисом друг друга не ревнуем»

17:00, 27.02.2021 г.
Культура
Автор: Маша Насардинова (критик)

Он может год работать над одним-единственным мюзиклом, а может за неделю сочинить 14 песен. Может месяц к роялю не подходить, а может в качестве пианиста записать альбом с начала до конца, без склейки. Часть его публики — завсегдатаи Большой гильдии и других солидных залов, часть — театралы и синефилы, часть — любители поп-музыки; охват получается настолько широким, что жить в Латвии и не слышать музыки Карлиса Лациса ну просто не получится.

— Чем больше я слушаю вашу музыку, тем меньше понимаю, как в одном списке сочинений могут соседствовать симфония «Крестный путь» и песни для Интара Бусулиса. Где вам легче и удобней, в академической среде или популярной?
— Везде свои плюсы и минусы. Когда одно надоедает, можно со спокойной душой браться за другое. Так и мотаюсь туда-сюда. Главное, не пытаться существовать в двух параллельных мирах одновременно. Но, может, это чисто мужское, женщины с многозадачностью как-то справляются, а я не умею.

— Ваш только что вышедший альбом Lācis. Aija. Divatā («Лацис. Айя. Вдвоем»), если его относить к популярной музыке, — самый некоммерческий альбом популярной музыки, который только можно вообразить. Вызывающе некоммерческий, я бы сказала. Одна «Фуга» на эсперанто чего стоит. Какие цели, кроме удовольствия, вы преследовали, записывая его?
— Ну, он не очень-то и затевался как коммерческий. Просто мы с Айей Витолиней знакомы уже лет двадцать, мы практически выросли вместе как музыканты, когда у меня возникали какие-то идеи — наброски для театра, например — я всегда приглашал Айю домой попеть, попробовать, как звучит. Но до общего альбома дело ни разу не доходило. Не складывалось, и все тут. И вот в прошлом году, после первой волны пандемии, мы запланировали три концерта в Hanzas Perons, подготовили программу. Правда, очень мало кто ее услышал, зрителей пускали по двадцать человек всего. А захотелось, чтобы это осталось, не пропало. И мы придумали такую особенную пластинку, где нас только двое, Айя у микрофона, я за роялем, такие, какие есть, ни за кем не прячемся. Что еще интересней, записали все одним махом — без склеек, без монтажа, на роскошном инструменте, том самом «Стейнвее», который Паулсу подарили, а он его на Латвийское радио отдал.

— Вы довольно долго сочиняли песни исключительно для Бусулиса. Он не ревнует к тому, что после спектакля «Зиедонис. Лацис. Женщины» у вас появились крупные проекты с Айей Андреевой и Айей Витолиней?
— Об этом, конечно, лучше его спросить, не меня. НоИнтар ведь и сам разные вещи на стороне делает. Нет, мы друг друга не ревнуем.
Каждый должен попробовать все, что ему кажется интересным, и если после этого захочется вернуться — возвращаться.

— Ходят слухи, что на горизонте «Зиедонис. Лацис. Мужчины».
— Не зря ходят. Почему мне это раньше в голову не пришло, не знаю. Я года два-три назад спросил Артура Скрастиньша: как ты думаешь, а не сделать ли мне вторую часть «Зиедонис. Лацис. Женщины»? Он говорит, почему нет? А этой осенью я вдруг понял, что вторая часть должна быть мужской, а не женской. Сидел однажды вечером… вдруг как осенило. И так стремительно все стало развиваться, что просто удивительно. Послал сообщения тем, кого хотел пригласить в проект. Все мгновенно откликнулись, и понеслось.

— Все — это кто?
— Интар Бусулис, Янис Шипкевиц, Янис Айжпурс, Артур Скрастиньш, Каспар Знотиньш и Андрис Кейшс.

— Красота.
— Ага. Ну ведь так и надо.
— Проект «Зиедонис. Лацис. Женщины» был очень сценичным, в пространство театра «Дайлес» вписывался как родной. Сейчас тоже намечается нечто большее, чем концерт?
— Конечно. Только пока непонятно, когда именно. Я уже на лето даты в «Дайлес» зарезервировал, но кто ж его знает, сложится или нет. Тут все от ситуации с ковидом зависит.

— У вас планы обычно надолго вперед составлены?
— На год-полтора. Что-то меняется, но несущественно. Большие концерты и премьеры идут точно по расписанию. То есть шли. У меня сейчас столько работ заморожено… Соответственно, новые никто заказывать не спешит. Вот выпустили мы с Регнаром Вайварсом мюзикл «В трясине. В огне», его в Лиепайском театре сыграли пять раз, и все остановилось. Сидим по домам, ничего не делаем год почти. Ужас.

— Переживаете, что нет предложений?
— Ну, в нынешние времена для простоя имеются объективные причины, поэтому я не дергаюсь. Могу себе позволить взять паузу. Но многие, к сожалению, не могут, и я вообще не представляю, как выживают те, кто раньше только творчеством на жизнь зарабатывал.

