Воспоминания о М. Л. Ростроповиче

[Mina]

Оригинал - сайт Московской консерватории

М. Ю. Уткин. Об Учителе и Человеке
Имя Мстислава Леопольдовича Ростроповича неразрывно связано с историей Московской консерватории. В этих стенах, помнящих Танеева и Рахманинова, прошла большая часть его творческой жизни. Здесь он был студентом, затем преподавал, стал профессором, заведовал кафедрой, здесь концертировал и заседал в жюри конкурсов.
Когда Ростропович приходил в консерваторию в 1970-е годы, это было подобно появлению кометы со шлейфом из студентов и педагогов. Все хотели о чем-то с ним поговорить, а у него, как всегда, не хватало времени. Разговоры продолжались, пока он поднимался по лестнице на третий этаж, где коридор уже гудел от звуков множества виолончелей. Сколько времени я знал Ростроповича (а это, практически, около сорока лет), он всегда был центром любого общества. Коллеги и друзья, самые разные, даже незнакомые, люди попадали в орбиту его притяжения, его человеческого и творческого обаяния, и навсегда оставались в ней, очарованные личностью великого Мастера.
Мое первое знакомство с Мстиславом Леопольдовичем произошло в консерватории, году в 1967-м, когда я еще был учеником его ассистента Стефана Тимофеевича Кальянова в ЦМШ. Для меня было огромным счастьем посещать уроки Ростроповича, слушать его занятия в классе, ловить каждое слово его увлекательных рассказов.
В 19-м классе на третьем этаже прошла вся его педагогическая жизнь (недаром Элизабет Вильсон назвала свою новую книгу о Ростроповиче-педагоге «Легенды 19-го класса»!). Приходили мы на занятия рано (надо было появиться, как минимум, за полчаса до прихода профессора, чтобы разыграться!) и вместе с ним уходили, а часто еще оставались в классе репетировать.
Ростропович уже тогда занимался по системе, которая сейчас называется мастер-классом. На его уроках бывали не только виолончелисты из других классов, но и коллеги-педагоги, а часто и скрипачи, контрабасисты, пианисты, дирижеры…
Композиторы приносили показать свои новые произведения. Класс был всегда переполнен, вдоль всех стен и на подоконниках сидели люди, слушая и наблюдая эти уроки, каждый из которых был для нас своего рода концертом. Здесь, например, я впервые услышал игру незабываемой Жаклин Дюпре, стажировавшейся в Москве в течение года. Здесь Ростропович занимался со своими учениками, ныне прославленными виолончелистами и педагогами, сделавшими его школу достоянием мировой культуры, такими, как Наталия Гутман, Миша Майский, Каринэ Георгиан, Виктория Яглинг, Давид Герингас, Иван Монигетти, Ваграм Сараджян. Последние – это, собственно, мои соученики и друзья, с ними мы занимались в классе в один период времени.
Ростропович доверил мне, самому юному из них, быть старостой его класса – видимо, считал, что у меня это может получиться в силу моего характера. В мои обязанности входило быть своеобразным диспетчером этих занятий. Все звонили мне и сообщали, что именно и когда они хотят играть на уроке, а я старался спланировать так, чтобы эти произведения не повторялись.
Дело в том, что у Ростроповича два раза подряд над одним и тем же произведением работать было не принято. Профессор мог послушать произведение во второй раз для того, чтобы навести окончательный глянец – как правило, в период подготовки студента к экзамену или конкурсу. Но он сразу столько давал ценнейшей информации и так точно направлял занятия, что, если все удавалось запомнить, то одного его занятия было вполне достаточно на месяц работы. Многие приходили с магнитофоном и записывали эти уроки. Миша Майский вообще постоянно сидел с магнитофоном в классе. Японцы приезжали с видеокамерами, это была тогда диковинка, новейшее изобретение.
Если у кого-то было желание заниматься по два раза в неделю, то надо было для этого выучить огромный репертуар. Некоторые мне звонили и говорили: «Мне сейчас нечего играть, я уже 6 раз подряд был на уроках, сыграл 6 крупных форм, сейчас надо самому поработать. Ты скажи, пожалуйста, Шефу, что я не смогу прийти!». Причем, если кто-то играл, например, хорошо известное произведение – сонаты Бетховена, сонаты Брамса, основные репертуарные концерты – то все, кто собирался в этом году над этим произведением работать, приходили на занятие одновременно и слушали друг друга, каждый раз в игре своих коллег открывая что-то новое и для себя.
У Ростроповича всегда в запасе были какие-то очень яркие, точные, образные примеры, связанные с исполняемой музыкой. Некоторые из них он употреблял часто, а были такие, которые появлялись спонтанно, и которые можно было услышать только при кропотливой работе в классе. Сидя в потертом зеленом кожаном кресле, поминутно вскакивая к роялю, он сам перевоплощался в композитора и снова создавал его произведение «здесь и сейчас». Он лично был знаком со многими классиками XX века, а о композиторах прошлого говорил так живо и интересно, словно и с ними мог общаться! Не знаю, кто мог бы рассказать столько, сколько Ростропович, человек невероятной эрудиции, завораживающего обаяния, обладающий уникальной музыкальной и образной памятью.
