Александр Рудин: “Инструмент звучит так, как на нем играют”

[EDITOR]

Вы известны, как музыкант-универсал: кроме виолончели, играете на фортепьяно и уже много лет дирижируете своим оркестром “Musica Viva”, а также другими коллективами. Однако Вы начинали именно с виолончели. Скажите, почему выбор пал на этот инструмент, и откуда возникли другие ваши специальности?
– Виолончель выбрал я сам. Поскольку отец в юности занимался музыкой – в доме всегда было два инструмента – фортепьяно и виолончель. Уже в четыре года я подходил к ней и пробовал извлекать какие-то звуки, а в пять даже пытался играть под пластинки. Позже я настоял, чтобы меня отвели к педагогу, и так уж случилось, что с шести до двадцати трех лет у меня был один учитель – Лев Евграфов. При первом же знакомстве я уже мог сыграть отрывки из некоторых музыкальных произведений.

В Гнесинской школе-десятилетке у меня с первых классов был предмет “общее фортепьяно”. Затем, при поступлении в Институт им. Гнесиных (ныне РАМ им. Гнесиных), я, по настоянию того же Льва Евграфова, стал учиться на двух факультетах – струнном и фортепьянном. Позже, уже после армии, я поступил в Московскую консерваторию в класс дирижирования Дмитрия Китаенко.

– Было ли у Вас желание освоить ещё какие-нибудь инструменты?
– Такое желание всегда было, но боюсь, что оно так и останется только желанием. Зачастую не хватает времени даже на то, чем я уже занимаюсь, поэтому вряд ли я успею освоить что-нибудь ещё.

Полностью интервью
http://www.ru.musinstruments.ru/index.php?p=92

[Tatra]

Всегда замечательные интервью, очень интересные материалы. Приятно, что вопросы музыкантам задают именно коллеги по цеху. Но было бы еще более замечательно, если бы в журнале завелся корректор.

[Kayli]

Это интервью было уже давно, что это вы его вдруг сейчас решили обсуждать?

[Vic]

Это интервью было уже давно, что это вы его вдруг сейчас решили обсуждать?

Дык когда Редактор интервью разместил (12.04.2007 в 14.41), тогда и решили. А что?

[starkif]

очень интересная статья...поистине талантливый музыкант!

[femmina]

интервью

Александр Рудин: «Я не исключаю, что исполнение образца 40–50-х годов на кого-то действует очень очищающе»

Екатерина Бирюкова · 16/11/2010


По случаю пятидесятилетия знаменитый виолончелист и профессор консерватории, до сих пор не устающий учиться, встретился с ЕКАТЕРИНОЙ БИРЮКОВОЙ и рассказал, как он различает искренность и «понтяру»

© Евгений Гурко / OPENSPACE.RU


Александр Рудин

В галерею материала › Всего фото: 3


— Вы сначала скажите, на каком инструменте вам сейчас интереснее играть?
— Ой, вы знаете, мне по-прежнему интересно все. Вот в один день были долгие репетиции с оркестром, где я солирую на виолончели, потом струнное трио репетировал и совсем вечером пошел играть с Назаром Кожухарем на гамбах. Наверное, гамба — это самое приятное. Тут я ощущаю себя любителем — в том смысле, что мне это очень нравится.

— Когда вы начали играть на виоле да гамба?
— Ну, играть — это громко сказано. Но пытаться — что-то года три назад. Это Назар меня спровоцировал. И мы периодически раз в полгода с ним что-то делаем. Вот в Доме композиторов у нас недавно программа была.

— Вас не пугают такие места, как Дом композиторов? Туда и композиторы-то, по-моему, уже не ходят.
— Не ходят, да. Но сейчас вроде залов много, а играть как-то негде. Сразу из списка исключаем Колонный зал, который не функционирует. Большого зала Консерватории нет. Дом музыки — у него такое специальное положение в нашем музыкальном мире, с ним не всегда просто иметь дело. Тем не менее 2 декабря у нас — у оркестра — там будет концерт. Зал Чайковского — он все-таки не для камерных программ. Хотя мы там играем, и он стал гораздо лучше после всех этих ремонтов.

