"Колесо в заброшенном парке". Фрагменты романа.

[Борис Тараканов]

Дорогие друзья!

По просьбе Геворга, поддержанной также некоторыми форумчанами в приватной переписке, и по согласованию с Отцом Основателем, хочу предложить Вам на суд милостивый некоторые фрагменты из музыкально-фантастического романа «Колесо в заброшенном парке», написанного мною в соавторстве с моим большим другом Антоном Федоровым.

Роман готовится к выходу в конце июня в издательстве Российской государственной библиотеки, а в настоящее время представлен на официальном сайте: http://koleso.tarakanov.net

Иллюстрации сделала неповторимая Евгения Стерлигова.

Буду рад любым Вашим комментариям и вопросам.

И пусть этот роман принесет Вам Удачу — для того и писался. )

Борис Тараканов.

[Борис Тараканов]

Фрагменты из 1-й части «ЗЕМЛЯНИКА НА ШПАЛАХ»

[...]

Венеция, 1716 год

Ранним июньским утром Антонио стоял в капелле Святой Анны Павийской - самой уютной в соборе Святого Марка - и рассматривал орнамент недавно написанной фрески. В переплетениях виноградных лоз чудились ему лапы и хвосты неведомых животных.

Антонио пытался обдумать предстоящий разговор с учителем музыки и заранее знал, что тот ответит. Он и пришел сюда затем, чтобы попросить у Святой Анны помощи - в Венеции твердо были уверены, что Sant'Anna di Pavia помогает негоциантам договариваться между собой. Ну что ей стоит помочь Антонио договориться со своим учителем? Надо только хорошенько попросить...

Однако сосредоточиться на молитве никак не удавалось - в голову лезли всякие посторонние мысли - куда опять запропастился кот, где отец прячет ключ от шкафа с вареньем, почему давно не приходит старый приятель Франческо, до сих пор не вернувший Антонио игрушечный кораблик с самыми настоящими парусами... Пытаясь внутренне собраться, Антонио старательно хмурил лоб. "Наверное, как следует помолиться сегодня не смогу", - подумал он, глядя на печальный лик Святой Павийской мученицы. "Ну, пожалуйста, святая Анна, сделай так, чтобы Карло меня понял. Чего Тебе стоит... а мне это так нужно. Я загадал... Ой, Господи, что я несу!" - подумал он. "Что ты несе-ешь..." - отозвался невидимый хор откуда-то из недр собора.

Антонио вздрогнул и вдруг почувствовал на себе чей-то взгляд. Странно... кто бы мог оказаться здесь в столь ранний час, когда нет службы... Антонио медленно повернулся ко входу в капеллу и... сам не понял, как удержался на ногах. Возле колонны стояла Святая Анна! С тем же выражением загадочной грусти на лице, что было запечатлено на фреске. Антонио почувствовал, что рубаха прилипла к спине, а язык - к нёбу. Обладательница божественного лика словно поддалась его замешательству. Она опустила глаза, сделала шаг назад и скрылась за колонной. Через мгновение Антонио услышал торопливые удаляющиеся шаги - дробное эхо раскатилось по собору и стихло.


[...]

Антонио тряхнул головой и вновь повернулся к фреске. Святая Анна глядела на него сочувственно и как будто понимающе улыбалась. Антонио торопливо выбежал из капеллы. Храм был пуст - этим утром некому было тревожить покой древних стен. Лишь где-то далеко, на верхней восточной галерее, хор разучивал песнопение для вечерней службы.

Полоснув глазами по золоту соборной росписи, Антонио остановился взглядом на огромном изображении Спасителя над недосягаемым алтарем. Антонио вгляделся в образ, перекрестился и тихонько произнес: "Господь Иисус Христос, Царь Славы, помилуй меня и спаси..." Толком не закончив молитвы, он вышел из собора в солнечное утро.



Пройдя Дворец Дожей, он повернул налево и побрел вдоль набережной Большого Канала. "Что это со мной? - думал он. - Наверное, наваждение... Перезанимался вчера".

Засмотревшись на одинокую чайку, парившую над Каналом, Антонио не заметил выпуклого камня, предательски торчавшего из булыжной мостовой. Опомнился он уже в полете... Нежные, но цепкие руки подхватили его и вновь поставили на мостовую.

- Спасибо, синьора... - начал было Антонио, но слова застряли у него в горле.

Сверху на Антонио смотрела Святая Анна Павийская.

- Прости, я снова напугала тебя... - голос женщины был каким-то обволакивающим. "Наверное, она хорошо поет..." - некстати пронеслось в голове у Антонио.

Белокурая, с пронзительными зелеными глазами, она глядела на Антонио ласково, без иронии.

- Я... - выдавил из себя он, но незнакомка мягко коснулась пальцем его губ.

- Мне кажется, я должна тебе объяснить... Тебя напугало мое сходство с ликом на фреске. Но здесь как раз все просто. Образ Святой Анны написал художник Ранетти, мой давний... - она на секунду запнулась, - приятель. Он попросил меня позировать для этого образа. Почему-то решил придать Святой Анне мои черты...

Антонио приходил в себя.


- Ему это удалось... - пробормотал он. - Вы так похожи на нее... То есть, она на вас... Ой! - Антонио окончательно смутился.

Женщина улыбнулась.

- Меня тоже зовут Анна. Такое вот совпадение...

Антонио молчал. Он не знал, что следует говорить в таких случаях. Потом вспомнил, что, наверное, неплохо было бы представиться.

- Меня зовут Антонио Виральдини...

- Я знаю, - ответила Анна.

- Откуда?

- Я часто бываю на мессах в Сан Марко. Иногда прихожу раньше или ухожу позже... Вижу, как ты подменяешь отца в оркестре, повторяешь что-то с хором... Очень люблю, когда ты играешь на органе или клавесине.

- Да... мне нравится на них играть.

Помолчали.

- А ты не мог бы сыграть для меня?

- Для вас?

- Да, для меня. Я живу неподалеку. У меня очень хороший инструмент.

Антонио ошарашено молчал.

- Клянусь, я не сделаю тебе ничего дурного! - Анна улыбалась.

Антонио смутился так, что кончики оттопыренных ушей густо покраснели.

- Нет, я совсем так не думал... Конечно, если вы хотите, я сыграю.

- Я знала, ты не откажешь даме... - она засмеялась серебристым смехом и нежно погладила Антонио по щеке. - Идем. Это совсем рядом.

Небольшой дворец из голубоватого мрамора был вписан в изгиб лагуны как сапфир в драгоценную оправу. Эскорт изящных колонн расступался по мере приближения к парадному входу.

- Вы живете здесь?!

- Да. Тебя это удивляет?

Антонио смотрел во все глаза.

- Не знаю... Наверное, нет. Я никогда здесь не был. Хотя живу рядом.


Парадная лестница кончилась, промелькнула анфилада залов и комнат с картинами и гобеленами. Они шагнули в большую гостиную, оформленную в теплых, пастельных тонах. Антонио замер на пороге. Такой роскоши он не видел никогда.

- Хочешь лимонаду? - спросила Анна.

Антонио только сейчас понял, что просто умирает от жажды.

- Да... Хорошо бы.

Она открыла резной шкафчик, достала оттуда яркий лимон, кувшин и бокал из червленого серебра. Вооружившись изящным острым ножом, Анна срезала с лимона душистую спираль кожуры, погрузила ее в бокал и залила желтоватым напитком из кувшина. Антонио прижал к губам сладкую прохладу с кисловатым ароматом лимона и украдкой посмотрел на хозяйку дома. В нежно-голубом платье с нитью жемчуга она была похожа на сказочную принцессу. Королеву мира.

Допив лимонад, Антонио с благодарностью вернул бокал, подошел к инструменту и осторожно поднял крышку.

- Какой роскошный клавесин! - он пробежался пальцами по клавиатуре. Струны ответили нежным, позолоченным звучанием. - Старинный...

- Ты прав, мой мальчик. Иногда бывает важным позаботиться о такой вот роскоши. И тогда повседневные нужды позаботятся о себе сами.
Антонио непонимающе посмотрел на нее. Анна взяла в руки стоящую на деревянной подставке мраморную античную статуэтку и столь же туманно пояснила:

- Я люблю старинные вещи. История для них уже остановилась, а время еще идет... Я знаю, ты пишешь музыку. Сыграй мне, пожалуйста, что-нибудь из своих сочинений.

- Даже не знаю... Может, лучше Тортора?

Анна улыбнулась. Антонио вздохнул.

- Право, мне не хотелось бы...

- Ох уж эти упрямые мальчишки!.. - Анна продолжала улыбаться.
Антонио сел на резной стул, стоявший возле клавесина.

- Я это недавно написал. Называется "Роза ветров". Название придумал Этторе... мой друг. Только она еще не закончена...

Анна молчала. Антонио опустил руки на клавиатуру, и гостиная наполнилась водопадом звуков . В их стремительном полете смешались и порывы ветра во время шторма над Лагуной, и соленые брызги волн, и крики чаек, и перекличка колоколен венецианских церквей... Казалось, в дрожании клавесиновых струн бушевали все страсти воздушной стихии. Откуда десятилетнему Антонио было знать, что такие же страсти могут бушевать в душе человека? Но его мелодии, казалось, сплетались и с небесными ветрами, и с тайнами человеческой души.

Отзвенели последние ноты в верхнем регистре... Антонио поднял глаза. Анна сидела неподвижно. По ее щекам текли слезы. Она встала и легким ветром выбежала из гостиной. Через минуту вернулась, и уже ничто в ней не выдавало недавних слез.

- Я благодарна тебе, - глуховато произнесла она. - И рада, что не ошиблась... Пойдем.

- Вам понравилось? - спросил Антонио.

Анна молча посмотрела на него.

- Тебе пора... Обещаю, что твое желание исполнится. Ты будешь дирижировать эту мессу.

Антонио оцепенел и не мог вымолвить ни слова.

- Тебя доставят обратно к собору. Ты ведь хотел помолиться?

- До свидания... - пробормотал изумленный Антонио.