Одна из характерных особенностей его занятий: он очень редко брал виолончель в классе, чтобы что-то показать. Как правило, он все свои замечания иллюстрировал на рояле – для того, чтобы студенты не копировали его внешне, а старались проникнуть в суть самой музыки, искали свои варианты интерпретации. Роялем он владел совершенно, блестяще, наизусть аккомпанировал целые концертные программы Галине Павловне Вишневской, мог легко сыграть сложнейшие эпизоды из разных фортепианных произведений, импровизировал на рояле. Когда он, например, аккомпанировал студенту в классе, (иногда случалось и такое, хотя, конечно же, концертмейстер Аза Магомедовна Аминтаева сидела за вторым роялем!), он играл не только то, что было написано в клавире, но успевал охватить всю партитуру. Помню, когда я играл в классе «Вариации на тему рококо», и Ростропович захотел мне аккомпанировать, я услышал у фортепиано голоса, которые обычно слышны только в оркестре. Причем, он всегда был очень «заводным» человеком: когда мы с ним закончили финальную вариацию, он тут же сказал: «Ну-ка, давай еще раз!». Так мы с ним и сыграли последнюю вариацию, финальную, дважды подряд, причем второй раз он взял темп еще быстрее: проверял, насколько велик у меня «запас прочности».
Ростропович знал сонатный репертуар настолько, что мог наизусть сыграть фортепианную партию любой виолончельной сонаты, и не раз это демонстрировал. Я помню период подготовки к конкурсу Чайковского 1970-го года, когда от нашей страны участвовала сразу большая группа виолончелистов, и из них несколько человек были учениками Ростроповича. Он с ними довольно плотно занимался перед самым конкурсом, летом. Приходили в класс и некоторые зарубежные участники – слушали практически весь конкурсный репертуар с комментариями Ростроповича. Это было чрезвычайно интересно, и многие сонаты (ми-минорную Брамса, 5-ю Бетховена) он играл на фортепиано, причем, совершенно безукоризненно.
Залы консерватории очень хорошо помнят Ростроповича-виолончелиста. Здесь он сыграл цикл концертов, в котором исполнил более сорока концертов для виолончели, многие из которых были ему посвящены. Этот грандиозный цикл 1963-1964 годов, по-моему, до сих пор никем не превзойден! Для Ростроповича считали честью писать самые великие композиторы, и премьеры их выдающихся сочинений состоялись здесь.
Было совершенно удивительно, насколько этот человек многогранен. Его деятельность – и исполнительская, и педагогическая, и дирижерская – это проявления его выдающейся Личности. Но Ростропович был равновеликой фигурой и как общественный деятель. Он говорил нам, своим ученикам, о своем видении политики, жизни нашей страны, мировых проблем, и всегда высказывал личную точку зрения, которая резко отличалась от официальной. Но, как время показало, именно эта точка зрения и была совершенно правильной, и он не боялся ее высказывать. Я помню такой эпизод. Мы в коридоре, как обычно, готовились к занятиям. К нам подошел человек и спросил, где занимается Ростропович. Я проводил его в 19-й класс. Увидев его, Ростропович тут же прервал урок, и на мой вопрос, вернется ли он, ответил: «Нет, сегодня ничего не будет, сегодня у меня праздник!». Позже я узнал, что это был Александр Исаевич Солженицын, и было это в день, когда пришло известие о присвоении ему Нобелевской премии по литературе. Так что сама История иногда заходила сюда на звуки виолончели!
О Ростроповиче и консерватории можно говорить бесконечно. Он много общался с другими профессорами, и они признавали его авторитет, очень к нему прислушивались, относились по-дружески, уважительно. Но вот пришло время, когда его фигура стала опальной, когда вообще упоминать имя Ростроповича было категорически запрещено, и это стало «лакмусовой бумажкой», по которой можно было определить, кто его настоящий друг, а кто – нет. Многие мгновенно отвернулись от него, и даже делали вид, что его не замечают. Мы видели людей, которые еще только две недели или месяц назад целовались с ним и обнимались, а теперь старались прошмыгнуть другим коридором, чтобы им случайно не пришлось поздороваться с Ростроповичем. Это было и трагично, и комично одновременно. Все это замечали, и даже над такими людьми подтрунивали: «Вот какова цена твоей дружбы!». Но были и настоящие, преданные ему люди, которые опального Маэстро поддерживали и были с ним в самые трудные минуты. Дружбу с ними Ростропович сохранил до самых последних дней.
Конечно, Ростропович запомнится мне таким, каким он был в 70-е годы: энергичным, бодрым человеком с искрометным юмором и совершенно невероятной творческой и жизненной энергией. Тяжелая болезнь последнего года его так сильно изменила, что когда мы с ним прощались (совсем недавно это было!), то не хотелось верить, что это – знакомый мне Ростропович. У меня был уже один опыт расставания с моим учителем: это 1974-й год, когда он уезжал из Советского Союза, и тогда нам всем казалось, что это – навсегда, что никогда больше мы с ним не увидимся. Во времена железного занавеса мы бы с Ростроповичем общаться не смогли. Даже когда редкая возможность предоставлялась, то он очень осторожно шел на такие контакты, прекрасно понимая, что для человека из Советского Союза общение с ним, можно сказать, изгоем, очень рискованно. Расставание 1974-го, к счастью, оказалось временным – рухнули многие преграды, Маэстро стал приезжать на родину, и подарил соотечественникам множество новых концертов, спектаклей, проектов… А теперь произошло окончательное прощание с этой грандиозной Личностью, гениальным музыкантом и человеком. И все же встреча с ним состоится: там, где он уже сегодня, как прежде, беседует с Прокофьевым и Шостаковичем…