—По-моему, для барочной музыки он очень хорош стал.
— Да, судя по тому, что было на недавнем концерте Les Arts FlorissantsУильяма Кристи. Очень хорошо было слышно. Но когда хорошо играют, везде хорошо слышно.

— Ой, а можно вот тут немного в сторону свернуть? Вот приезжал к нам Кристи, один из столпов аутентизма. Старинные инструменты, очень выверенный и очень специальный вокал. Был полный зал народу, прекрасный концерт, публика в восторге. Вскоре после этого я опять была в Зале Чайковского, слушала хор Минина, который решился исполнять музыку барокко и даже Ренессанса. Началось все с генделевской «Аллилуйи» под два рояля. Ну и так далее. Никакой даже мысли о так называемой «исторической информированности». То есть это были исполнительские традиции еще каких-то советских сороковых годов. И опять полный зал, публика счастлива. Вот как, по-вашему, такие совершенно разные музыкальные планеты, разные цивилизации сосуществует буквально на одной территории?
— Значит, публика разная. Вы знаете, я не хотел бы радикально говорить, что что-то из этого не должно существовать. О вкусах не спорят. Люди по-разному слышат одно и то же. Для меня это вообще-то секрет — как люди в зале воспринимают одну и ту же музыку. Как они вообще понимают, что хорошо, что плохо.

Я, кстати, не исключаю, что академическое исполнение образца 40—50-х годов на кого-то, может быть, действует очень очищающе. Я допускаю, что это так — судя по тому, что я иногда слышу от людей, которые не принимают барочное исполнительство, но которые, я знаю, музыку любят и разбираются в ней. И если это так, если они очищаются, так пусть они слушают что угодно. В конце концов, главное-то это, правда?

А если большая часть тех, кто пришел на модного барочного исполнителя, ничего при этом не понимают и просто находятся в состоянии телячьего восторга (при том что исполнитель может быть очень хороший), то это плохо. Тут такой загадочный процесс, я его сам, честно говоря, не понимаю. Я просто знаю, что мне лично нравится и не нравится. А бороться за слушателя, что-то ему объяснять — это надо обладать каким-то даром убеждения. У меня этого дара нет.


Александр Рудин
© Евгений Гурко / OPENSPACE.RU

— Хорошо, вернемся к вашим инструментам. Вы же еще на фортепиано профессионально играете. Только мы этого почти не слышим.
— Иногда бывает. Я редко играю. Допускаю себя до исполнения ограниченного количества сочинений. Бетховена Третий концерт в прошлом году играл. В декабре в Германии одно сочинение Сен-Санса с оркестром играю. Мне это очень интересно и приятно. Но у меня, конечно, нет серьезной базы — я не могу, как на виолончели, не заниматься и потом более-менее прилично сыграть. А у меня нет времени на занятия. Я вообще-то человек очень ленивый по натуре, так что для меня каждое исполнение за роялем — сравнительно большая проблема.

— А есть какие-то еще инструменты, которые вы бы хотели освоить?
— Очень много. Я бы с удовольствием освоил какой-нибудь духовой инструмент. И клавесин, конечно, хотелось бы. Но я их, похоже, уже не освою.

— Это любовь к разным инструментам привела вас к дирижированию?
— Нет, это другой процесс. Я дирижировать начал по совету моего виолончельного педагога; он, наверное, почувствовал, что мне со временем этого будет не хватать. И он меня как-то толкнул туда — я очень рад, что он это сделал. Я особых амбиций поначалу не имел. Когда я начал дирижировать, этот процесс массового обращения солистов в дирижеры только начался. Но он еще не носил такого…

— …патологического…
— …да, патологического характера. Я один из первых таких примеров. Потом получилось, что я пришел в оркестр Musica Viva, потому что умер руководитель этого оркестра Виктор Корначев, и тут и остался.