— Что самое трудное в вашей работе? Дождаться мелодии?
— Не знаю. Раньше я занимался композицией каждый день. Вставал и шел к компьютеру. Сейчас сажусь работать, только если что-то придумал. Тогда могу четыре дня только и делать, что писать. Не отдыхаю, даже спать не ложусь, пока все не закончу. А потом опять накапливаю. Я уже понял — для того, чтобы получить толчок и полететь, иногда достаточно одного-единственного такта… Скажем, второго «Зиедониса» я сочинил за неделю. Все 14 номеров. Да, я такой, я не в состоянии остановиться, я как в лихорадке, я чувствую, что должен сделать то, сделать это, одно за другое цепляется, несется вперед.
Только когда все в голове оформляется, я успокаиваюсь. Хотя с мюзиклами такие номера не проходят, там надо четко высчитывать, что и как. Это на год работы. Но интересной работы.

— А бывает чувство, что вам свыше диктуют, а вы только записываете?
— Это самое лучшее, что может случиться. Это очень круто. Но это и очень трудно, потому что сильно устаешь за это время, куришь без всякой меры, кофе в себя вливаешь литрами.

— Композиторы — самый запасливый народ в мире, у них ни одна нота, ни одна гармония даром не пропадают. Но вот, положим, сочиняете вы музыку для спектакля, не мюзикла даже, и мелодия приходит красивая до невозможности — вы ее тихонечко положите на другую полочку, чтобы применить получше?
— Нет, я всегда живу тем проектом, над которым работаю. Все туда вкладываю.У меня нет иллюзий, что все всегда получается, бывают удачные вещи, бывают не очень, некоторые нравятся, некоторые нет, но они очень точно отражают, каким я был в тот момент, когда их писал.
В следующем году, может, во мне все изменится. Но если действительно какая-то жемчужинка появляется, я могу ее потом еще раз использовать.

— Есть у вас фавориты среди собственных сочинений?
— Ой… Наверное, хорош был первый мюзикл, «Вей, ветерок» — но это естественно, это то, что копилось всю жизнь и потом выплеснулось. Первый альбом для Интара, «Кино», тоже был такой, вдохновенный, наполненный. Насчет симфонических работ не отвечу, тут я еще не чувствую себя сложившимся автором.

— А кто из композиторов вам брат по музыкальной крови, по духу, по школе?
— Чайковский. Это не модно, наверное. Но что мне врать.

— Вы к нему пришли уже в зрелом возрасте?
— Я ко всему пришел в зрелом возрасте. Потому что когда я учился на пианиста, то не слишком задумывался, как создавалось то, что я играю. Я штудировал историю музыки, теорию музыки, но всерьез начал что-то понимать только лет в 25. И тогда пошел как будто на второй виток — осмысление. Кто-то же писал это произведение. О чем-то же размышлял при этом. Чем-то жил. Каким-то канонам профессиональным следовал, какие-то каноны нарушал. Вот эти вещи меня занимать стали. Хорошо, что у меня к тому времени было консерваторское образование, без него ничего не получилось бы… А к Чайковскому я в последние лет пять прикипел. Мне нравятся его мелодии, его гармонии и то неуловимо-русское, душевное, которое нельзя объяснить, но можно почувствовать.

— Какая музыка у вас чаще всего дома звучит?
— Никакая. Слушаю только тогда, когда учусь.

— Учитесь — чему?
— Композиции, конечно. Я же, по большому счету, самоучка, хотя факультативно на занятия к Юрису Карлсонсу (композитор, в 1990-2007 годах — ректор Латвийской музыкальной академии им. Язепа Витолса. — М.Н.) ходил, даже поступил на композиторский, но только год продержался — там сразу надо было писать в современной манере, и как-то меня это не вдохновляло совсем… Понятное дело, я потом книги какие-то по инструментоведению, по оркестровке, по композиции читал, надо же понимать, как сочинения крупной формы строятся, но в основном на практике все проходил. И если ты, сочиняя, все-таки упираешься в тупик, надо слушать и разбираться, как Рахманинов или Равель с такими проблемами справляются.

— Вы всегда чувствуете, что вот она, та мелодия, в которую все влюбятся?
— Если бы кто-то знал, в чем эта тайна, как удобно и легко было бы жить… Но, конечно, что-то предсказать можно.… Когда Агнесе Эглиня репетировала мой концерт для фортепиано с оркестром и говорила — ради второй части я готова все остальные выучить, я не удивился…

— Я тоже фанат ваших вторых — медленных — частей. И в Концерте для флейты и гобоя с оркестром, и в оратории Te Deum… Но, кстати, почему вы сами не сыграли Фортепианный концерт? Думали, техники не хватит?
— Думал, да. А сейчас, после альбома с Айей, стал думать о себе как о пианисте лучше. Я по-прежнему считаю, что в плане техники далек от совершенства, но понимаю, что в некоторых случаях это не главное. В моем конкретном случае.

— А вы занимаетесь на инструменте?
— Каждый день — нет. Но если есть концерты, то, конечно, две недели перед ними играю.

— Но не гаммы ведь?
— Почему же. И гаммы. А как же. Пальцы-то надо в порядок привести.