[Mina]

Оригинал - сайт Московской консерватории

Г. В. Крауклис. Из «Мемуаров»

Мое общение с Мстиславом Леопольдовичем Ростроповичем началось с того, что я, вместе с другими членами Комитета, принимал Ростроповича в комсомол. Было это в 1951/52 учебном году, когда я, студент IV курса, был выбран в Комитет ВЛКСМ. Ростропович тогда был аспирантом и уже имел «в своем активе» победы на конкурсах. Его «послужной список» был внушителен, и мы дружно проголосовали «за». Где-то около этого времени большим событием было выступление Ростроповича и Рихтера на нашем творческом кружке: они исполнили еще не известный Концерт-симфонию для виолончели с оркестром Прокофьева. Рихтер мастерски изображал оркестр, ну, а Ростропович был, как говорится, в своем репертуаре, не только в звуках, но и мимикой и жестами выражая величайшую экспрессию.
Долго не было у меня никаких личных отношений с Ростроповичем, но он сам напоминал о себе постоянно. Однажды на Новый год все педагоги консерватории получили от него поздравления. У Ростроповича хватило желания и времени, чтобы заполнить поздравительным текстом несколько сот открыток (!) и вложить в соответствующие индивидуальные журналы (все они хранились в специальных «гнездах» в диспетчерской). Интересен психологический эффект этого трюка: каждый педагог (и я в том числе), найдя открытку, становился тронутым и гордым, что вот, мол, великий Ростропович почтил меня своим вниманием – не зная, что в этом отношении все педагоги оказались равны.
Вообще Ростроповичу свойствен был размах. Когда он дирижировал в Большом театре и поставил там «Евгения Онегина» с Вишневской в главной роли, то после премьеры арендовал ресторан «Метрополь» и пригласил на банкет весь коллектив Большого театра – от артистов до машинистов сцены и билетерш. Обошлось это ему, говорят, в 400 тысяч (большие деньги по тому времени – 1968 г.).
На сцене я вместе с Ростроповичем очутился в памятные годы нашей усиленной эстетической пропаганды. Тогда каждый педагог консерватории обязан был вносить свой вклад в это дело: музыковеды читали лекции, исполнители играли или регулярно поставляли своих учеников в университеты музыкальной культуры. Никакие звания и заслуги не могли освободить от обязательств. Как же, ведь коллективное письмо профессоров Московской консерватории было опубликовано в «Правде»: «Мы беремся, мы обязуемся…». После таких заверений отступать было нельзя, а проректор П. И. Рюмин строго следил за выполнением намеченной эстетической программы. И вот на очередное занятие «Университета музыкальной культуры» для школьников Краснопресненского района, которым я руководил, были приглашены блестящие силы: Ираклий Андроников, Мстислав Ростропович, Виктор Третьяков, Галина Олейниченко (из Большого театра) и кто-то из профессоров-пианистов. Но Ростропович не может без шуток. Когда я за дверями артистической услышал тяжелые шаги и открыл дверь, на пороге предстал Ростропович, тащивший свою виолончель в огромном футляре. «У вас здесь что – похороны?». «Почему похороны? Университет культуры для школьников». «А мне вчера сказали в ректорате: нужно сыграть утром в Большом зале – я думал, что гражданская панихида». Что именно играл Ростропович в тот день, я не помню — во всяком случае, не траурную музыку. Всяких казусов в этой эстетической пропаганде бывало достаточно. Мне рассказывали, как бригада консерваторцев выступала на заводе перед рабочими. Когда стал играть Ростропович, один рабочий не выдержал, подошел в нему и тихо, но угрожающе сказал: «Уйди!». И Ростропович взял свою виолончель и ушел...
Все это присказки. «Сказка» будет впереди. Настоящая, незабываемая встреча с Ростроповичем произошла в 1974 году. Мой дипломник Юра Лисицын работал над интересной темой: «Образ Дон-Кихота» в инструментальной музыке. Мы подключили сюда сюиту «Дон-Кихот» Телемана, одноименные симфонические поэмы Рубинштейна и Р. Штрауса и «Симфонические гравюры «Дон-Кихот»» Кара-Караева. Очень интересна была в связи с этим наша встреча с Кара-Караевым. Но неизгладимое впечатление произвела встреча с Ростроповичем, который неоднократно выступал солистом при исполнении «Дон-Кихота» Р. Штрауса. <...> Меня просто осенило, когда я вдруг сказал Юре: «А давайте мы обратимся к Ростроповичу: пусть он нам, хотя бы кратко, изложит свои соображения о поэме Штрауса, а мы его цитатами украсим дипломную работу». Как часто бывало со мной (к счастью), действительность превзошла самые смелые ожидания. Едва только я обратился к Мстиславу Леопольдовичу с очень вежливой и осторожной просьбой, как он сразу же ответил: «Хорошо. Я устрою открытый урок и все Вам расскажу». И вот мы с Юрой сидим в классе Ростроповича, в окружении его учеников и концертмейстеров. Я, оказывается, попал в самую точку: я и не знал, что Ростропович так увлечен поэмой Штрауса. По-моему, к виолончели он в этот день почти не прикасался. Он сидел за роялем и наигрывал наизусть те эпизоды, о которых рассказывал. Для нас с Юрой, музыковедов, прежде всего важно было, как великий артист трактует смысл тех или иных эпизодов и отдельных деталей. И все это мы получали от Ростроповича сполна. Но было еще много различных ценных замечаний. Ростропович всячески подчеркивал яркую театральность этой музыки. Более того. Он прямо заявил: «Дон-Кихот» Штрауса привел меня в театр (действительно, вскоре после исполнения этого произведения Ростропович стал дирижером Большого театра). Между прочим, солирующей виолончелью «персонификация инструментов» в «Дон-Кихоте» не ограничивается: во многих эпизодах солирующий альт изображает Санчо Пансу – особенно в эпизоде «Разговор Дон-Кихота с Санчо Пансой». И вот Ростропович рассказывает: «Когда моя виолончель начинает играть, я сразу перевоплощаюсь в Дон-Кихота, я живу его переживаниями, и я в ярости готов убить сидящего рядом альтиста за его (то есть Санчо Пансы) непонятливость».
Надо сказать, что Мстислав Леопольдович, в отличие от Рихтера, даже не пытался скромничать и ссылаться на то, что он музыку играет, а рассказывать о ней не любит. Нет, он прочел настоящую лекцию с иллюстрациями. Все сидели, затаив дыхание. И я думаю, что ученики не были в обиде, что полтора часа у них отнято от занятий по специальности. Я же понял, что присутствую при замечательном, редчайшем событии, в центре которого находится гениальный артист.
Когда наше недалекое правительство вынудило Ростроповича уехать на рубеж, мне посчастливилось попасть на его прощальный концерт в Большом зале. Он дирижировал 6-12 симфонией Чайковского, оркестр – студентов консерватории. Никогда, наверное, эти студенты не играли с таким подъемом, с таким вдохновением...

[Mina]