— Каких вы любите композиторов?
— Я люблю очень многих композиторов. Только еще не дозрел до Малера, Брукнера, Вагнера и отчасти Рихарда Штрауса. Вот эта область музыки мне пока не близка. И как слушателю, и как исполнителю.

— А новая музыка?
— К сожалению, я не очень информирован по поводу того, что сейчас происходит в современной музыке. Хотя с некоторыми нашими композиторами я имею дело: с Сильвестровым, Артемовым. Я очень люблю композитора Андрея Головина — он абсолютно не модернист. Он очень мало пишет. Как мне кажется, я его музыку хорошо чувствую.

Я учился инструментовке у Эдисона Денисова. Его играл, но мало. Его музыка — это совсем другая область, но в каком-то смысле она тоже очень искренняя. Денисов не пошел на сближение со вкусами публики. Он не допустил в нее элемент популярного искусства.

— А кто допустил — Шнитке?
— Шнитке допустил, да. И очень сильно. Я ничего не хочу сказать, Шнитке — выдающийся композитор. Но, конечно, в нем очень много такого, привлекательного для простого вкуса. А Денисов на это не пошел.

Александр Рудин
© Евгений Гурко / OPENSPACE.RU

— Вы считаетесь главным у нас специалистом по Гайдну, которого толком у нас никто и не играет. Осилили его оратории «Времена года» и «Сотворение мира». В апреле будет опера «Лунный мир». Чем он сейчас вам интересен? И почему он неинтересен другим?
— Дело в том, что успеху сочинений каждого композитора отчасти способствуют обстоятельства его жизни. Например, если говорить о современниках Гайдна — Моцарте и Бетховене, то аномальность их характера и разные обстоятельства их жизни, связанные со скандальными даже или таинственными эпизодами, отчасти способствовали их популярности. Я не говорю, что они не являются гениями. Просто у Гайдна жизнь текла сравнительно ровно. И карьера его была очень простой, ничего такого особенного не происходило, он не боролся с классовым врагом, служил у князя Эстерхази. И ничто не способствовало возбуждению и поддержке околомузыкального интереса к его имени.

Это первое. И второе: его новаторство — оно скрытое. Оно безусловно есть. Его стиль на протяжении жизни удивительно менялся. Все-таки его первые сочинения практически барочные, а поздние — уже романтизм. Абсолютно другой оркестр, другая музыка. Например, в позднем Гайдне, в обеих ораториях, партитура совершенно необыкновенно выглядит. Это уже что-то такое даже позже Шуберта. Там очень изысканная инструментовка — я думаю, даже более изысканная, чем у Моцарта и у Бетховена. Но на слух, особенно если играть Гайдна не очень внятно (а это, к сожалению, часто случается), это не всегда слышно.

Это, знаете, как бывают разные города. Есть такие, которые сразу привлекают внимание — Венеция, Париж, Петербург. Где все сразу видно. Там даже и искать-то ничего не надо. А есть города, в которых нужно знать, где искать. Нужно в эти улочки уметь заходить, бродить по ним. Вот Гайдн — он скорее такой. И я очень люблю Гайдна.

И еще, кстати, меня привлекает какое-то такое здоровье этой музыки. Она может быть печальна, весела, изысканна. Но в целом я бы ее охарактеризовал как очень здоровую.

— Здоровье — это слово, которое меньше всего ассоциируется с миром искусства. Но вы же вообще нездоровья и экстремальности в музыке не любите, верно?
— Это сложный вопрос. Дело в том, что один из моих любимых композиторов — это Шуман, который здоровьем не отличался. Но я предпочел бы разграничивать болезненность творца и какую-то позу, «понтяру». Я никогда особенно к радикальному искусству не был повернут, хотя с Алексеем Борисовичем Любимовым участвовал и участвую в самых разных проектах. Чего только мы с ним не делали! Какие-то вполне авангардные вещи. Но я просто люблю искренность, а очень многие явления такого радикального плана — они изначально конъюнктурны.