- До свидания... И постарайся никому не рассказывать, что ты был здесь. - Она снова ласково провела пальцами по его щеке.


Вновь оказавшись в капелле Святой Анны, Антонио стал пристально вглядываться в неожиданно ставший знакомым лик. В голове испуганным зверьком бился вопрос: "Кто вы, синьора Анна?.. Кто вы?.. Кто?.."

- Антонио! - раздался из глубины собора голос отца. - Антонио! Где ты?

- Я здесь...

- Да где же?

- В капелле Святой Анны.

- Слава Небесам... Я ищу тебя по всему собору. Где ты был?

- У Святой Анны... - ответил сын. Он был уверен, что почти не лукавит.


[...]

Спустя два часа после удивительной встречи с синьорой Анной Антонио сидел в своей комнате на деревянном табурете и в последний раз обдумывал, с чего лучше начать разговор с учителем.
Из угла комнаты на него весело скалился клавесин с откинутой крышкой. Клавесин был старенький, но еще вполне работоспособный, с тонким, кружевным тембром. Антонио мог часами просиживать за инструментом - "баловаться на клавесине", как он это называл. Он быстро разучивал пьесы и так же быстро решал гармонические задачи, которые давал ему старик Карло Тортора. Решение каждой такой задачи Антонио превращал в маленький музыкальный шедевр, чем несказанно радовал своего учителя.

Антонио вспомнил, как неделю назад учитель пришел несколько раньше, чем обычно. Потрепав Антонио по макушке, он взял у него исписанный нотными знаками листок, сказав при этом свое обычное: "Ну, чем ты сегодня удивишь старого Карлуччо?", - подошел к клавесину, сыграл написанное и вытаращил глаза. Глаза были круглые, выпуклые, с красноватыми прожилками и темно-коричневыми зрачками. Карло медленно убрал руки с клавиатуры, схватил крышку клавесина и резко захлопнул ее. Это прозвучало как выстрел. Антонио вздрогнул. Еще сильнее он вздрогнул, когда Карло вдруг отворил рот и закричал на весь дом дурным голосом:

- Маури-ици-и-ио-о-о!!!...

Клавесин недовольно загудел. Наверху зачастили торопливые отцовские шаги.

- Маури-ици-и-ио-о-о!!!...

"Последнее "о-о-о..." на полтона ниже..." - отметил про себя Антонио, занимая позицию поближе к двери, чтобы в случае чего улизнуть во двор и спрятаться в доме толстого весельчака Этторе, ровесника Антонио.

- Маурицио, старая жопа-а-а... - продолжал заливаться Карло.
"Последнее "а-а...", кажется пошло в малую терцию..." - подумал было Антонио, но тут дверь распахнулась, и на пороге появился отец со скрипкой в руках.

- Ну что ты разорался, как старый мул на ферме? - недовольно спросил он. Антонио потихоньку, шаг за шагом, стал пробираться к двери.

- Маурицио! - Карло повернулся к отцу. - Я больше ничему не смогу научить твоего сына!

Глаза отца тоже округлились:

- Он недостаточно прилежен?

- Недостаточно прилежен?! Ему не нужно прилежания, потому что его рукой движет сам Ангел Господень! Послушай, что он сделал из этого простейшего упражнения... - Карло развернулся к клавесину, поднял крышку, и комнату наполнили совершенные гармонии.

Мелодические линии соединялись в причудливый звуковой узор. Отец невольно подался вперед... Антонио воспользовался его замешательством, сделал еще два шага к двери и выскользнул прочь, думая про себя: "Ну чего разорались... Какая-то гармоническая задачка, а крику, как о целой опере..."

Теперь Антонио сидел в своей комнате перед старым маэстро. Все было напрасно... Все-все! Карло и дела нет, что Антонио целую неделю готовился к этому разговору, - знай себе твердит с упорством ученого попугая:

- Нельзя, мой мальчик... неужели ты не понимаешь, что и прелат, и архиепископ не допустят, чтобы мессой дирижировал десятилетний ребенок.

- Я давно уже не ребенок, - обиделся Антонио.

- Прости, я не хотел тебя обидеть, конечно же, ты не ребенок... - учитель в изнеможении откинулся на спинку стула. - И сочиняешь ты прекрасно, и исполняешь виртуозно... Но мыслимое ли это дело? Что скажут оркестранты? Хористы?

- Они все - мои друзья! Я целыми днями по просьбе отца помогаю им разучивать партии. Ну почему нельзя?

- Антонио, ну разве ты не знаешь, что отроку, не достигшему семнадцати лет, не разрешается вставать к дирижерскому пульту в кафедральном соборе? Такова традиция, которой уже много лет... Разве ты не слышал об этом? И не раздумывал?

- Слышал! Раздумывал! И поэтому знаю, что традиция давно устарела. Единственное, что с ней еще можно сделать, так это нарушить!

Карло Тортора был знаменитейшим музыкантом в Венеции, большим другом отца Антонио, Маурицио Виральдини - скромного скрипача капеллы кафедрального собора Святого Марка, главного храма Венецианской республики. Карло был так увлечен музыкой, что никогда не расставался с нотной бумагой, чернильницей, гусиным пером и мешочком с песком, которым он старательно посыпал свеженаписанные нотные строчки, чтобы промокнуть чернила. Три года назад Маурицио попросил Карло позаниматься музыкой со своим единственным сыном. Учитель и ученик быстро привязались друг к другу - трений между ними не возникало никогда. И вот впервые Карло пришлось ответить мальчику отказом.

- Антонио, - сказал маэстро, - нельзя так! И не проси, не настаивай, учись быть терпеливым... Прошу тебя.

Ученик молчал, насупившись.

- Ну... хочешь, я завтра договорюсь с капельмейстером церкви Марии Магдалины, он с удовольствием даст тебе продирижировать литанией на освящение Святых Даров. Ее написал Никола Роспони, и она...
Карло замолчал, пытаясь подобрать нужное слово.

- Бездарна! - закончил за него мальчик. Он открыто смотрел на учителя - немного бледный, лопоухий, с косой рыжеватой челкой и большими светло-карими глазами. - Вы сами прекрасно это знаете, и совсем не хотите, чтобы я дирижировал этой дурацкой литанией.

Маэстро вздохнул и развел руками.

- Во-первых, с тобой трудно спорить. Музыка маэстро Роспони действительно... М-да... А во-вторых... если я тебя сильно люблю, это еще не дает тебе право вить из меня веревки.
Антонио посмотрел на учителя.

- Дает... - сказал он и тут же улыбнулся во весь рот.

Учитель улыбнулся в ответ. "Да... За эту его улыбку можно полжизни отдать, - подумал он. - Но правильней будет изобразить строгость". И нахмурился.

- Это еще почему?

- Потому что вы - мой. - Антонио подошел к Карло и бесцеремонно забрался к нему на колени. - А я - ваш.

- Нет, я так не согласен! - возразил Карло, теребя себя за длинный горбатый нос и пытаясь скрыть рвущуюся наружу улыбку.

- Но я хочу дирижировать вашу мессу! Я ее давно выучил, знаю все партии...

- Ты молодец, но... разве это от меня зависит? И вообще, всему свое время. Не торопись, ничего от тебя не уйдет.
Антонио слез с колен учителя и направился к своему табурету.

- Откуда вы знаете! А вдруг уйдет? - бросил он на ходу.

- Антонио! Ну что у тебя за характер! Ты даже не представляешь, что это такое - дирижировать ТАМ... Вся знать во главе с дожем, высшее духовенство Республики...

- Представляю! Я ведь подменял отца с его скрипкой...

Карло поднялся со стула, подошел к мальчишке, улыбнулся и слегка дернул его за ухо.

- Да с такими ушами ты все внимание публики сосредоточишь на себе - про мою мессу и думать забудут...

Антонио вскочил, с грохотом роняя табурет, и выбежал из комнаты.
Опять эти уши, эти насмешки! Почему в свои законные десять с половиной нельзя дирижировать в главном соборе, как бы хорошо ты это ни умел?!..

Антонио сбежал по лестнице вниз, прыгая через три ступеньки, и вылетел из дома. Деревянная дверь громко хлопнула ему вслед. Что же это получается? Он, Антонио, стремится к необычному, высокому, и точно не ударит в грязь лицом, а им это...

Антонио шмыгнул носом, сдерживая слезы, и свернул за угол.
Со всех сторон, насколько хватало взгляда, виднелись пышные дворцы и храмы - каждый из них пытался рассказать богатую и величественную историю своего города. Городу было чем гордиться - не зря ведь наезжали сюда поклонники изящных искусств, маскарадов и тайных знаний... Венецианские мальчишки тоже любили свой город. Потому что трудно придумать более интересное место для игр, чем запутанные улицы и переулки с водными каналами вместо мостовых, заросшие виноградом дворы, таинственные подземелья под храмами и дворцами...

Антонио шел по этому великолепному древнему городу, и ему было не до красот и тайн. Он шагал потупясь, не обращая ни на что внимания. Лишь время от времени его отвлекало пение, доносящееся со стороны каналов - венецианские гондольеры оставались верны себе и затягивали свои протяжные баркаролы всякий раз, когда на то возникало желание. Антонио вспомнил, как старик Карло рассказывал ему, что баркарола родилась именно в Венеции - ведь размер "шесть восьмых" как нельзя лучше соответствует ритмичным взмахам весла гондольера...

Через несколько минут Антонио оказался возле Арсенала - громадной судоверфи. У невысокого дерева он увидел Этторе. Этторе был весельчак, неутомимый выдумщик и отъявленный бездельник. Как уверял он сам, второго такого не было во всей Венеции. Антонио был склонен ему верить.

Завидев друга, Этторе стал расплываться в улыбке, но губы его замерли на полпути.

- Эй, ты чего такой... мокрый? Плакал?

- Да ну их... - Антонио вытер глаза рукавом.

- Что, совсем замучили своей музыкой? - Этторе смотрел сочувственно.

- Да нет, наоборот...

- Это как?

Антонио вздохнул.

- Сложно объяснить... Я, наверное, сам виноват. Замахнулся на то, что мне не положено.