Оригинал - сайт Московской консерватории

Н. Н. Шаховская. До сих пор мы до конца не осознали эту потерю

Не только для близких Ростроповичу людей, его учеников, – вообще для всей мировой музыкальной общественности, для всех людей, которые его знали, с ним общались (а круг общения людей у него был очень широкий), смерть Мстислава Леопольдовича – это огромная потеря, потому что такой фигуры не было, и, я думаю, что не будет. То, что он оставил нам, и как исполнитель, и как музыкально-общественный деятель – не вмещается в рамки деятельности одного человека. Это было свойственно только масштабной личности Ростроповича, который обладал невероятной энергией и совершенно гениальной одаренностью. Так, как он слышал, – никто не слышал, столько, сколько он видел – никто не видел.
Уже само его появление в консерватории не могло остаться незамеченным. Вот, Ростропович на гастролях, в консерватории идет размеренный образ жизни, все занимаются в своих классах. Как только Ростропович возвращался из гастрольной поездки, как только он переступал порог консерватории – это моментально чувствовалось. Консерватория начинала бурлить, потому что он всех вовлекал в какой-то невероятный водоворот не только своей артистической, но и человеческой деятельности. Все толпились около 19 класса: «Слава приехал! Слава приехал! Слава приехал!».
19 класс всегда был полон народа. К нему в класс приходили студенты всех специальностей. Это не просто были занятия, это было общение, общение с великим артистом, где каждый человек любой специальности мог для себя очень много получить. Тем более, что он очень много рассказывал попутно о своем общении с великими композиторами, что тоже для нас было очень интересно. Он погружал нас в мировоззрение этого композитора, обрисовывал его характер.
Он не терпел распущенности, разгильдяйства, человеческой слабости. Поэтому он всегда отдавал должное сильным людям. Когда исполнение студентов было пассивным, ему становилось грустно. Он начинал смотреть в окно: «А у меня на даче крышу кроят, а дождь течет, мне надо на дачу». Или начинал возмущаться и говорить: «Слушай, ты вообще счастливый человек, ты в одной рубашке можешь десять концертов сыграть и не испачкать ее».
Ученики Ростроповича работают по всему миру. Это была Школа восприятия жизни, широкий взгляд на все. Для нас он был каким-то локомотивом, который тянул всех к высотам профессионального мастерства.
Теперь, то, что касается моей встречи с Мастером. Я пришла к нему из класса тоже великого профессора – Семена Козолупова, уже технологически оснащенная, обладая лауреатскими званиями. Первый урок состоялся у Ростроповича дома. Как сейчас помню, я играла концерт Шумана. Мстислав Леопольдович сел за рояль, аккомпанировал мне весь концерт, объяснял, говорил об образности этого сочинения. Тут же захватывались какие-то моменты технологических проблем, которые лучше могли бы реализовать творческие замыслы. Я сразу погрузилась в поток его энергии, в котором просто захлебнулась. На следующих уроках я как-то уже начала постепенно успокаиваться, что-то стала успевать запомнить. Этот человек, будучи сам великим, гениальным исполнителем, открыл для меня дверь в богатейший мир музыки. К нему иногда приходишь на урок, и, кажется, что ты постарался все выполнить в отношении текста, в отношении фразировки, в отношении замысла композитора. А Ростропович моментально обращал твое внимание: «А вот здесь Вы не услышали продолжения фразы, а здесь вы не услышали сочетание мажора-минора, а здесь вы не услышали модуляцию и т. д. и т. п.» То есть, было такое впечатление, что вы кладете перед ним чистый лист бумаги, а он на этом листе обязательно что-нибудь найдет, что делает этот лист бумаги совершенно раскрашенным в художественном смысле.
Мои уроки с ним – это не только было счастье для меня, это была совершенно захватывающая музыкантская жизнь, потому что я все время получала для себя какие-то загадки, которые сама должна была раскрыть в музыке. Для меня это была какая-то совершенно новая ступень, Школа, которую я получила от Великого артиста. И он этим делился, честно могу сказать, щедро. Ведь многие исполнители не раскрывают своих секретов. Он же свои секреты раскрывал, и в то же время заставлял тебя мыслить так, чтобы ты мог найти свой путь к тому итогу, к которому он тебя вел.
Огромное значение для меня приобрела работа в классе над «Симфонией-концертом» Прокофьева. Прежде, чем он выслушивал мою игру, он заставлял меня исполнять на виолончели все партии инструментов, которые играют в оркестре. Пока я не изучила всю оркестровку, он со мной не начал заниматься непосредственно виолончельной партией. Без знания оркестровки, без ощущения тембровой краски, я бы не знала, что заложено в этом гениальном сочинении. Для меня эта работа незабываемая, потому что по сегодняшний день я детально помню все, что он мне говорил, все, что он показывал.
Помимо того, что я от него получила как исполнитель и как музыкант, я от него и его семьи всегда получала очень много человеческого тепла.
Вспоминаю период подготовки к конкурсу Чайковского. Я была аспирантка, практически нищая. Галина Павловна с Мстиславом Леопольдовичем меня одевали, чтобы я выглядела достойно на сцене. Первый-второй тур я играла в платье Галины Павловны, в ее туфлях. Для третьего тура, хоть и было неизвестно, пройду я или не пройду, Галина Павловна подарила мне материал на белое платье. Ростропович вызывал к себе домой портниху, которая показывала ему, какой фасон она собирается делать. Он этот фасон весь перерисовывал – «перевернуть, там закрыть, здесь открыть, тут бант». Он дирижировал всеми действиями. До сих пор я храню у себя записочки на обрывках бумажки, которые он писал мне во время конкурса, такого содержания: «Натали, не цокайте по «до» струне». Или: «Придите, пожалуйста, вечером ко мне на урок, захватите с собой длинное платье и все, что полагается под него».
Когда уже впоследствии мне нужно было попросить у него совет, приходилось очень долго его просить. «Мстислав Леопольдович, ну, что мне надо сделать?». И когда его уже десять раз попросишь, у него вдруг останавливались глаза, как два луча, которые на секунду направлялись, будто бы, через тысячи километров. Потом он вдруг говорил: «Надо делать это, это, это и это». Моментально: раз, два, три, четыре. Как компьютер.
Я даже очень часто говорила о том, что это человек, который пришел к нам из космоса, потому что оценить его энергию, оценить масштабы его деятельности даже очень крупным личностям было иногда не под силу.
То есть Ростроповичу свойственна была невероятная жажда жизни, любовь к жизни и, соответственно, любовь к людям.
Он совершенно на равных общался с президентами, королевами и королями и одновременно с невероятной любовью и уважением общался со своим шофером, с рабочим, который ему строил крышу на даче. Для него это были одинаково дорогие люди. Поэтому, когда меня за рубежом спрашивали, как же он простил все то, что сделали с ним здесь, я отвечала, что благодаря этому его свойству… Всепрощение свойственно великим людям. Он всех простил, даже людей, которые говорили о нем невероятные гадости.
Так что Ростропович познал жизнь во всех ипостасях: творческой радости и преклонения перед ним, а также предательства…
Когда он уезжал, его провожали человек семь, включая Галину Павловну, домработницу, сестру, я с Азой Аминтаевой была, был Додик Герингас, и не помню, может быть, муж сестры был. А потом как его встречали! Я не могла подойти.
Я думала, что меня сошлют в Магадан за мою деятельность, после того, как Ростропович уехал. Так, в серии пластинок «Сокровищница мировой музыкальной культуры» его нет. У нас было заседание оргкомитета по выпуску этой серии в кабинете у ректора Куликова. Я тогда выступила: «Почему люди должны страдать, не услышав ни тройного концерта Бетховена, ни двойного концерта Брамса, ни сонаты Бетховена, с Рихтером записанную. Почему? Вам будет стыдно потом». Полное молчание. И потом, когда я уже выходила, не помню, кто шепнул: «Ой, какая молодец!». Я же ответила: «А что вы все молчите?».
Когда он сюда приезжал, особенно в последние годы, он очень много занимался благотворительной деятельностью. Так, он поехал в Беслан и не просто отдал деньги, а зашел в каждую семью («я знаю, куда могут уйти эти деньги») и каждой семье, которая потеряла ребенка, лично дал деньги.
Даже последние месяцы этого Великого человека были по обыкновению очень насыщены. Ростропович полетел в Японию, из Японии – в Воронеж, чтобы там открыть памятник Шостаковичу. И только после этого возвратился в Москву, где сразу лег в больницу. Мы надеялись на чудо, потому что этот человек весь состоял из чуда: «Он выпутается, он выпутается». Наши врачи продлили ему жизнь на три месяца, потому что французы сказали, что ему осталась неделя, и после этого его самолетом привезли сюда. На поминках Галина Павловна выразила благодарность врачу Ростроповича Давыдову и медицинскому персоналу онкоцентра за то, что они облегчили ему уход из жизни.
Я как-то сказала: «Если даже всех нас учеников собрать вместе, лучшие наши качества, все равно Ростроповича не получится. Такого второго не будет». До сих пор мы до конца не осознали эту потерю.