— Тогда сложно не спросить про Теодора Курентзиса, которого вы допускаете к своему оркестру и которого многие упрекают в позерстве, излишней театральности. Вас это не смущает, я так понимаю?
— Вы знаете, я считаю, что оркестру очень полезно и интересно работать с разными людьми. И если бы у меня были деньги, я бы приглашал очень много разных дирижеров, в частности иностранных. И тех, которые мне нравятся, и тех, которые не нравятся, но интересных.

И Курентзис один из тех дирижеров, общение с которым очень интересно и полезно для оркестра. Он человек, безусловно, одаренный. А для меня это все-таки главный момент, хотя есть и другие обстоятельства, которые я считаю важными. Я, может, не всегда согласен с тем, что он делает и как делает. Но он человек яркий, человек сильной харизмы.

— Оркестр сейчас состоит при Московской мэрии. А когда-то значился при Владимирской филармонии. С ней не сложились отношения? В Европе же очень принято, когда небольшие коллективы имеют «прописку» в маленьких городах. У того же ансамбля Уильяма Кристи резиденцией является театр в городе Кане, это Нижняя Нормандия. Там ансамбль иногда выступает, а в основном — ездит по миру, рекламируя культуру Франции и — конкретнее — города Кана. И для города это большая честь. В нашей ситуации это нереально?
— Казалось бы, должно быть реально. Но почему-то не получается. По идее вы совершенно правы, что это должно быть так. Тем более сейчас у нас много городов с хорошим местным бюджетом. И я никогда не был против того, чтобы быть приписанным к Владимиру. Но просто очень уж разные у нас интересы с его культурной администрацией.

— На юбилейном концерте 22 ноября в Зале Чайковского вы с вашим оркестром играете подряд шесть виолончельных концертов, что само по себе довольно радикально.
— Ну, я думаю, что один раз в жизни могу такое себе позволить. Хотел сделать себе такой праздник. В каждом отделении есть пьесы, которые в России еще не исполнялись. В первом отделении — это концерт Вагензайля, хороший очень был композитор. И во втором отделении — две пьесы Сибелиуса.

http://www.openspace.ru/music_classi...and=yes#expand

[femmina]

Кавалькада с виолончелью
// Сергей Ходнев о юбилейном концерте Александра Рудина

Журнал «Weekend» № 45 (191) от 19.11.2010

У концертов оркестра Musica Viva вообще бывает, как правило, очень симпатичный человеческий оттенок, их ни с чем не перепутаешь — играют ли музыканты ранних классиков конца XVIII века или кого-нибудь из здравствующих мэтров вроде Арво Пярта. Но это детали. В теперешней ситуации, когда несколько померкла по сравнению с прошлыми десятилетиями слава и основанного покойным Рудольфом Баршаем государственного камерного оркестра, и "Виртуозов Москвы", Musica Viva получила неформальный патент на звание самого интересного и динамичного из отечественных камерных оркестров. И тут, конечно, помимо профессионализма оркестрантов, личность возглавляющего оркестр Александра Рудина никак не обойти.

Все-таки это не только один из самых титулованных наших виолончелистов, но и вполне примечательный дирижер с нетривиальными интересами. Это ведь он еще в те времена, когда европейский аутентизм до нас доходил в виде слабых отзвуков через страны Варшавского договора, устраивал премьеры и европейского, и, что самое существенное, русского XVIII века. И отчасти продолжает эту линию до сих пор, причем помимо приватных фестивалей оркестра в Третьяковской галерее, где по обыкновению интеллигентно перебираются музыкальные эпохи от барокко до минимализма, все-таки грех не вспомнить устраиваемые московской филармонией "исторически ориентированные" оперные события нескольких последних лет, в которых Musica Viva участвовала. Или тоже недавние европейские успехи маэстро Рудина и его оркестра по части звукозаписи, скажем, прелестный альбом музыки Алябьева — тоже в русле наплыва западного "исторически информированного исполнительства" на классицистский и раннеромантический репертуар.