Глаза Этторе слегка округлились.

- А чего такого тебе не положено?

- Да... - Антонио потупился. - Захотел продирижировать мессой.

- Вот это да! И где?

- В соборе Святого Марка...

- Ну ты даешь! - Этторе присвистнул. - А чего не сразу в Ватикане перед святейшим Папой?

- Ты не понимаешь! - Антонио почувствовал, что на глаза снова наворачиваются слезы. - Я ведь и перед Папой могу. А они... - он махнул рукой, - "Тради-иции, тради-иции..."

- Тяжело тебе... - посочувствовал Этторе. - Ладно, не огорчайся так. Пойдем лучше в лагуну искупнемся.

День стоял жаркий.

- Можно... - рассеянно ответил Антонио.

На берегу Венецианской лагуны у городских мальчишек было излюбленное место с небольшим пляжем. Скинув одежду возле огромной каменной плиты, которая нагрелась на солнце, как печка, Антонио и Этторе побежали по мягкому теплому песку к морю, бросились в воду, поднимая тучи брызг, и вынырнули уже далеко от берега.

Наплававшись, мальчишки повернули назад. Этторе вышел на берег, забрался на старую деревянную вышку - она тяжело скрипнула под его весом - и с довольным криком шумно плюхнулся в воду рядом с Антонио.

- Не брызгайся, пожалуйста! Я и так весь мокрый.

- Когда ты не в настроении, Тонино, с тобой невозможно разговаривать!

- Ну и помолчи лучше.

Антонио тоже залез на вышку. Снизу она казалась небольшой, но отсюда, с высоты четырех метров, глядеть на воду было страшновато. Хотя, поджав ноги и закрыв глаза, вполне можно было прыгнуть - Антонио, как и Этторе, не раз проделывал это. Зато прыгнуть рыбкой - головой вперед, выставив перед собой руки - Антонио никак не решался, хотя ему давно этого хотелось.

В самом деле, ничего опасного тут не было, Антонио не раз видел, как прыгают рыбкой старшие ребята. Он хорошо знал дно лагуны - ни подводных камней, ни коряг, под вышкой было довольно глубоко. С другой стороны, Антонио хорошо умел нырять, ему ничего не стоило прыгнуть с невысокого парапета. Он предпочитал именно такой способ погружения медленному, зябкому вхождению.

Единственное, чем он рисковал, если бы недостаточно вертикально вошел в воду - он мог отбить живот и ноги. Но и это, в конце концов, не смертельно. Антонио глядел вниз, плещущаяся вода манила и завораживала. Ему захотелось, глядя на игру бликов, раствориться, слиться с ними, стать одним из солнечных зайчиков на поверхности воды. Ему даже чудилось в этой игре некое подобие улыбки, и лишь минуту спустя он понял, что это была улыбка синьоры Анны.

Тогда Антонио наклонился вперед и, выставив перед собой руки, оттолкнулся от вышки. Описав в воздухе красивую дугу, он прорезал блики точно в середине и мягко ушел в прохладную глубину. Не торопясь всплывать, он еще немного проплыл в прозрачных водах лагуны, поднял со дна какую-то раковину и, наконец, вынырнул на поверхность.

- Антонио, ты с ума сошел! - раздался с берега крик Этторе. - Я уж думал, ты утоп весь. Тебе что, жить надоело?

Этот риторический вопрос погрузил вдруг Антонио в глубокую задумчивость, и он не торопясь поплыл к берегу, размышляя.

- Нет, не надоело,- ответил он, вылезая на берег и устраиваясь на горячем камне рядом с Этторе. - Мне жить очень даже нравится. Мне интересно жить.

- Слушай, не делай больше так, прошу тебя! Я испугался...

- Чего испугался? А мне понравилось... Ладно, извини, пожалуйста. Сегодня больше не стану нырять. - И вдруг улыбнулся. - А что, Этторе, слабо повторить?

Этторе, покачав головой, растянулся на нагретой плите. Антонио последовал его примеру. Мальчишки лежали, словно меж двух жаровен, и нагие тела жадно впитывали солнечный жар. Не хотелось ни говорить, ни шевелиться.

- Слушай, зачем тебе эта месса у Святого Марка? - неожиданно спросил Этторе.

Антонио снова задумался.

- Ведь это так прекрасно... И необходимо. Разве ты не чувствуешь?
Этторе смутился, почесал мокрый загорелый нос и недоверчиво посмотрел на Антонио.

"Вот и хорошо, - подумал тот. - Больше не будешь донимать меня такими вопросами". Этторе молчал. Антонио перевернулся на спину и зажмурился от яркого солнца. Потом покосился на друга и спросил:

- Скажи, неужели тебя не тянет сделать что-нибудь... выдающееся?

- А чего я могу сделать? - Этторе последовал примеру друга и тоже лег на спину.

- Ну... - Антонио замялся. - Что-нибудь... Написать картину, или поэму, как Данте.

Этторе повернул к нему голову, громко фыркнул и стал отплевываться от попавшего в рот песка.

- Я не умею рисовать. А стихи один раз написал, так меня отец за них выпорол.

- Ему показалось, что они плохие?

- Нет... За то, что вообще занялся этой ерундой. Он ведь спит и видит меня рабочим судоверфи.

Мальчишки синхронно и грустно вздохнули. Этторе - обреченно, Антонио - сочувственно. Очевидно, с точки зрения отца сочинение стихов совсем не вписывались в судостроительную деятельность.

- А я загадал, что если... - Антонио замялся.
Этторе перевернулся на живот.

- Если что?

- Я загадал, что если мне не удастся продирижировать в Соборе мессу, которую написал Карло, я... никогда не стану музыкантом.

- Ты что, спятил? - спросил Этторе.

- Кажется... - признался Антонио. - Но я действительно так загадал.

- Значит, продирижируешь, - спокойно ответил Этторе.
Антонио тоже перевернулся на живот, уткнулся лбом в плиту и долго лежал, не шевелясь.
- Если чего-то очень хочешь, - задумчиво сказал Этторе, - это обязательно случится. Так что ты... обязательно хоти продирижировать эту свою мессу. И тогда, наверное, все получится.

Антонио медленно поднял голову. К его носу, щекам и губам пристали светло-желтые песчинки.

- Я постараюсь... Только это невозможно. Спасибо тебе.

Антонио накрыло очередной волной досады. Он не знал, что в этот момент его старый учитель решительно направлялся к собору Святого Марка, надеясь застать там кардинала де Кодиньоло.
"Ничего... Они прислушаются к мнению старины Карло... - размышлял маэстро, мельком разглядывая привычные ажурные арки величественного Дворца Дожей. - Мальчишка гениален! Это Дар Божий... Не станет его преосвященство бросаться Божьим Даром. Антонио будет дирижировать! Я буду не я, если в это воскресение он не встанет за пульт".

"Misere-e-re no-o-bis..." - козлиным тенором пронеслась в голове дребезжащая мелодия из литании Николо Роспони. "А ведь прав малыш, действительно бездарно..." - подумал Карло, поворачивая за угол дворца. Площадь Святого Марка предстала перед его взором во всем своем летнем великолепии.


[...]

- Что случилось? - озадаченно спросил Карло. Антонио стоял перед раскрытой партитурой весь натянутый и взъерошенный. - Что с тобой?

- Не знаю, маэстро... Я вдруг испугался.

- Чего? Ведь ты же так хотел дирижировать этой мессой...

- Я и сейчас хочу. Больше всего на свете хочу! Просто я подумал, что... Они, конечно, все сыграют и споют. Но... если я пойму, что у меня не получается...

- Нет, Антонио! - Карло положил свою нервную руку на его узкое плечо. - Если уж ты встал к дирижерскому пульту и открыл партитуру, у тебя остается только один выбор - тупо, по-детски, верить, что ты - самый лучший! И тогда оркестр вступит слаженно и сочно, а хор начнет творить чудеса.

Антонио поднял глаза.

- Я постараюсь вам поверить, маэстро... - едва слышно произнес он.

- Да уж, постарайся. И не забывай, дорогой, главного - любое делание нужно чередовать с dolcefarniente. Сладостным ничегонеделанием.

- То есть отдыхать?

- Именно! Поэтому ступай к своим друзьям и развлекись от души. А завтра будь готов.

- Да что с тобой? - не выдержал Этторе, встретив друга у северной стены собора. - У тебя такой вид, будто водой окатили.

- Я сам не знаю! То есть... кажется, знаю. Но не могу сказать. Она просила никому не говорить.

- И ты пообещал?

- Я? Кажется, нет...

- Ну, вот видишь! Значит, можно!

"А ведь и правда... - подумал Антонио. - Ведь я не обещал!"

И тут его словно прорвало. Сбиваясь, он поведал другу о своем странном приключении: о том, как стоял в капелле Святой Анны, о своих мыслях... О том, как из-за колонны вышла очень красивая синьора, похожая на Святую Анну, отвела в свой прекрасный замок, и как он играл ей на клавесине... Рассказал все. Однако особого впечатления на друга весь этот рассказ, похоже, не произвел.

- И что это за синьора? - спросил Этторе.

- Я не знаю... - Антонио чуть не плакал. Он был бессилен, пытаясь объяснить, что же с ним произошло.

После того, как Антонио сел в гондолу с мрачным возницей, он ничего не помнил - ни обратной дороги, ни того, как вошел в собор... Он словно пребывал в каком-то забытьи. И очнулся только у образа Святой Анны, которая взирала на него немного грустно и с явным сочувствием.

- А ты не врешь? - Этторе не поверил ни одному слову своего лучшего друга. Он знал, что от Антонио можно было ожидать любых выдумок и фантазий, которые он и сам принимал за быль.

Этторе прекрасно помнил, как прошлой зимой, когда, к радости венецианской детворы, вдруг выпал снег (явление для здешних широт нечастое), в Антонио неожиданно проснулся талант скульптора. Он вылепил из мокрого податливого снега небольшую снежную синьору с неожиданно объемным бюстом, совсем как у булочницы Виттории Саринетти, - злой, сварливой и недружелюбной к мальчишкам. В руках у снежной скульптуры была скалка, а на голове красовалась старая деревянная лохань для замешивания теста, которую весельчак Этторе стащил с кухни синьора Саринетти, почтенного мужа сварливой булочницы.