[roma]

Тахмина, спасибо огромное за создание данной темы, посвящённой воспоминаниям о Великом музыканте, Мстиславе Леопольдовиче Ростроповиче.
Я хочу внести скромный вклад в ее развитие: http://www.vivarussia.ru/Books/2607.htm

[Mina]

Оригинал - сайт Московской консерватории

Э. Б. Рассина. О Мстиславе Леопольдовиче
Известно, что талантливые люди талантливы во многом. Говоря о Мстиславе Леопольдовиче Ростроповиче, безусловно, мы говорим о человеке разностороннейших талантов, разнообразных интересов, и совершенно непостижимых знаний, сохранявшихся в его необъятной памяти. Все это мне довелось ощутить, когда в начале семидесятых Мстислав Леопольдович, будучи заведующим кафедрой виолончели, помогал библиотеке пополнять фонд изданиями виолончельной музыки. В ту пору Консерватория получала ничтожные деньги (валютные ассигнования) на приобретение этой литературы за рубежом. И основным источником поступления, как правило, были издательства так называемых стран народной демократии, соцстран, в числе которых наибольший интерес, конечно, представляли издательства Германской Демократической Республики и, отчасти, Венгрии.
Тематические планы с прайс-листами этих издательств поступали в библиотеку Консерватории. Кроме этого, уже тогда на ВДНХ раз в два года проводились международные книжные ярмарки, на которых, в том числе, были представлены ноты, а зарубежные нотоиздатели привозили тематические планы своих издательств. Это была совершенно необыкновенная возможность увидеть, что издают в мире, что сочиняют современные зарубежные композиторы.
Библиотека всегда неукоснительно и очень тщательно собирала такие планы, и, просмотрев, не выбрасывала в корзину, а годами хранила. Они стали своего рода библиографическими пособиями. Возможность заказа для нас была чрезвычайно ограничена, как я уже говорила, по финансовым соображениям, а вот возможность обмена или получения в дар были вполне реальными путями комплектования и пополнения фонда. Но чем? Когда речь шла об инструментальной музыке, о новых именах, неведомых нам тогда здесь, в Советском Союзе.
Все кафедры в консерватории представляли профессоров, которые помогали отбирать издания для пополнения фонда библиотеки. Например, лет 15 или 20 куратором теоретической кафедры был Юрий Николаевич Холопов.
Для отбора виолончельной литературы я обратилась к Мстиславу Леопольдовичу. И, представьте себе, он с удовольствием начал просматривать эти тематические планы и отмечать то, что ему представлялось наиболее интересным и важным для приобретения библиотекой Московской консерватории. Когда он бывал в Москве, и когда он был свободен (а это было совсем нечасто), он находил для этого время. Я выслушивала интереснейший комментарий по ходу дела. Он брал тематический план, находил отдел «виолончели» и при мне, чтобы не носить домой, комментируя то или иное название или автора, либо ставил свою галочку, либо не ставил.
Мне очень жаль, что я не записывала эти комментарии, и это не дает мне сегодня возможности представить их читателям. Это было бы невероятно любопытно. Целый ряд имен, которые я тогда взяла на заметку, я впервые услышала от Мстислава Леопольдовича. Я помню, как именно он мне сказал: «Никогда не причисляйте Лигети к итальянцам. Запомните, что он был венгр». В издательстве «Музыка» в Будапеште было представлено несколько произведений Лигети. И я удивилась, почему там оказался итальянец. (Заметьте, речь идет о конце 1960-х – начале 1970-х годов, когда в библиотеке было одно-два сочинения этого композитора).
С отъездом Ростроповича система кураторства виолончельной литературы несколько ограничилось. Издания стали размечать разные люди, это перестало быть сосредоточено в одних руках. И таких живых, часто смешных характеристик, которые давал Мстислав Леопольдович, я больше не слышала. Те преподаватели, профессора, которых я потом просила посмотреть предлагаемые к покупке издания, молча брали тематический план домой, потом молча возвращали его в библиотеку, и я просто видела галочки, что рекомендовано нам приобрести, а что нет. А вот то «живое комплектование», которым одаривал Мстислав Леопольдович, закончилось на нем же...
В начале 1990-х, когда Ростропович вернулся в нашу страну, он вспомнил и библиотеку, решив подарить нам ряд изданий из собственного собрания. Это были замечательные ноты многих современных зарубежных композиторов, в том числе и для виолончели, а также партитуры. Мстислав Леопольдович приподнес нам довольно большую коробку с нотами, а я попросила его надписать отдельные издания для того, чтобы этот драгоценный автограф остался на века для тех, кто придет в библиотеку Московской государственной консерватории и возьмет в руки то или иное издание из личной коллекции великого Ростроповича.
Сейчас, конечно, было бы важно, чтобы личная коллекция великого, гениального музыканта, ярчайшей личности не только Московской консерватории, но и мира, с его пометками, не была разрознена. Она должна оказаться только в одном месте, чтобы была видна и доступна для исследования творческая лаборатория этого гиганта. Конечно, очень бы хотелось, чтобы этим местом стала Научная музыкальная библиотека имени С. И. Танеева Московской государственной консерватории, которой он немало пользовался, будучи студентом, аспирантом, преподавателем, ведущим профессором – в те годы, когда он был консерваторцем...

[Mina]