Но, отмечая свой юбилей, Александр Рудин решил сосредоточиться все-таки на амплуа виолончелиста: юбилейный концерт представляет, по его выражению, "кавалькаду" виолончельных концертов разных времен — ни одного произведения без соло. По хронологии это поразительный подбор вещей все в том же просторнейшем диапазоне от раннего классицизма до ХХ века, причем даже при, мягко говоря, конечном объеме соответствующего репертуара, совсем уж расхожих шлягеров уровня "Вариаций на тему рококо" Чайковского не будет. В первом отделении — осьмнадцатый век, от Вагензайля и Диттерсдорфа до Гайдна и Карла Филиппа Эммануила Баха. Во втором — виолончельный концерт Дворжака, пьесы для виолончели с оркестром Сибелиуса, а также Второй концерт Шостаковича, премьера которого состоялась 51 год назад с Мстиславом Ростроповичем в качестве солиста. Старинные пьесы оркестр вместе со своим худруком сыграет без дирижера, а вот более трудные для оркестровой фактуры произведения XIX-XX веков прозвучат с Александром Ведерниковым за дирижерским пультом — между прочим, шанс для тех, кто соскучился по бывшему главному дирижеру Большого театра.

Концертный зал им. П. И. Чайковского, 22 ноября, 19.00

[femmina]

• // 24.11.2010

О душах и троллях


Александр Рудин и шесть виолончельных концертов в подарочной упаковке

Формально вечер был открытием абонементной серии Московской филармонии с заглавием «Шедевры и премьеры». И это одно из любимых рудинских названий -- внешне абсолютно нейтральное, оно странным образом содержательно и прямо соответствует практике виолончелиста и художественного руководителя оркестра Musica Viva. Шедевры -- это известная музыка, если не шлягерная, то как минимум репертуарная. В рудинском исполнении она всегда звучит как новая или по крайней мере очень свежая. Премьеры -- результат не строго научных музыкальных изысканий. Так в поле рудинских концертов вместе с никогда не игранными, в основном старыми партитурами входит элемент просветительства, хотя на нем никто специально не настаивает. Рудин вообще не давит идеями, концепциями, идеологиями. Великолепный музыкант, один из самых авторитетных мастеров и виртуозов, редчайшего класса ансамблист и умный дирижер, знаток инструментальных стилей и композиторских эпох, он никогда не слыл ни разрушителем основ, ни атлантом-охранителем на пафосных котурнах. Даже стилистической тонкости и точности как собственной игры, так и манеры своего оркестра Рудин никогда не приписывал "аутентистских" мотиваций и намерений. Как будто бы стеснительно и сдержанно он объясняет про "исторически информированное" исполнение -- так же спокойно, как про шедеврально-премьерную линию репертуарного выбора. Кажется, что рудинские идеи едва ли не компромиссны -- от недостатка разного рода возможностей (инструментария, финансирования и т.п.). На самом деле никакое финансирование не заставило бы его уйти полностью, скажем, в "аутентизм", так же как слава не заставила обосноваться в концертном романтизме. Заборы идеологического лагеря мешали бы тихой свободе взаимоотношений с музыкой, которую музыкант на самом деле исповедует. Причем истово. И невзирая на подчеркнуто корректную манеру избегать не только исповедей, но и проповедей. И никакой ярлык за творческую карьеру к нему не приклеился. Равно как не прирос мессианский образ медиума или учителя, что свойственно многим славным коллегам. Тем временем именно Александр Рудин для огромного количества его сверстников и более молодых музыкантов нечто вроде талисмана, залог возможности здравых и честных отношений с искусством и партнерами. Возможности любить свое дело, не теряя с годами ни критической способности, ни исполнительского мастерства, ни профессионализма, ни живости, ни искренности. Рудин в свои 50 (абонементный концерт был его юбилеем) -- один из лидеров поколения: превосходный музыкант с негромкой славой, ненавязчивой одержимостью и таким широким репертуаром, какой мало кто мог бы осилить из имеющихся в наличии мессий.