— Мне Люка Дебарг по поводу гамм сказал — да ну что вы, какие гаммы, вы же перед тем, как статью написать, алфавит не перечитываете.
— Ну, это другая история, он же все время над репертуаром своим работает, все время в форме. А я вон полтора месяца к инструменту не подходил.

— Как вам этот сезон без концертов?
— Нормально. Моим друзьям — Интару, актерам драматическим — это все трудней гораздо дается, они привыкли питаться энергией сцены, у меня такой ломки нет.

— Как сыновья относятся к вашему творчеству? Много ваших песен знают?
— Они слышат, конечно, что я делаю, ходят на спектакли, для которых я музыку писал, на концерты, но специально ничего не учат. (Смеется.) Хотя оба, когда им в школе задавали стихи наизусть читать, просто тексты моих песен декламировали.

— Помнится, старшенький ваш за сборную Латвии по баскетболу играл.
— Сейчас в Америке в баскетбол играет, учится там. А младший растет настоящим кулинаром, каждый день нам что-то готовит, следит в Youtube за лучшими поварами… Я думаю, у него к этому дар, повзрослеет — ресторан откроет…

— В музыкальную школу не отдавали?
— Отдавали-отдавали, старший окончил, младший в последнем классе, но, как учительница говорит, талант тут отдыхает… Они и вправду не очень-то музыкальные. Но ничего, образование получили.

— Дома все на цыпочках ходят, когда вы работаете?
— Я могу двери закрыть, этого достаточно. Да у нас никто никому особо не мешает, мы не в Риге сейчас, за городом, в сельском доме, у каждого свое пространство, жена идет в одну комнату работать, сын в другую — учиться, у меня в третьей компьютер, все при деле.
— Вы помните первую вещь, которую сочинили? Можете сейчас спеть?
— Самую первую я сочинил, наверное, в начальной школе. Песню какую-то. А потом ее по радио услышал. Оказалось, Паулс…
А когда мне было шестнадцать, я ночью проснулся и написал одну медленную вещь для саксофона, Saulriets («Закат»). Она потом стала первым хитом группы, в которой я играл — Time After Time. Я, конечно, могу ее спеть, но не буду.

— Почему? Большинство композиторов, сочиняющих песни, рано или поздно начинают петь. Ну да, кроме Паулса. А вы?
— А я всегда на бэк-вокале. И в проекте «Зиедонис. Лацис. Женщины» последняя песня за мной была.

— Поэтому и спрашиваю: когда начнете всерьез.
— Всерьез не начну, мне в ансамбле запретили.Они записали мой вокальный трек с концерта, дали послушать и сказали: все, больше микрофона у тебя не будет.

— Вы никогда не бьете себя по рукам, чтобы не быть похожим на Паулса — по манере игры, например?
— Я Паулса изображаю иногда — если мы исполняем его песню и там есть фортепианная партия, проигрыши, соло. Сейчас уже не стыжусь этого. Но вообще-то мы разные очень по манере игры, прямо-таки две противоположности. У него очень твердая рука, звукоизвлечение от Бога. А у меня пианиссимо. (Смеется.)

— У вас три спектакля в России идут, «Кинастон» в «Табакерке», «Влюбленный Шекспир» в Московском театре имени Пушкина и «Казанова» в Свердловской музкомедии. А что дальше?
— Наметки есть, но говорить о них пока рано. Да и трудно сейчас, нельзя поехать. Не знаю, как карта ляжет, но это всегда интересно — в России работать, потому что страна большая, конкуренция огромная, и те, кто добрался до вершин — они, конечно, талантливые очень, с ними общаться одно удовольствие.
Так что я всегда рад, когда меня туда зовут.

— Лучший комплимент, который вы слышали в свой адрес?
— Не скажу. Не помню. Я довольно критически к своему творчеству отношусь, не считаю, что я какой-то там гений. Приятно, конечно, слышать добрые слова, но люди же все разные, я это понимаю — есть те, для кого все мои вещи хороши, и я к этому привык; есть те, что посерьезней и хвалят только изредка — это, конечно, ценнее. Так что по-всякому бывает.

— Вам важно, чтобы жене нравилось то, что вы делаете?
— Ей и так всё нравится. Она уже научилась в каждом такте находить то, за что мужа похвалить. Но так, наверное, и должно быть.

По теме:
Карлис Лацис (1977, Тукумс) — композитор и пианист, выпускник Латвийской музыкальной академии им. Язепа Витолса, автор мюзиклов «Вей, ветерок», «Онегин», «Жанна Д’Арк», «Синяя птица», «Казанова», «В трясине. В огне», балета «Оскар Строк. Рижское танго», симфонических, камерных и хоровых произведений, музыки для кинофильмов и драматических спектаклей, множества популярных песен.
Обладатель двух национальных театральных премий «Ночь лицедеев», и двух национальных премий в области звукозаписи «Золотой микрофон». В 2017 году совместный альбом Карлиса Лациса и Интара Бусулиса Nākamā pietura («Следующая остановка») получил в Латвии статус золотого.
Женат, отец двоих сыновей. Хобби — спортивное ориентирование, рыбалка, сквош, моржевание.

https://rus.lsm.lv/statja/kultura/ku..._medium=chrome