Вера Горностаева. Насмешливый бес Мстислава Ростроповича

Мстислав Ростропович и Вера Горностаева дружат более 60 лет. Они идут бок о бок долгие годы. Вместе учились, работали… Монолог Горностаевой посвящен 80-летию со дня рождения ее великого друга.
Первое, что приходит в голову, – гражданин планеты. Второе – бездонно русский человек во всех проявлениях. Я вспоминаю слова Достоевского – «широк русский человек, ох… слишком широк». Интонация, может, была другая у Федора Михайловича, но это так к Славе подходит… Ростропович поразительный во всех проявлениях, ни на кого не похожий, человек-музыкант-гений… Если мы вспомним обо всем, что он сделал для русской культуры, – будет огромная… кладовая! Лет десять назад у меня был с ним разговор в Токио, и я сказала ему: «Слава, какая все-таки беда, что ты живешь не в России. Для русской культуры такая потеря – твое отсутствие здесь». А он мне с гневом в ответ: «Что ты говоришь! Мне в России не давали делать то, что я хочу. А здесь – я столько раз выступал с русскими программами, делал фестивали Шостаковича по всему миру, бесконечно играл Чайковского и другую русскую музыку».
И я задумалась… Он в самом деле прав. Ростропович всегда был пропагандистом той культуры, к которой принадлежал. А если вспомнить – что было у нас: первое – это, конечно, Солженицын, Слава просто спас нашего пророка. Какая прекрасная неосторожность была в его поведении. Какое неблагоразумие и какое великолепное благородство!
Вспоминаю такой факт: в консерваторском классе, где он преподавал, всегда сидела масса народу. Он как-то задержался, его ждали… Вошел в класс и, усмехаясь, сказал: «Вот вы здесь собрались и думаете, что мое имя войдет в историю, потому что я играю хорошо на виолончели? Оно, может, и войдет, но благодаря сторожу у меня на даче. У меня сторож такой на даче, что я через него войду в историю». Типичный Ростропович. Постоянно смеется над собой и над миром. Манера жить с иронией свойственна его поразительному юмору, который мне с детства знаком.
Помню, я была еще девчонкой, наши мамы работали в одной школе и очень плотно общались. У них в школе очень любили разыгрывать шарады. Слава обожал этот вид деятельности. Как-то он разыгрывал шараду, которая называлась «УРОДЫ». Каким было «У» – я не помню. Но вот «РОДЫ» изображал Слава. Молоденький Ростропович лежал на столе, изображая роженицу. Ему сделали живот… Потуги, схватки. Он все это изображал звуками, движениями. Все рыдали от смеха. Слава – фонтан во всем, во что бы он ни вселялся.
Другая история – это уже минуя десятки лет. Рассказывала мне Римма, домработница в семье Гали и Славы. В парижской квартире это было, внезапно он засобирался и сказал Римме: «Я ушел в банк. Буду к обеду». И исчез… Гали в это время не было во Франции. И вот Галина Павловна сидит, кажется, в Швеции и видит по телевизору – Ростропович в Москве с автоматом защищает Белый дом. Можете себе представить? Она потом кричала: «Сумасшедший! Только через мой труп он попал бы туда!» Представляете, как она заволновалась? А Слава без всяких предупреждений понесся в Москву… Его пропустили на границе, он там что-то кричал, что должен быть со своим народом, – сумел пограничников загипнотизировать, которые, как выяснилось, его знают в лицо. Прорвался сквозь толпу в Белый дом. Я потом думала над этим его поступком. «Что, он приехал защищать Ельцина? Нет, он приехал защищать свой народ от коммунизма». Это было совершенно понятно, ведь Слава на своей спине знал – что такое режим. Хорошо хлебнул тут... Потом чудовищная история с лишением гражданства… Внезапная вылазка на Берлинскую стену, где он играл на виолончели партиту Баха… Во всем, что Ростропович творит, – он неповторим.
Москва. Я слушала, как Слава играл вариации Рококо Чайковского в юбилей Солженицына. Поражалась молодости, азарту, артистическому таланту, виртуозной форме, в которой находился Ростропович. Я была счастлива и горда. Потом в одной из газет появилась статья, где было сказано, что «даже студент консерватории мог бы сыграть лучше… Уж если ехать на такой концерт, надо было бы подготовиться. И что он, конечно, не преминул воспользоваться возможностью выступить в Большом зале…» Это очень «трогательно» по отношению к Ростроповичу – ему, конечно, необходима «возможность» выступить в Большом зале… Но не это удивительно – в нашей прессе можно сейчас прочесть что угодно. Удивительно другое – когда Славка, который читает все газеты, прочел эту статью в самолете – он плакал как ребенок. Плакал… Он так раним, великий Мстислав Ростропович.
«Насмешливый бес» его никогда не покидал. Те, кто его не любили, эти мелкие насекомые, которые кусают титана, часто говорят о его суетности. Конечно, есть величавые, спокойные, погруженные в себя люди. Но он не такой – а почему он, собственно, должен быть такой? Он разный. Его враги часто в упрек ему ставят то, что он знаком со всеми властителями – и с королевой Елизаветой, и с императором Японии, и с Ельциным, и с Горбачевым, Жак Ширак лучший друг. Да, но при этом надо сказать, что так же точно он знаком с продавцом рыбного рынка в Японии, с каким-то борцом сумо. Как только Ростропович приходит на рыбный рынок, ему сразу японцы кричат: «Слава, Слава…» У него хватает жизнелюбия и жадности объять необъятное – всех людей, он ко всем любопытен. Когда я ему в Японии представляла свою переводчицу, он тут же с ней целовался и говорил: «Катенька, обязательно вечером приходите на концерт». Он эту Катеньку забудет через пять минут, но в этот момент – он весь к ней обращен. Вот диапазон интереса Ростроповича к человечеству – от королевы Елизаветы до продавца на рынке… Нельзя здесь говорить о суетности. Он и с билетершей в Большом зале будет лобызаться – так устроен и не надо его ни на кого примерять. Потому что нет такой мерки, чтобы его измерить.
Я, например, его наблюдала в самолете, мы летели вместе из Токио в Москву. Это было невозможно… Через 15 минут его знали все стюардессы, он беспрерывно пил шампанское – рассказывал о том, о сем, о другом и совершенно меня уморил… Я немного моложе, но я не могла выдержать этого, просто хотела поспать. 10 часов лету – а Славка фонтанирует. Потом его сморило – моментально отключился. Через часа два проснулся помолодевший, веселый… Он спит вообще 4 часа в сутки, Ростропович. Галя ворчит: «Спать не дает», ругает его, не буду говорить как… Любит она его бесконечно. Она была с ним всегда рядом, во все моменты его жизни. Не все задумываются над тем, что она всегда разделяла с ним риск всех его поступков, ведь поселение в дом Солженицына лишило ее так же всех концертов, как и его… Галя делила со Славой все запреты и гонения.
Такого как Ростропович вы не найдете. Даже не музыканта, человека… Переберите всех – Глен Гульд, Бернстайн. Всех их мы помним и любим. Но Ростропович – явление уникальное. Никто из них не был таким… как я уже говорила, «суетным»… Вот каким путем оборачивается его «суетность», например, «подсуетился» и открыл Музей Шостаковича в Петербурге… Люди ведь как устроены – они заняты собой. А он – не только собой, в отличие от всех. Великие музыканты часто заняты музыкой и собой – они… «наверху». А он и «наверху», и внизу – среди нас. Типичные Славины «зигзаги» – туда-сюда. «Чистые» музыканты брезгливо отодвигаются от его манеры… Что вы – они же не занимаются политикой… А Ростропович не такой «чистый», как они… и Слава Богу, что такие есть. Нет, таких нет, я не права! И вряд ли будут.
Я могла бы о нем говорить часами, но о нем надо писать книгу, а не статью. Хотя этот человек с трудом уложится и в книгу. Он огромный…

[Mina]

Воспоминание друзей о забавных случаях.
http://www.kp.ru/daily/23896.3/66780/



Два больших мастера встречались на премьерах. Слева направо: Мстислав Ростропович, Владислав Стржельчик, Галина Вишневская, Кирилл Лавров.
Фото: РИА «Новости»