В юбилейном концерте Рудин хотел играть семь виолончельных концертов, но остановился на шести. Программа кончилась в одиннадцать, и полный поначалу зал, конечно, редел, но и оставшихся к финальному Дворжаку хватило для полноценных оваций. Начали с Первого концерта Гайдна -- любимого композитора (никто его так много и так хорошо не играет, как Рудин со своим оркестром). Продолжили Карлом Филиппом Эммануилом Бахом -- не меньше Гайдна страстно любимым. Концерты шли в предельных темпах, что представляло иногда некоторые затруднения для оркестра: он чуть смазывал артикуляцию на поворотах между патетикой и галантностью. Но сольные партии (они же дирижерские) не теряли ни пластики, ни деталей прихотливых фраз (вроде бы и не холеных, но каких-то явно породистых, даже когда почти небрежных), ни места в текучей форме.

Концерт Георга Кристофа Вагензайля (потомственного венского императорского автора) стал обещанной премьерой -- очень красивая музыка, нежная, гибкая и сумеречно театральная. С маскарадной виолончельной каденцией с птичками, громом и шумом ветра. Первое отделение завершал виртуозно романтический Антонин Крафт -- с большой концертностью в материале и с большим мастерством, даже, кажется, чуть иронически сыгранный.

Второе отделение -- для сильных духом. Юбилей по Рудину не торжество с гостями и приношениями, а повод заставить близких принять непростые подарки от именинника. Таким подарком был назначен Второй виолончельный концерт Шостаковича (когда-то он послужил подарком самому Шостаковичу и был впервые исполнен в день его 60-летия) -- так же не похожий на Первый, репертуарный, как ночь на день. Страшная, прозрачная, холодная музыка, ледяной отсвет на поле троллей. Публику заранее попросили воздержаться от аплодисментов, предупредив, что сразу после будет Сибелиус. Две пьесы для виолончели с оркестром, обе о душе (еще одна российская премьера) -- и вот оно, почти утешение, тролли спят. И каменистый Шостакович, и согревающий, хотя не без собственных троллей Сибелиус -- все сыграно без нажима, все точно по интонации, все предельно внимательно по звуку. Потом знаменитый Дворжак на сладкое, не всякому молодому конкурсному лауреату данный с такой пылкостью и так свободно. Даже с дирижером (появившимся во втором отделении за пультом Александром Ведерниковым) спелись, несмотря на очевидную разницу в темпераментах. Известно же, что Рудин уникальный ансамблист, способный незаметно увести за собой даже дирижера или с легкостью оставить эти намерения, дав партнеру волю, например, развлечь и потрясти слегка оркестр Musica Viva, замечательно справлявшийся в этот вечер с ролью аккомпаниатора, а другого и не требовалось. Впереди у оркестра -- сильные партии. Его сезон впечатляет: три оперы XVIII века в концертном исполнении (Гендель, Гайдн, Чимароза), оратория Вивальди «Торжествующая Юдифь» с барочным кастингом солистов, работы с Кристофером Мулдсом, с Николаем Луганским и прочими, в том числе на счастливо возобновленном фестивале «Посвящение».

Юлия БЕДЕРОВА

• тема: Музыка

http://www.vremya.ru/2010/215/10/265377.html

[femmina]

Гонка шедевров
// Юбилей Александра Рудина в зале Чайковского

Газета «Коммерсантъ» № 217 (4517) от 24.11.2010

1 из 7 Александр Рудин своим юбилейным марафоном признался в искренней любви к позднему XVIII веку

Фото: Юрий Мартьянов/Коммерсантъ

Юбилей классика
В зале Чайковского прошел концерт, посвященный предстоящему 50-летию Александра Рудина. Вместе со своим оркестром Musica Viva известный виолончелист и дирижер устроил невиданный марафон, сыграв кряду шесть виолончельных концертов в диапазоне от Гайдна до Шостаковича. Выносливости маэстро удивлялся СЕРГЕЙ ХОДНЕВ.