Антонио назвал скульптуру аллегорично и монументально: "L'amica Universale" - "Вселенская подруга". Что заключалось в этом названии, не мог объяснить и сам автор. Но название закрепилось. Причем не только за скульптурой, которая просуществовала от силы часа три, но и за синьорой Саринетти, которая после этого возненавидела мальчишеский народ еще сильней. Ее муж, уважаемый синьор Саринетти, увидев в снежной аллегории прозрачный намек на супружескую измену, усилил надзор за обожаемой супругой. Скандал был неописуемый! Веселились все - и мальчишки, найдя повод посмеяться над злющей теткой, и взрослые, которые в глубине души недолюбливали все это хлебобулочное семейство и рады были столь удачной шутке над ним.

Единственный, кто не разделял общего веселья, был сам скульптор. Антонио, словно легендарный Пигмалион, попросту влюбился в свою грудастую Галатею и никого к ней не подпускал. Когда солнце растопило его творение, Антонио горевал искренне и от души.

- ...А может, ты задремал там, в соборе? - продолжил Этторе. - И эта синьора Анна тебе просто приснилась?

- Ты меня никогда не понимал! - обиделся Антонио.

- Ну конечно... Особенно когда ты ушел из дома из-за того помоечного кота. И два дня жил у меня в обнимку с ним. Мало того, что он мяукал противно, так от него, между прочим, еще и блохи скакали.

- Так прямо и скакали... - уже миролюбиво отозвался Антонио.

- Да, скакали! И потом, он все время гадил на кровать нашей кухарки Розетты.

- А чего она его все время пинала и называла "bastardo"! Что бы ты сделал на его месте?

- Я... - Этторе задумался. - Знаешь, я бы этой Розетте и сам с удовольствием на кровать нагадил. Хоть она и называет меня "ciccio". А сама сладкое прячет и отцу жалуется, когда я школу прогуливаю. А он потом палкой дерется!

- Вот видишь!

- Вижу... - Этторе почесал правое ухо. - Ну, куда пойдем? Где живет эта твоя синьора Анна?

- Вроде бы там, за тем каналом... Нет... не там, точно. Наверное, левее... вон ту колокольню я, кажется, помню...

Друзья прошли узкой улочкой мимо церкви San Donato и... сами не поняли, как вышли к Арсеналу.

- Знаешь, Тонино, твой "дибилизмо топографико" меня уже...

- Да-да, я понимаю... - торопливо перебил его Антонио. Он знал, что Этторе ничего не стоит выразиться самым что ни на есть открытым текстом. - Нам, кажется, сюда!

Проплутав по кривым венецианским переулкам, мальчишки вновь вышли к вычурной церкви San Donato. "Какой безобразный орнамент!.." - машинально подумал Антонио, глядя на мозаику над входом.

- Но ведь я точно помню, что это было здесь! - Он показал на обширный пустырь, заваленный бесполезным мусором. Чуть дальше синели воды Лагуны.

- Ясно...

- Что тебе ясно? - обиделся Антонио.

- Все. Послушай, Тонино, может, она ведьма?

- Сам ты ведьма!

- Я ведьма? А ты... - Этторе произнес пару определений, вполне нормальных для сына портового рабочего, но не всегда допустимых в печатном издании.

- Ну и пожалуйста! - с врожденной интеллигентностью парировал Антонио. - Ну и иди себе в... эту... как ее...

Этторе досадливо сплюнул сквозь зубы, как это делают настоящие моряки в порту, совершенно не нарочно попав на башмак Антонио.
Мальчишки одновременно развернулись и пошли прочь с твердой решимостью больше никогда друг с другом не связываться.

[...]

Отец отправил спать Антонио пораньше, и тот, поцеловав его, послушно отправился в свою комнату. Спальни и отцовский кабинет располагались на втором этаже старого дома. Наверх, в комнату Антонио, вела деревянная лестница с крепкими, сильно потертыми перилами. Стоптанные ступеньки поскрипывали под ногами.
Но не скрип слышал Антонио, когда шел по лестнице. Ступени были нотами — от нижней «до» до верхней «фа», — всего одиннадцать. Немного, но для Антонио больше чем достаточно. Он никогда не ходил по лестнице просто так — что может быть интересного в обычной гамме? – но останавливался на одних ступеньках, перескакивал через другие, возвращался, быстро пробегал — так, чтобы получалась мелодия, каждый раз новая. Мелодии были самые разные — быстрые, медленные, веселые и грустные — в зависимости от настроения.

Сам ли он придумал эту игру, или отец, объясняя ему ступени и интервалы, привел для наглядности пример с лестницей, Антонио не помнил — слишком давно это было. Но игра на лестнице никогда не надоедала ему. Даже если он очень торопился и терциями скакал через ступеньку, все равно не забывал перед последней нотой сделать коротенькую трельку ногами. Потом, когда он стал учиться игре на органе, ему не составило труда разобраться с ножной клавиатурой. Антонио с улыбкой вспоминал, как Карло Тортора в первый раз усадил его за этот инструмент: «Не бойся, малыш. Орган — это тот же клавесин, только все время сопит...»

Зато скачки на большие интервалы давались Антонио на лестнице с трудом — ведь это были прыжки с риском свернуть шею. После нескольких неудачных мелодических построений отец строго-настрого запретил ему брать на лестнице интервалы больше кварты и порекомендовал использовать плавное голосоведение. Потирая ушибленные бока и шишку на лбу, Антонио тут же согласился и не особенно огорчался потерей — даже теперь запас мелодий у лестницы был неограничен.

Антонио медленно поднимался, вспоминая события сегодняшнего дня — утренний урок с Карло, последнюю репетицию с оркестром и хором в соборе Святого Марка. Затем — ставшее уже привычным купание в море в компании Этторе, к которому Антонио привязался в последние дни. Как могло случиться, что они поссорились?.. Зато помирились просто и сразу — уже через час Этторе пришел и от души попросил у друга прощения.

— Я на тебя тогда обиделся, — сказал Антонио. — Очень...

— Ну и дурак, — участливо ответил Этторе. — Обижаться — удел кухарок!

— Наверное... — согласился Антонио. — Но я на тебя давно уже не сержусь. Ничуточки.

Еще из головы не шла удивительная встреча с той женщиной с фрески — она сама заговорила с ним! Все было, как во сне — прекрасный дворец, богато обставленные комнаты, замечательный инструмент, на котором он играл... Антонио задержал шаг на ноте ля. Как много всего!..

А что ждет его впереди? Будет ли судьба милостива к нему?
О завтрашней мессе он почти не волновался — она была у него в руках и голове единым законченным целым, и в то же время он мог бы вступить с любого места. Он будет музыкантом и композитором — сейчас Антонио был твердо в этом уверен. Он призван, чтобы творить музыку, от которой люди будут становиться добрее и счастливее.
«Это будет! - сами собой подобрались слова к сочиняемой на лестнице мелодии. — Там, в небесах, где гимны звезд...»
Но будет ли счастлив он сам? Ах, как хочется быть счастливым!

Антонио не торопился подниматься. Слова дальше не придумывались, зато мелодия лилась, вернее, шагалась, и не хотела останавливаться. Очень красивая выходила мелодия... Как синьора Анна...

«Ожидание счастья — это ведь тоже счастье? А значит, я счастлив», — думал Антонио, улыбаясь своим мыслям.

В этот вечер Антонио молился усердно и долго еще стоял на коленях перед образом Мадонны. А засыпая, вновь увидел синьору Анну. Степенно, в ритме сарабанды, она шла к нему по лестнице из звезд...

[...]

Антонио встал к пульту, пробежал взглядом по лицам музыкантов и хористов. Через мгновение огромный романский собор с его напыщенной гармонией золота и разноцветного мрамора наполнился светлыми звуками скрипок. Звуки возносились под купол, устремлялись в полумрак нефов, многочисленных часовен и, казалось, начинали там жить своей жизнью. Вступил хор: «Ky-yrie ele-e-ison...», — сдержанно раздалось под сводами. Наслаждение и волнение, которые испытывал Антонио, дирижируя прекрасной музыкой Карло Тортора, передались и молящимся, заполнившим ряды деревянных скамеек с затейливой резьбой, и самим исполнителям.

Хористы и оркестранты с нежностью глядели на маленького дирижера. У Маурицио, отца Антонио, восседавшего в оркестре со скрипкой в руках, в глазах стояли слезы. Такие же слезы утирал Карло, сидевший во втором ряду. «Этого мальчика ждет большая дорога...» — думал старый музыкант, вслушиваясь в звуки собственного сочинения.

Ни на секунду Карло не ослаблял внимания к хору и оркестру. Он словно подключился к нервам Антонио и волновался так, будто сам впервые вышел к дирижерском пульту. Ведь стоит чуть зазеваться, растеряться или, напротив, расслабиться, благодушно удовлетворившись полученным эффектом, как все тут же рассыплется, словно карточный домик.

«Вот сейчас будет очень ответственное место: после общей ликующей кульминации — генеральная пауза, и в тишине вступает на нежнейшем пианиссимо хор, поддерживаемый только деревянными духовыми... Ну же, Антонио, сыночек, не подведи старика!..»

Антонио прекрасно показал крещендо от меццо-пьяно к фортиссимо, как птица, свободно и широко отмахал последние четыре четверти, купаясь в звучании голосов и инструментов, сделал глубокий замах и снял на первую долю. Своды собора эхом вернули звук, который в ответ словно подтолкнул мальчика в спину. Наступила такая абсолютная, звенящая тишина, что Карло показалось: он слышит, как у Антонио в сердце стучит: «три-четыре»...

Антонио плавно взмахнул, показывая дыхание хору, и как будто сам взлетел, легонько оттолкнувшись руками от воздуха. «Et in terra pax...», — удивительно мягко и чисто вступил хор.