Как Мстислав Ростропович...
...экзамен сдавал
Студент консерватории Слава Ростропович после победы во Всесоюзном конкурсе музыкантов-исполнителей был переведен со второго курса сразу на пятый. Но для успешного окончания консерватории Ростроповичу нужно еще было сдать государственный экзамен по истории Коммунистической партии. Слава утешал преподавателей:
- Не волнуйтесь. Я зайду в комиссию, сделаю шаг вперед, два шага назад и спрошу: «Что делать?»
...любил жену
У Мстислава Ростроповича спросили:
- Как вам удается сохранять такие трепетные чувства к своей жене?
- Очень просто, - ответил Ростропович. - Когда я смотрю на Галю, я каждый раз на ней женюсь.
...был наказан
Министр культуры Фурцева как-то с неудовольствием сказала Ростроповичу:
- Вы покрываете Солженицына. Он живет у вас на даче. В течение года мы не будем пускать вас за границу.
Тот, пожав плечами, ответил:
- Вот уж никогда не считал, что выступать перед своим народом - наказание.
...рыдал
Журналист пришел в Московскую консерваторию и получил разрешение присутствовать на уроке Ростроповича. Через полчаса он выбежал из аудитории в слезах. Когда туда заглянул проректор, он увидел удивительную картину. В аудитории сидели несколько учеников, но Ростропович не обращал на них никакого внимания. Он был всецело занят одной виолончелисткой, исполняющей какое-то произведение. Он стоял перед ней на коленях и обливался слезами. Рыдали и все остальные студенты в аудитории.
...не угодил
Однажды Ростропович приехал в сибирскую деревню и обнаружил, что исполнить в клубе концерт для виолончели и фортепиано невозможно - пианино было безнадежно расстроено. Выход нашелся: после небольшой репетиции Ростропович заиграл перед колхозниками под аккомпанемент баяна. Неожиданно на сцену вышел мужик, подошел к Ростроповичу и попросил:
- Друг, помолчи немного, дай баян послушать!..
...делил гонорар
После триумфальных гастролей в Соединенных Штатах Ростроповича пригласили в советское посольство и объяснили, что львиную долю гонорара он должен сдать в посольство. Ростропович возражать не стал, он только попросил своего импресарио Юрока купить на весь гонорар фарфоровую вазу и вечером доставить ее в посольство, где был назначен прием. Доставили немыслимой красоты вазу, Ростропович взял ее, полюбовался и... развел руки. Ваза, ударившись о мраморный пол, разлетелась на кусочки. Подобрав один из них и аккуратно завернув в носовой платок, он сказал послу:
- Это - мое, а остальное - ваше...
...добивался звучания
Мстислав Ростропович взялся продирижировать Пятой симфонией Прокофьева. На репетиции он долго не мог добиться от оркестра нужного звучания и сказал музыкантам:
- Представьте себе: коммунальная кухня, стоит восемь столов, восемь примусов, каждый скребет на своем столе, никто не слушает друг друга, стоит страшный шум. И вдруг кто-то снизу кричит: «Лососину дают!» Тут все все бросают и кидаются вниз, в магазин...
Посмеявшись, вернулись к репетиции, и, когда заиграли снова и дошли до нужного места, Ростропович крикнул в паузе:
- Лососина!
И действительно, музыканты «рванули» за ней необыкновенно эффектно...
...выбирал инструмент
- Мстислав Леопольдович, почему вы выбрали в свое время виолончель? - спросили как-то у Ростроповича.
- Потому что я ее полюбил, как женщину. Только много лет спустя я узнал, что во французском языке слово «виолончель» - мужского рода. Я был потрясен! Если бы я об этом узнал, когда приобщался к музыке, неизвестно, какой бы инструмент я выбрал.

[Mina]