В таком подвижническом жанре свои юбилеи у нас мало кто из известных музыкантов рискует отмечать — старожилы не припомнят. Наверное, надо думать, что для Александра Рудина это был концерт-манифест, признание в любви к богатому на прелестные раритеты репертуару конца XVIII века, но одновременно и оммаж романтической традиции (концерт Дворжака, две пьесы для виолончели с оркестром Сибелиуса), а заодно и мостик к знаковым именам отечественного ХХ века (Второй концерт Шостаковича был написан для Мстислава Ростроповича). Плюс еще и презентация двух российских премьер — концерта Георга Кристофа Вагензайля (1715-1777) и помянутых пьес Сибелиуса "Cantique" и "Devotion" — тоже вполне в русле обычной деятельности Musica Viva и ее худрука, которая в последние сезоны без премьер практически не обходится.

Красиво и самоотверженно, спору нет, но в порядке единого концертного вечера эта череда воспринималась до странности тяжеловесно, причем не хватало чего-то, что эту тяжеловесность могло бы мотивировать. Ну да, и до-мажорный концерт Гайдна, и порывисто-мятежный ля-минорный концерт Карла Филиппа Эммануила Баха, и до-мажорный концерт Антонина Крафта с его основательной, почти бетховенской оркестровкой — по отдельности каждый из них по-своему хорош. Если бы проявить самоограничение и выбрать из них один (ну, может быть, два), он наверняка смотрелся бы блестящей и обаятельной вещицей. Но сыгранные вот так вот подряд, еще и вместе с Вагензайлем, концерты в смысле производимого впечатления как-то сливались, и увидеть за этим раннеклассическим "лесом", своей ровной элегантностью напоминающим стриженые дворцовые парки a la Francaise, "деревья" отдельных композиторских удач было труднее. В том же концерте Вагензайля запомнилась главным образом сыгранная Александром Рудиным в конце второй части яркая и забавная каденция, набором беглых звукоподражаний (и кукушка, и раскаты грома) чем-то напомнившая "Времена года" и Гайдна, и Вивальди.

Любовь маэстро Рудина к позднему XVIII веку, честная, серьезная, осведомленная и, безусловно, вызывающая уважение самой своей принципиальностью, в этот раз немного недобирала в смысле своего градуса, чтобы действовать заразительно в масштабах не только сцены, но и целого зала, тем более что при неутомимой виртуозности музыканта интонационные неточности тоже были. Но во втором отделении ощущение перегруженности, от которой не выигрывает общее качество, не растворилось. Да, был аккуратно сыгранный концерт Шостаковича (за дирижерским пультом после антракта стоял бывший главный дирижер Большого театра Александр Ведерников), но зачем после этого самодостаточного произведения без паузы ставить пресловутые две пьесы Сибелиуса? Они очень красивы, и, честно, хорошо бы, если бы они как-то в репертуаре закрепились, но встык с Шостаковичем эта на позднеромантический лад одухотворенная музыка как-то не идет. А еще потом следует концерт Дворжака, тоже вещь, которая могла бы составить самостоятельное отделение. Все это даже не вопрос слушательской выносливости, бог бы с ней, сложность скорее в том, что при таком марафонном забеге сам исполнительский "ответ" музыкантов быстро становится усталым и формальным, какие бы сверхчеловеческие усилия они ни прикладывали, чтобы держать тонус, все-таки тут не казус оркестра Мариинского театра и его худрука. И это слышно: чтобы далеко не ходить, даже звучавшие накануне в том же зале в исполнении Пьер-Лорана Эмара Булез и Мессиана в конце концов могли показаться (если сравнивать с тем, что звучало теперь) в смысле увлекательности и энергичности едва ли не "популярной классикой". Все-таки лучше, наверное, было бы все эти шедевры и премьеры как-то рассредоточить. Впрочем, во второй половине получившего праздничное звучание сезона Musica Viva от премьер будет и так довольно тесно: в апреле оркестр исполнит ораторию Вивальди "Торжествующая Юдифь" и оперу Гайдна "Лунный мир", в конце мая — комическую оперу Чимарозы "Женские хитрости", а 30 марта — знаменитую оперу Генделя "Ариодант".