«Нет, смертные так не поют. Это песнь ангелов в Раю. Неужели это я написал?.. Ай да Карло, ай да... гхм... Эх, старик, не ври сам себе. Твое время прошло. Да, это лучшая твоя месса, но все же она далека от совершенства. Ты прекрасно знаешь это — какой из тебя гений... Этот мальчик, стоящий сейчас за пультом, — это он вдыхает в нее новую жизнь, наполняет молодой кровью сухие вены...»

«И все же я прожил не зря. Теперь можно помирать спокойно — я видел, кто придет мне на смену. Он достоин того, чтобы принять дело жизни из рук моих, и он во сто крат меня превзойдет. Его имя будет звучать спустя много веков, после того как мое забудут...»

«Но мне хочется запомнить тебя, мой мальчик, таким, какой ты сейчас. Пока еще звучит музыка, пока ты весь наполнен ею, и дрожишь, как лист на ветру, в полном слиянии с нею. Оставайся таким как можно дольше, и да хранит тебя Господь...»


Полный текст и все остальное – здесь: http://koleso.tarakanov.net

Продолжение в "Беседке" - в зависимости от результатов опроса.. .)

[Борис Тараканов]

Ну что же... Судя по опросу, большинство за продолжение )

А по сему:



Фрагменты из 2-й части «ЛИКУЮЩАЯ РУФЬ»

[...]

Квартира Стаса Наумова, тридцатипятилетнего доцента истфака МГУ, располагалась на первом этаже старого пятиэтажного дома. Окна стасовой комнаты, украшенные ажурными решетками (украшение, конечно, весьма сомнительное с эстетической точки зрения, но на сегодняшний день необходимое), выходили во двор. Во дворе росли высокие клены, закрывающие солнечный свет, поэтому в комнате всегда было темно и холодно. В жаркие дни прохлада комнаты была приятна, но зато в начале осени или в конце весны, когда отопительный сезон еще не начался либо уже закончился, теплолюбивый Стас умирал от холода. Не помогали никакие обогреватели - ни старый, еще советский, от которого болела голова и несло паленым, ни новый, недавно купленный масляный, который выбивал пробки с легкостью профессора Мальгинова, славившегося на кафедре виртуозностью в открывании шампанского.

В такие промозглые дни Стас зажигал на кухне газ во всех горелках, надевал два свитера и подолгу расхаживал по комнате, обхватив себя по-наполеоновски за плечи, не в силах ничем заняться. Рассохшиеся паркетины под потертым ковром скрипели при каждом его шаге. Помучившись так, он вдруг срывался и ехал к своему другу Вовке Шубову.

И вовкиного отца, Виктора Петровича Шубова, историка-археолога с мировой известностью, и самого Вовку Стас знал давно - со времен археологических раскопок, когда Вовка был еще мальчишкой, а сам Стас только оканчивал аспирантуру. По-настоящему Стаса и Вовку сдружила беда. Она потянула за собой цепь событий совершенно невероятных… На перроне провинциального городка Виктор Шубов, вовкин отец, увидел загадочный поезд, состоящий из древнего паровоза и трех вагонов старинного образца. Весь этот странный состав медленно и почти бесшумно двигался по рельсам. Неожиданно Виктор вскочил в вагон и на глазах у всех исчез вместе с поездом в белом тумане, застилавшем рельсы. Позже он не мог объяснить, что заставило его это сделать…

Мама Вовки умерла давно, когда ему еще не было пяти лет, так что Вовка остался сиротой - кроме Стаса, ученика Виктора, позаботиться о нем было не кому. И вот Вовка со Стасом отправились на поиски отца. Много разных приключений пришлось пережить им - увлекательных, опасных, трагических… По счастью, все завершилось благополучно - в Италии, в городе Пиза, окончилась эта странная история. Отец нашелся, а еще один участник той экспедиции - журналист Юра Топорков - написал целую книгу о ней…

(О приключениях тех лет можно прочитать на официальном интернет-сайте по адресу: http://poezd-prizrak.tarakanov.net.)

Теперь Вовка вырос. Пойдя по стопам отца, и не без влияния Стаса, он поступил на истфак Московского университета и благополучно окончил его.

Стас любил бывать в гостях у Шубовых. У них ему было тепло и уютно. Часто Шубова-старшего дома не оказывалось, - он был то в командировке, то на симпозиуме, то на раскопках, - так что Вовка хозяйничал один. Открыв дверь, он радостно говорил: “Здорово, Стас, проходи! Молодец, что зашел”, - и лицо его при этом расплывалось в такой добродушной улыбке, что Стас тут же с ним соглашался: “Конечно, молодец”, - и сам начинал глупо улыбаться. Оба они щедро впускали друг друга в свои жизни - проходи, располагайся. Будь как дома.

Вовка шел на кухню и включал электрическую плиту. Стас плелся следом, устраивался на табуретке и начинал раскладывать на столе принесенные гостинцы, открывать появляющиеся как из волшебного ларца, бутылки. Вовка бросал беглый взгляд на стол и лез в холодильник, уже зная, что он приготовит на ужин.

Вовка умел готовить и делал это с удовольствием. Особенно если было кому оценить его искусство. Стас же был большим ценителем и любителем поесть. Он тайно завидовал Вовке самой белой завистью, поскольку максимум на что он сам был способен - это аккуратно порезать сыр.

Точности ради надо заметить, что Стас бывал в гостях у Вовки не только в холодную погоду.

В один из жарких летних дней маленький бессильный вентилятор на вовкиной кухне безуспешно пытался разогнать духоту и навеять прохладу. Вовка извелся от жары и давно уже пребывал в одних трусах. В квартире, впрочем, кроме Стаса никого не было, а Стас к такому зрелищу был привычный.

Вечерело. Ужин подходил к концу. На холодильнике приглушенно бубнил телевизор, на который никто не обращал внимания.
Стас не спеша разлил по стаканам остатки “Останкинского темного”.
“Холодное пиво сегодня очень кстати, - думал он, чокаясь с Вовкой. - Бодрит, освежает… “Останкинское темное” - всем пивам пиво. Однако не забыть бы поговорить о деле. А то ведь сейчас в сон потянет…”

Сегодня Стас пришел к Вовке не просто так, а по делу. Но установившихся традиций ломать не хотелось, и он не торопился начинать. Вовка в этот раз угостил друга похожими на румяных поросят запеченными в духовке сардельками по-бюргерски. Они как нельзя лучше подходили к темному пиву, но никак не к серьезному разговору.

“…новости культуры, - донеслось из телевизора. - Сенсационное сообщение из Австрии передает наш специальный корреспондент в Вене Елена Требунцова”. На экране возникло лицо молодой женщины с огромными глазами цвета спокойного утреннего моря. Увидев такие глаза, Вовка машинально увеличил громкость.

- Вчера вечером были закончены раскопки старинного кладбища для бедняков, которое вот уже более века покоилось под шумной венской мостовой. Раскопки проводились с целью поисков останков знаменитого итальянского композитора Антонио Виральдини. И вот могила итальянского гения найдена. Однако при ее вскрытии обнаружилось, что среди останков отсутствует череп композитора. Комиссия по переносу праха в замешательстве…

- Череп… - задумчиво пробормотал Вовка.

- …который, как известно, за несколько лет до своей кончины уехал из Венеции в Вену, спасаясь от травли, организованной итальянской музыкальной общественностью и католическим духовенством. Перед отъездом он распродал партитуры всех своих сочинений, - продолжала журналистка под звуки клавесина, а камера тем временем показывала кордон из полицейских машин на фоне раскопок и растерянные лица каких-то представительных австрияков в костюмах с галстуками - видимо, городской администрации. Потом, словно смутившись, камера перешла на живописные виды Вены.

- ...Виральдини написал более четырехсот произведений. Но известность ему принесли произведения для солистов, хора, оркестра и солирующих инструментов - во всем мире до сих пор не теряет популярности кантата “Четыре эпохи” для виолы d’amore, струнного оркестра и хора мальчиков. Однако в Вене композитор умер в полной безвестности и нищете и был похоронен за казенный счет. Год назад в Италии была обнаружена полная партитура доселе практически неизвестного сочинения Антонио Виральдини - оперы-оратории “Ликующая Руфь”. Это произведение мгновенно завоевало сердца любителей классической музыки. По просьбе итальянского комитета по культуре правительство Австрии разрешило провести раскопки на территории бывшего кладбища у собора Святого Стефана, где, судя по архивным документам, был захоронен Виральдини. Раскопки приурочены к трехсотлетию со дня рождения композитора. Разрешение на эксгумацию и перенос праха в Италию было выдано с огромным трудом: “Кто не оценил Виральдини при жизни, тот не оценит и после смерти”, - заявляла австрийская сторона…

- Бедный композитор, - сказал Стас, заглушив журналистку. - При жизни травили, спокойно помереть не дали, так еще и через триста лет мстят…

- Как ты сказал? - Вовка явно что-то припомнил, - через триста лет…
Стас секунду подумал.

- Вов, остынь… Все уже кончено десяток лет назад.

- Ты прав… - Вовка почесал лоб. - Но что-то не нравится мне все это.
Стас усмехнулся:

- Поезжай в Вену - там все и выяснишь.

- Ага… На какие шиши?

- Вот то-то и оно. Знаешь, Вов, мне тут предложили…

“В Хабаровском крае завтра ожидаются дожди”, - громко перебил его забытый телевизор.

Вовка потянулся к пульту, чтобы выключить его, но Стас сказал:

- Погоди, узнаем, что в Москве на завтра обещают.

- Да ничего нового - такая же жара. Скажи, ты в университет завтра с утра?

- Ага, а потом…

- Слушай, так оставайся у меня!.. Я тебе у отца постелю. В самом деле, ну чего тебе сейчас через всю Москву тащиться! А с утра вместе поедем…

“О чем-то я поговорить хотел… - думал Стас, засыпая. - О чем-то важном ведь хотел…”

С утра, пока Стас отмокал и плескался в ванне с пеною почти до потолка, Вовка варил кофе. Вовка готовил замечательный кофе по-турецки. В турку он налил две кофейные чашки воды, каждая - чуть меньше края. Потом засыпал три ложки с верхом свежемолотого кофе и две - сахара. Все тщательно перемешал и поставил на маленький огонь.

Пока кофе потихоньку закипал, Вовка взял пульт, включил телевизор и… застыл на месте. Хотя на экране в тот момент не было ничего особенного - по первому каналу шла очередная реклама, и красивая девица выливала себе на голову какой-то новый шампунь. Но не это захватило вовкино внимание - фоном для незатейливого видеоряда служила неземной красоты ария. Вовка не был музыкантом, однако простая мелодия пленила его с первых же звуков, а брильянтовой чистоты голос певицы завораживал и манил куда-то… Но тут реклама кончилась - очевидно, девица уже успела изрядно намылиться.

Сзади у плиты раздалось шипение.

- Проклятье! Кофе убежал!

От досады Вовка чуть не грохнул пульт с размаху о стену.

- Ты что орешь? - высунулся из ванной Стас, весь в клочьях пены.

- Проклятый ящик! Стас, хочешь, я тебе телевизор подарю?

- Вот еще, зачем? Там одна реклама… Я его из принципа не смотрю, - ответил Стас и пошел домываться.

О своем деле Стас вспомнил только в метро. Был час пик. В битком набитом вагоне под грохот колес очень трудно разговаривать, особенно на серьезные темы, однако Стас честно попытался.

- Вов, ты помнишь Андрея Щербакова?

- Кого?

- Андрея. Он еще в ФСБ работал, потом ушел.

- Где?!

- В ФСБ! Федеральной службе безопасности.

- Ну да, конечно. Академик, “Отец информационного оружия”, “Собирательный образ хакерского фольклора”… Он еще жив?

- Еще как! Жив-здоров. И даже упитан…

- И где он сейчас?

- Вов, да какая разница! В Госпожнадзоре. Только не переспрашивай меня, что такое Госпожнадзор…

- Не буду. Звучит как “Держопера”.

- Какая “жопера”? - не расслышал Стас. - Ох, простите! - сказал он кому-то, развернувшись вполоборота, - это я не вам.

- Державна опера! Государственная опера - по-украински…

- Чего ты меня все время с мысли сбиваешь! Так вот, Щербаков попросил меня проконсультировать одного своего бывшего коллегу…

- Какого калеку?

- Вовка, ты издеваешься! У меня руки стиснуты, а то дал бы тебе по башке!

- Стас, я не слышу ничего, что ты говоришь! Шумно очень…

- Меня сегодня приглашают на Лубянку!!!

Некоторые пассажиры оглянулись. Вовка от неожиданности отпустил поручень, за который держался, и начал куда-то заваливаться.

- Тише! - сказал он, восстановив равновесие. - Чего орешь? Стас, ты уверен, что выбрал самый подходящий момент, чтобы об этом сообщить?

- Нет. Но другого, боюсь, не представится…

- На весь вагон ведь заорал... И зачем приглашают?

- Да я ж тебе говорю - чтобы дать консультацию!

- Какого плана? - осторожно поинтересовался Вовка.

- Да кто их там поймет... Андрей сказал - документы какие-то нашли, позарез требуется историк.

- А, историк… - сказал Вовка как будто даже с облегчением.

- Какие документы, где нашли - ничего толком не объяснил! Ну, ты же знаешь Андрея. Благородный беспорядок - это его стихия.

- Еще бы. Брось ты это дело, Стас. Пошли их… подальше… В смысле, вежливо откажись. А то припашут тебя, так потом гроша ломаного не заплатят.

- Наоборот! Это-то как раз я выяснил. Заключают с тобой разовый контракт. Официально. И деньги неплохие… Только, пожалуй, ты прав - лучше отказаться. Что-то мне это все меньше и меньше нравится.

- Да ты что, Стас? Тебе деньги не нужны?!

- Нет, деньги мне как раз нужны… Только… не люблю я эту организацию…

- Ну и не люби себе на здоровье! В конце концов, ты же не стукачом к ним оформляешься. Поглядишь бумажки их вонючие, выдашь по ним заключение, делов-то… А надо будет что-нибудь откопать - я тебе помогу, пока не очень занят. В крайнем случае - отца привлечем, как из Германии вернется.

- Ладно, сами справимся.

- Конечно, справимся! Чтоб мы с тобой да не справились…

“Осторожно, двери закрываются...” - вмешался в разговор женский голос из динамика.

- Ого, мне уже выходить на следующей… Короче, Стас, смело шагай в свое Ка-Гэ-Бэ и не забывай - я с тобой… морально… Давай вечером у Ашота посидим, расскажешь, как там и что… Ну, счастливо! Ни пуха тебе…

- Иди ты к черту!.. Спасибо, Вов.


День был жарким и насыщенным. В суматохе дел Вовку неотлучно преследовала мелодия услышанной утром арии. “Вот привязалась! - с досадой думал он. - Как теперь вытравить?..”

Вечером позвонил Стас. На нетерпеливое вовкино “Ну как там?” он тихо ответил: “У Ашота, как и договаривались. Подъезжай к восьми”, - чем только еще больше раздразнил вовкино любопытство.

Маленькое кафе располагалось неподалеку от стасова дома. Его содержала армянская семья. Стас и Вовка с некоторых пор стали там завсегдатаями - по-армянски колоритно, но недорого, вкусно и очень спокойно. Когда Вовка вошел в кафе, Стас уже ждал его за дальним столиком в углу.

- Так-то вот оно, Вова, - начал Стас, когда Вовка уселся напротив. Стас имел привычку начинать с заключительной фразы, и Вовка решил не перебивать его, чтобы не сбить с мысли. Но тут к их столику подошел смуглый и горбоносый хозяин кафе.

- Что будем кушать, уважаемые?

- По шашлычку? - спросил Стас у Вовки. Вовка кивнул.

- Ашот, два шашлычка, если можно.

- Канэшно, можно, дарагой, о чем речь! - гортанно воскликнул Ашот.

- Не очень жирный?

- Какой жирный?! Парной баранина!..

- Ну и… бутылочку “Каберне”.

- Для начала, - добавил Вовка. - К мясу оно, конечно, красного надо… хотя я бы сейчас шампанского выпил. В такую жару бокал “Брюта” со льдом очень бы не помешал.

- Вай, нэт Брута - сладкое есть.

- Не, сладкого не надо. Остановимся на “Каберне”.
Когда Ашот, приняв заказ, удалился, Стас продолжал:

- Так вот… Андрей - зараза такая - оказывается, отрекомендовал меня, археолога, как одного из лучших документоведов истфака МГУ.

- Стас, не прибедняйся. С документоведением у тебя все в порядке.

- И ты, Брют! Представь, Вов, сценку: захожу я в назначенный кабинет, постучавшись предварительно, только “здасьте” говорю, а мне чуть не на шею кидаются: “Станислав Игоревич! Голубчик!! Вот вас-то нам и не хватало!” - и суют пачку документов, уже любезно переведенных на русский… Оцени состав: заметки одного англичанина, посетившего Венецию (XVIII век), копии редких архивных документов о философских исследованиях композитора Виральдини, дневник его…

- Он еще и философствовал?

- Оказывается, еще как! Причем, на темы глобального мироустройства. Неплохо, да?

- А что, столь уважаемое ведомство не могло пригласить для консультации кого-нибудь из консерватории? Ведь ты же не музыкант.

- Я об этом тоже спросил. Но мне недвусмысленно дали понять, что здесь проблема… так сказать, немузыкального жанра. И документы эти собственно к музыке отношения не имеют… Блин, еще один Джордано Бруно на мою голову! Ты слушай дальше… На чем я остановился?

- На глобальном мироустройстве.

- Ага… Но добила меня пачка фотографий вкупе с описательными приметами двух мальчишек лет двенадцати.

- Что за фотографии? Тоже из Венеции восемнадцатого века? - пошутил Вовка.

- Наблюдательного типа, - серьезно ответил Стас. - Ушли, пришли, гуляют, играют… Мальчишки, как мальчишки. Самые обычные, современные. Много фотографий с железнодорожных путей - чаще всего мальчишки играют именно там.

- Ничего не понимаю…

- Аналогично, коллега! - всплеснул руками Стас. - Какое совпадение… Мне рассказали, что все это добро изъято у одного гражданина Америки с итальянской фамилией, который был в столице нашей Родины проездом из... Венеции в Милан.

- Ну, для бешеной собаки сто верст не крюк.

- Да, маршрут тот еще. На Шереметьевской таможне его задержали. Решили почему-то, что наркотики везет…

- Но вместо наркотиков, - перебил его Вовка, - при нем нашли весь этот странный набор - от Виральдини до наших дней?

- Вовик, тебе бы сыщиком работать. Точно! На таможне сочли, что это скорее в компетенции ФСБ. Быстренько сняли копии и передали туда.

- А что американец?

- А американец полетел себе в Италию. Извинились перед ним и отпустили с миром. Вот тут-то, Вов, самое интересное. По прибытии в миланский аэропорт “Мальпенса” наш американец был мертв!

- Как мертв???

- А вот так. Остановка сердца. Причем внешне это никак не было заметно - как будто спал. А может, он и умер во сне, о счастливчик.

- Представляю себе, картинка - из самолета уже все вышли, и стюардесса подошла разбудить спящего пассажира… н-да… каково ей было в тот момент.

- Да, не позавидуешь. Впрочем, она небось и не такое видала - на эту профессию берут женщин с крепкими нервами.

Друзья замолчали. Тут, к счастью, Ашот принес подрумянившиеся шашлыки, которые отвлекли Вовку и Стаса от мрачных мыслей.

- Судя по твоему рассказу, этот американец был просто какой-то маньяк, - сказал Вовка, когда с шашлыками было покончено.

Стас с сомнением покачал головой.

- Фотографии пронумерованы и разложены, если я что-то понимаю в каталогизации, в строго определенном порядке. Редко мальчишки сняты по отдельности, чаще они попадали в кадр оба, причем, на каждой фотографии указано расстояние, на котором мальчишки находятся друг от друга. И чуть ли не с точностью до сантиметра. Если это маньяк, то очень странная у него мания.

- “К нам сегодня приходил некропедозоофил. Дохлых маленьких зверушек он с собою приносил”, - с выражением процитировал Вовка.

- Знаешь, ты стал довольно квалифицировано сарказничать!

- У меня хорошие учителя. Точнее, учитель один, но в статусе доцента. К тому же обучение совершенно бесплатное…

- Надо бы начать брать с тебя по двадцать баксов за урок, - проворчал Стас.

- Но ведь это же грабеж! - картинно возмутился Вовка.

- Ничего подобного - это надбавка преподавателю за вредность.

- За вредность преподавателя… Ладно, я подумаю. - Вовка улыбнулся. - Да! У этого итало-американца фамилия случайно не Педрини?

- Нет. Разве что девичья… Фотографировали с находящейся неподалеку пятнадцатиэтажки, - продолжал Стас. - “Метровым” объективом

- Каким-каким?

- Большим! Мне сказали, что это профессиональная оптика. А в приметах несколько раз упоминается слово “койво”…

- Как?

“Coyvo” - написал Стас на салфетке.

- Что-то знакомое… И что это значит?

- Ты меня спрашиваешь? Я вообще ничего не понимаю, у меня голова кругом идет от всего этого…

- Стас, не паникуй. Я с тобой.

- Кто-то, кажется, обещал мне помогать.

- Я и не отказываюсь.

- Вот и славно…

- ...трам-пам-пам! - закончил Вовка, чокаясь со Стасом.

Ашот включил музыкальный центр, и кафе наполнила развеселая армянская музыка. Песня была зажигательная, плясовая, и сидящие за столиками непроизвольно стали притопывать в такт каблуками. Ашот за стойкой стал пританцовывать. И вдруг из кухни выплыла темноволосая армянка жизнеутверждающих форм - Нана, жена Ашота, - и легко закружилась в танце. Стас с Вовкой в восхищении стали хлопать в ладоши.

Нана несколько раз пронеслась мимо их столика, а затем решительно взяла обоих за руки и повела в круг танцевать. Деваться некуда - Стас и Вовка покорно заплясали. Сначала неохотно, а потом все более увлекаясь. Несколько танцев подряд они азартно кружились вокруг Наны, хлопая и вскрикивая.

- Знойная женщина!.. - отдуваясь, сказал Стас, когда Нана их отпустила, и они с Вовкой смогли вернуться на свое место. - Мечта поэта!.. Да! - вспомнил он. - Мне тут Юра Топорков позвонил.
Вовка обрадовался:

- Как у него дела?

- Да ничего - работает в издательстве. Грузчиком на складе…

- Это после журфака?! - удивился Вовка.

- Да… Зато сотрудничает с режиссером Вершининым.

- Ого…

- Помог ему написать сценарий фильма про поезд-призрак. Рассказал мне в двух словах… Говорит, съемки в самом разгаре.

- Ну все, я рыдаю! Теперь у нас есть свой знакомый сценарист. - Вовка улыбался.

- Ладно тебе. Все равно фильм получится говно.

- Да ну?..

- Извини, это факт, претендующий на звание медицинского. Ну какой из нашего Юрки сценарист?

- И что же в этом фильме такого?

- Да “такого” в нем как раз ничего! Поезд-призрак врывается в наш мир через заброшенную ветку, идущую от завода “Красный Лапоть”. Паровоз кричит “у-у-у!..” А все разбегаются от него в разные стороны и кричат “а-а-а!..” При этом кто-то непременно спотыкается о шпалы… - Стас в лицах изображал, как гудит поезд и как удирают из-под колес растерянные люди. Он был в ударе и показывал замечательно - Вовка хохотал до упаду.

Веселье в кафе тем временем постепенно сходило на нет - музыка сменилась на более спокойную, Нана скрылась на кухне. В небольшом зале посреди кафе танцевали несколько пар.

- Послушай, Вов, - вдруг совершенно серьезно сказал Стас, как-то сразу изменившись в лице, - подумай хорошенько, стоит ли тебе ввязываться в эту историю? Боюсь, у меня уже нет выбора. Но ты…

- Можно подумать, выбор есть у меня, - пробормотал Вовка.

- Старый я идиот. Никогда не прощу себе, если из-за меня с тобой что-то случится…

- Стасик, - задушевно сказал Вовка, - ничего страшного пока не случилось. К тому же, вспомни, мы с тобой выбирались из положений и похуже - из-под завала в Пизанских горах и из-под дула пистолета… помнится, мне даже пришлось пройти по поезду-призраку с черепом Никольского в руках… Сколько лет с тех пор прошло?

- Тринадцать, - тихо ответил Стас. Вовка не любил вспоминать о тех приключениях, и Стас знал об этом.

- К тому же, - продолжал Вовка, - сам знаешь, друзья - это “не только ценный мех”… на то и нужны друзья…

- Чтобы ввязываться во всякие сомнительные проекты?

- Туда тоже можно, - улыбнулся Вовка и снова чокнулся со Стасом.

На какой-то момент наступила тишина, и в этой тишине из висящих на стене часов вдруг полилась мелодия. В ней Вовка с удивлением узнал ту, что неотвязно следовала за ним весь день. Он возбужденно поднял палец:

- Что это? Что они играют?!

Стас удивленно посмотрел на него, потом на вычурные настенные часы корейского производства.

- Половину десятого… Чего ты орешь?

- Да я пока еще в состоянии определить, который час! - рассердился Вовка. - Я тебя про музыку спрашиваю. Что за музыка?

- Может, тебе еще композитора и номер опуса назвать? Нашел у кого спросить…

- Погоди… композитора…

Похоже, Вовку посетила очередная идея. Он решительно поднялся и подошел к барной стойке.

- Ашот, ты не мог бы мне помочь?

- Канэшо, дарагой! - улыбаясь, ответил бармен.

- Можешь дать мне поглядеть инструкцию вон от тех часов? У нас тут спор зашел, что за музыка там зашита.

- Нана-а! - дурным голосом закричал Ашот в сторону кухни. Далее последовала длинная тирада на армянском.

Через минуту Нана вынесла розовую пластиковую папку с бумагами и передала Ашоту, весело подмигнув Вовке, прежде чем скрыться на кухне. Перебрав бумаги и найдя инструкцию, Ашот отдал ее Вовке.

- Вот спасибо! Сейчас верну.

Вернувшись к столу, Вовка отыскал раздел “Музыкальное сопровождение боя” и начал внимательно его изучать.

- Во, нашел! “В качестве музыкального сопровождения боя часов для вас собраны три мировых классических шедевра: Дж-точка-Верди, мелодия “Застольной песни” из оперы “Травиата”, А. Виральдини, мелодия арии Руфи из оратории “Ликующая Руфь” и Г.-Ф. Гендель, мелодия “Halleluia” из оратории “Мессия”. Мелодии проигрываются методом случайного выбора…”

- Не хватает только сцены коронации из “Бориса Годунова”, - съязвил Стас.

- Так… теперь осталось выяснить, что же из предложенного все-таки играло. Ведь точно не “Аллилуйя”. Уж ее-то я знаю: “Ха-аллелуя! Ха-аллелуя!.. Кинг оф Кингс!.. Энд Лорд оф Лордс!” - в последнее время она из каждого утюга несется.

- Тогда и “Травиату” убирай - “Застольную” даже я знаю. “Пуска-ай не вино, а простые черни-ила сюда наливает Гаври-ила…” - пропел Стас на известный мотив.

В его исполнении это мелодически напоминало вой ветра в печной трубе.

- Ну что же… Методом исключения получается Виральдини! “Когда все заведомо ложные гипотезы будут отброшены, единственная оставшаяся будет истиной. Какой бы фантастической она не казалась”. - Вовка улыбался - судя по выражению лица, он был страшно доволен собой.

- Ну ты и прохиндей! - восхищенно сказал Стас, подливая Вовке вина. - Ша!-точка-Холмс!

- Это же элементарно, Ватсон! - ответил Вовка голосом Ливанова. - Знаешь, Стас… у меня такое чувство, что копать нам надо начинать именно с Виральдини. Уж если какой-то древний композитор заинтересовал наши доблестные спецслужбы…

Не договорив, Вовка встал, отнес инструкцию Ашоту и поблагодарил его. Вернувшись к столику, он застал Стаса читающим газету.

- Мне скучно, Холмс…

- Что делать, Ватсон… - Подняв на Вовку глаза, Стас сообщил: - Остаток года, я чувствую, вообще пройдет под знаком Виральдини.

- Это еще почему?

- Потому, что на его имени сейчас удобно делать деньги - неизвестные ноты нашли, череп потеряли, а тут еще юбилей его так некстати… Вот, смотри. Статья называется “В субботу и больше никогда!”

- Дурацкое название… - вырвалось у Вовки.

- Согласен. “Сегодня начинается мировое турне миланского театра “Ла Скала”, посвященное трехсотлетию композитора Антонио Виральдини. Стимулом организации этого турне послужило поистине историческое событие - год назад совершенно случайно была обнаружена полная партитура неизвестного сочинения Виральдини - оперы-оратории “Ликующая Руфь”, произведения весьма нетипичного для композитора XVIII века. В турне традиционно примут участие хор и оркестр прославленного театра. В конкурсе на исполнение партии Руфи неожиданно для всех победила итальянская певица Анна Джильоли, ранее не известная широкой публике. В ближайшую субботу “Ликующая Руфь” будет дана в Большом зале Московской консерватории”.

- Стас… - Вовка скептически улыбнулся. - Лучше почитай, с каким счетом наши выиграли у финнов.

- Кто тут только что говорил, что надо начинать с Виральдини? Ты, может, удивишься, но такая же мысль пришла и в мою голову, - сказал Стас, хитро глядя на Вовку. Вовка хорошо знал этот взгляд - такой взгляд означал, что у Стаса давно уже заготовлена какая-то идея. Скорее всего, пакостная.

- Не хочу тебя, Вов, расстраивать, но… придется посетить консерваторию.
Вовка скривился:

- Зачем еще…

- А затем, что послезавтра в Большом зале дают “Ликующую Руфь”. Силами театра “Ла Скала”. Должны же мы выяснить ик… икаю что-то… кто-то вспоминает, наверное. Должны же мы выяснить, что это за вещь, раз на нее столько всего завязано. Тем более, что записей пока нет - придется воспринимать вживую.

Вовка держал рюмку с красным вином за ножку и внимательно рассматривал ее на свет.

- Интересно, этот “Театр Оскала” специально приехал, чтобы порадовать нас ораторией? - спросил он.

- Не знаю, но это в рамках “кулютурного обмена”. К ним поехал позориться наш Большой, ну а они вот к нам. Прославлять итальянское искусство.

- И тебе охота это слушать?

- Вов… Ты слышал о том, что непрочитанные книги умеют мстить?

- Да, ты говорил…

- Так вот - говорят, что непрослушанные произведения это тоже превосходно умеют.

Вовка вздохнул. Потом сказал с робкой надеждой:

- Туда, наверное, и билетов не достать…

- Не “билетов”, а билетА! - мне удалось достать только один, через профессора Баранова. В ФСБ мне порекомендовали обратиться именно к нему, и Борис Владимирович не отказался помочь. Он ведет в консерватории класс композиции, когда-то изучал музыку Виральдини. Так что пойдешь один.

- Я? Один?!

- Один. Я пойду копать другие источники информации.

- Ну, Стас… добрый доктор Ватсон!

- Точнее, это даже не билет, а VIP-приглашение от итальянской концертной компании, которая привезла сюда “Ла Скала”. Будешь сидеть в правительственной ложе с особо приглашенными персонами.
Вовка озадаченно помолчал. Потом спросил:

- Чем обязан такой честью?

- Ты же обещал мне помогать, - Стас выразительно подмигнул. - Я сказал Баранову, что ты - начинающий музыкальный критик, что тебе нужно рассказать о жизни и творчестве Виральдини, и вообще, тебя следует поощрить элитным концертом. Так что, смотри, не подведи меня.

Вовка не на шутку рассердился и принялся кидать в Стаса зубочистками.

- Эй, хорош хулиганить. Музыкальному критику это не пристало. - Стас умело уворачивался от летящих в него заостренных деревянных палочек. - И кто тебя только воспитывал?

- Когда папа Карло, а когда никто, - мрачно сказал Вовка. - А еще ты. Правда, давно…

- Такому я тебя не учил, - смеясь, ответил Стас. - Я, наоборот, беспокоюсь о твоем культурном росте… Главное, Вов, веди себя со знанием дела. Ведь сидеть будешь рядом с организаторами всего этого музыкального безобразия.

- Ты с ума сошел! Ну и что мне им говорить?

- Да ничего. То есть, прежде всего, ничего лишнего. Сиди, слушай ораторию до конца. Уходя, попрощайся с устроителями концерта, обязательно поблагодари Баранова. И непременно произнеси какую-нибудь мутную похвалу. Вроде: “Кажется, сегодня все очень удачно получилось, не правда ли?”

Вовка опять вздохнул.

- Стас, ну какой из меня музыкальный критик. Я же в классической музыке, как… - Вовка печально икнул. - Как баран в апельсинах!

Стас усмехнулся.

- Смотри, не ляпни это при Баранове.

- Да он и так сразу поймет, что я в этом деле, мягко говоря, “не Копенгаген”.

Теперь сердиться настала очередь Стаса.

- Когда же я, наконец, научу тебя главному: никогда не бойся делать того, что ты не умеешь! “Хотеть - значит мочь!” Это даже Фрося Бурлакова в свое время усвоила, а до тебя все не допрет никак. - Стас поднял вверх указательный палец. - Всегда помни: Ноев Ковчег был построен самым что ни на есть любителем. А Настоящие Профессионалы построили “Титаник”!

- А если этот Баранов спросит меня, знаю ли я, что такое оратория?

- Ну, так посмотри в словаре - что здесь сложного! - Стас расслабленно откинулся на спинку стула, - Или, погоди, давай я тебе объясню. Вот, например, если я тебе скажу: “Вовка, налей мне вина!”, то это еще не оратория. А вот если я вдруг завою дурным голосом: “Вовка, Вовка, Вовочка-а-а, налей, ну налей, о нале-е-ей же мне вина, вина-а нале-е-е-ей же…”, - посетители кафе заоглядывались, - вот это уже ближе к тому, что называется ораторией. Сечешь?

Вовка взял бутылку вина, машинально вытер ладонью образовавшийся на столе влажный ободок и долил в бокал Стаса “Каберне”.

- Как видишь…

Стас улыбнулся.

- Вот, молодец! Адекватная реакция, - сказал он, чокаясь с Вовкой. - Будем считать, что жанр оратории ты освоил и не ударишь в грязь лицом…

- Ничего я не освоил, - проворчал Вовка. - Если уж ты все это заварил, значит должен дать мне детальную программу поведения. Как мне изображать из себя этого критика?

- Я тебе помогу, - с готовностью отозвался Стас. - Для начала зазубри какую-нибудь музыковедческую муру. Потом научись быстро и непринужденно ее произносить.

- Какую еще муру? - насторожился Вовка

- Да любую! Ну, например… - он полез в карман брюк, выволок оттуда ворох мятых бумажек, быстро просмотрел их. - Во! Просто супер: “Аль-те-ри-рован-ная суб… суб-до-ми… -нанта”. Понял?

- Стас. А пошел ты! - произнес Вовка тем скорбным тоном, которым упитанные сотрудницы Митинского крематория обычно выражают глубокие и искренние соболезнования родным и близким покойного.

- Да ты только вслушайся! Попробуй на вкус это словосочетание: альтерированная-я субдоминанта-а…

- С меня хватит того, что тебя от него чуть наизнанку не вывернуло.

- Зря ты так. Звучит куда креативней, чем неопределенное эканье, меканье и кивание, как лошадь в стойле.

- И вообще, сам-то ты что будешь делать?

- Владимир Викторович, - издевательски отозвался Стас. - Ты клинически любопытен!

- Не скажешь, да?

- Ни! За! Что! Ашот, посчитай пожалуйста.

- Сейчас, дар-р-рагой! - раскатисто ответил Ашот и поспешил к ним со счетом.


Полный текст и все остальное – здесь: http://koleso.tarakanov.net

Продолжение в "Беседке" - в зависимости от результатов опроса.. .)

[Тина]

Борис Игоревич! Читаю Ваш опус и вдруг вспоминается "Высокая вода венецианцев" Дины Рубиной. К чему бы это?

[Карим]

Вот люди демонстирируют...Я то думал ,что если человек - творец,писатель,музыкант ....то надобно сначала сотворить Это что-то, а уж потом спрашивать у публики, нужно ли это, нравится ли это

А тут вот тебе как

[Борис Тараканов]

Борис Игоревич! Читаю Ваш опус и вдруг вспоминается "Высокая вода венецианцев" Дины Рубиной. К чему бы это?

Уважаемая Тина!

Наверное, это потому, что и неподражаемая Дина Рубина, и мы с Антоном, грешные, пишем о Венеции. И... наверное, чувствуем ее похоже. Здесь у нас с Диной как бы чувство резонанса, о чем мы с ней друг друга уже поблагодарили "...на мосту Rialto" )

Венеция - очень странное место. Иногда она вызвает у разных людей одинаковые сюжеты, а не только похожие эмоциональные ряды.

Кстати, Тина, возможно, это будет не единественная ассоциация. Что делать - "...любые книги пишутся при помощи книг".

С уважением,
Борис Тараканов.

[Борис Тараканов]

Вот люди демонстирируют...Я то думал ,что если человек - творец,писатель,музыкант ....то надобно сначала сотворить Это что-то, а уж потом спрашивать у публики, нужно ли это, нравится ли это

А тут вот тебе как

Уважаемый Карим!

Дело в том, что всё уже... сотворено. Вы очень правильно выразились.
Просто собственно творчество уже завершилось - книга в печати (вчера лично наблюдал этот процесс в типографии - нечто феноменальное по впечатлениям, уверяю Вас!) и что-либо изменить уже невозможно - даже если именно сейчас, именно в этом форуме кто-то, наконец, докажет - все было сделано зря, вещь получилась плохой... И я, и Антон, примем это с должным авторским смирением. Но, как сказал вдохновитель "Колеса..." Владислав Петрович Крапивин: "Не переживайте... Всё пройдет, а книга останется".

С уважением,
Борис Тараканов.

[Тина]

Борис Игоревич, эх поговорить бы со всеми вами одновременно о резонасах- очень меня зацепила Akva alta! Ветхая Венеция,ветхий Петербург - как мне мила эта ветхость.

[Борис Тараканов]

Борис Игоревич, эх поговорить бы со всеми вами одновременно о резонасах- очень меня зацепила Akva alta! Ветхая Венеция,ветхий Петербург - как мне мила эта ветхость.

Уважаемая Тина!


Эти две ветхости – разные полюса некой Одной Высокой Идеи, гениально выведенной Диной в «Acqua Alta». Боюсь, что выражение именно этого объединяющего начала кому-либо повторить удастся не скоро. Поэтому мы с Антоном сразу отказались от подобной идеи. Хотя, признаюсь, соблазн был велик, потому, что Питер… Впрочем, без лишних слов.
Перед нами с Антоном встала совершенно иная задача – показать невольный контраст двух Венеций: Венеции Антонио и Венеции современной – гордого умирающего города, остатка древней, могучей… нет, даже не Республики. Цивилизации! Удалось ли нам это? Не знаю – судить уже Вам…

С уважением,
Борис Тараканов.

P.S. Тина, у меня огромная проьба - не называйте меня, пожалуйста, по имени отчеству. "Борис Игоревич" ко мне обращаются исключительно начальники по работе и милиционеры. )

[Тина]

Хорошо, Борис, не буду.
Почитаю со вниманием весь роман, тогда поговорим основательно, я надеюсь.