Автор: Лариса Крылова
Сайт: Алфавит(газета)
Статья: Театр одного Ростроповича

– Конечно, я мог бы сыграть концерт и доставить кому-то удовольствие, – говорит маэстро Ростропович. – Но когда я думаю, что помог спасти детскую жизнь, меня охватывает ни с чем не сравнимое чувство...
Ростропович приехал в Нижний на Сахаровский фестиваль, чтобы лечить ребятишек. И пестовать юных музыкантов. И вспоминать, отмечая 75-летие, всякие события и встречи из своей жизни.
Нижнему Новгороду, а прежде Горькому, с Ростроповичем вообще повезло. Не только в смысле благотворительности, но и в музыкальном смысле. Ростропович здесь бывал очень много раз: играл, дирижировал, дружил, шутки шутил. Вот только в консерватории не преподавал. Хотя и сделал однажды попытку в неё, консерваторию, поступить учиться. Это как раз была шутка.
Лет этак пятьдесят тому назад плыл Ростропович на теплоходе по Волге. Лето, чудные берега, отличный отдых, но, как видно, соскучился он от безделья. И без розыгрышей. И вот большая стоянка в Горьком. Отправился в консерваторию, а там в это время шли приёмные экзамены. Видит во дворе двух девушек: одна – с виолончелью, другая – с учебником гармонии.
– Девушки, я так музыку люблю, так люблю... Это здесь поступают на музыку учиться? Я готов учиться на чём угодно. Хоть вот на этой бандуре, хоть на гармони.
– Ах, ведь это совсем не та гармония...
– Ну и ладно. Я-то сам из города Мышкина. Я так музыку люблю! У нас в Мышкине один старичок учил меня немного вот на такой бандуре играть.
Так постепенно, рассказывает Ростропович, влез он к ним в доверие. И решили они принять в нём участие.
Пошли в класс. Виолончелистка говорит:
– Ну, покажите, как вас там учили, в городе Мышкине.
– Взял я инструмент, – продолжает свой рассказ маэстро. – Неловко так взял, не в ту руку. Потом – ах, да, говорю, надо в левую! И что-то пропиликал.
– Ой, какая у вас ужасная постановка! – кричат девчонки чуть не хором. Тут уж Слава у них всё подробно расспросил: кто даёт частные уроки, кто сколько за них берёт. Та, что была с учебником, оказалась пианисткой. И уж раз молодой человек так любит музыку, решила угостить его фортепьянной игрой. Виолончелистка говорит подруге:
– Сыграй моё любимое.
Слава притих и думает: что же она сыграет?
Пианистка начала до-диез-минорную Прелюдию Рахманинова. На первую ноту она попала. И на вторую с третьей. А дальше пошли аккорды с некоторой грязнотцой. Так до конца и доиграла. А потом девушки решили проверить музыкальный слух наивного любителя музыки из города Мышкина.
– Попробуйте подобрать на инструменте то, что вы сейчас слышали. Хотя бы самое начало.
Шутник для виду потыкался, потыкался – и сыграл всю прелюдию: она была у него в репертуаре.
– Вы нас разыгрываете, вы – пианист! – разохались девчонки. Но Славе почти удалось их убедить, что прелюдия у него случайно получилась.
Потом студентки убежали, но Ростропович уже не мог остановиться. Он отправился на консультацию к педагогу-виолончелисту, который принимал экзамен. И выслушал приговор: нечего вам, молодой человек, делать в консерватории, поскольку ни малейших способностей у вас нет. Тогда Ростропович пожаловался, что сам-то он заниматься на виолончели не хочет, но мама заставляет. И потому он просит профессора написать для мамы записку, что её сын как музыкант безнадёжен. Тот ничтоже сумняшеся написал такую справку: лишён музыкальности.
Однако Слава и тут не успокоился, пошёл "поступать" как пианист. Фортепианной кафедрой в Горьком тогда заведовала чудесная Нина Николаевна Полуэктова. Ростропович решил, что Прелюдию Рахманинова он ведь уже отрепетировал с девчонками, её и сыграет. Ещё добавил первую часть Патетической сонаты Бетховена. Нина Николаевна "абитуриента" похвалила, даже по плечу похлопала:
– Способный молодой человек, способный. Как следует позанимайтесь и на будущий год приезжайте поступать.
Тут настало время возвращаться на теплоход.
В Богородске, маленьком городке в часе езды от Нижнего, Ростропович с Вишневской посетили детскую поликлинику, открыли там центр вакцинации детей.
А накануне ездили в Лысково, тоже в больницу. Местные бабушки в цветастых платочках изумлялись, когда кортеж – с виду чуть ли не царский – въезжал в больничные ворота: они не знали, кто такие Ростропович и Вишневская. Теперь знают: это знаменитые во всём мире музыканты, которые пекутся о здоровье лысковских малышей. Поэтому старушки попросили журналистов записать им на бумажке крупными буквами имена, за которые они теперь будут в церкви свечки ставить. За здравие, значит, Мстислава и Галины.
Ещё интереснее с именами получилось в деревне Ваче – именно там Ростропович с Вишневской начали свою благотворительность на нижегородской земле. Вачская детская больница вместе с родильным отделением стояла брошенным долгостроем. Ростропович попросил Немцова, тогда губернатора, найти ему захолустную деревню, где бы он построил больницу, как в Европе. Немцов и назвал эту Вачу. Создали фонд: учредительные документы подписывали посреди дороги, разложив бумаги на капоте губернаторской "Волги". А дальше надо было искать деньги.
Ростропович сделал так, что сам фонд находится в Вашингтоне (там можно собрать больше денег), а в Нижнем устроили российское представительство. Само строительство больницы Ростропович финансировать не может, это запрещают американские законы. Но зато он может подарить медицинское оборудование (что и сделал сразу на 600 000 долларов). И может под своё имя привлекать деньги меценатов. Разве Джимми Картер или Рональд Рейган знают Вачу? Но они знают Славу Ростроповича и потому дают деньги в его фонд. Или, скажем, отец Билла Гейтса: он дал целый миллион долларов. Причём Ростропович не ходит с протянутой рукой. У него рука и даже обе заняты виолончелью. Он находит зал в Вашингтоне, или в Сиэтле, или в Париже. Накрывает столы, приглашает гостей – не за бесплатно, а, наоборот, за очень дорого. И тогда гости за свои деньги на целый вечер ему хозяева. Что прикажут, то и сыграет. Это ведь потом на всю жизнь какая память: сам Ростропович по моей заявке играл!
Вице-президент американской компании "Бристол – Майерс Сквибб" Джерри Лэк сказал: "Слава Ростропович и мёртвого заставит дать деньги в Россию". И подарил замечательную систему очистки воды для Вачского роддома.
Жители Вачи называются – вачкасы. А вачкасов, кому повезло родиться в новой роскошной больнице, называют Славами и Галями. Здесь выхаживают даже совсем слабеньких, недоношенных, тех, кто скорее всего погиб бы без американского инкубатора, подаренного фондом Ростроповича. Когда главные Слава с Галей приехали в Вачу ещё раз, посмотреть на крестников, то им показали не только роддом, но и приют. Хороший приют, дети там и поют, и мебель сами строят. Но вот что грустно: мест в этом заведении даже не хватает для всех заброшенных детишек маленькой Вачи.

[Mina]

http://www.rian.ru/video/20070427/64558462.html

[Mina]

Тамара Грум-Гржимайло. Циклон Ростроповича.


Космический циклон Мстислава Ростроповича, бушующий в музыкальной вселенной который десяток лет, активизируется в марте. Причина известна: с каждым мартом Ростроповича становится больше. Планета отмечает теперь не только юбилеи, но и дни рождения великого русского музыканта. 27 марта Ростроповичу - 76! Он встречает этот день в Нью-Йорке.

Пришелец
"Человек, с бешеным мотором внутри", - говорит Галина Вишневская, вспоминая первые дни ухаживаний своего будущего мужа и удивляясь, "как можно так, по сю пору, носиться по свету". А ему нельзя иначе. Остановиться - значит рассыпаться. Его судьба - обрушивать лавины энергии на души, жаждущие музыки, любви и откровений.
Биографы путаются: кто он? из каких этносов явился? Смешались польская, литовская, немецкая и русская кровь, породив некий "космополитический" плод русской культуры - виолончелиста, дирижера и гражданина мира. В его монакском паспорте N1, сделанном еще принцессой Грейс, записано: "национальность не определена". И сам владелец паспорта восклицает: "Я твердо решил, что умру апатридом (без гражданства - Т.Г.). Это особое ощущение - когда никому не принадлежишь". Человек ниоткуда. Пришелец.
Мировая пресса писала: "Его виртуозность поставлена на службу его русской душе, драматической и гигантской, как у героев Достоевского и Толстого" ("Ла Пренса"); "В руках Ростроповича музыка становится моральной силой, а каждый концерт - трансцендентным событием" ("Чикаго трибюн").
Ростропович живет в сумасшедшем темпе: "Я должен торопиться, чтобы все успеть!" А в это "все" входит немыслимое количество концертов и перелетов, оперных премьер и фестивалей, репетиций и благотворительных акций международного масштаба. А еще - работа над личным архивом в Санкт-Петербургском доме на Кутузовской набережной с его раритетами, которые Ростропович и Вишневская собирали долгие годы.
"Когда нас не станет, - говорит маэстро. - все должно вернуться в Россию". И еще: "Никому и никогда не удастся меня поссорить с Россией, сколько бы грязи на мою голову не лили". И это слова бывшего изгнанника, который в годы противостояния коммунистическому режиму хотел сжечь себя на Красной площади...

Самоубийца
Мы встретились с Ростроповичем в канун открытия в Нью-Йорке его мартовского фестиваля. Он думал только об этих одиннадцати концертах, посвященным музыке ХХ века, лихорадочно листал свой знаменитый "гроссбух". И сразу оглушил меня категорической тирадой:
- Если ты когда-нибудь прочтешь, что Ростропович покончил жизнь самоубийством, то ты должна знать: у меня сперли вот эту книжку.
- Ты же говорил, что не возишь "гроссбух" с собой, чтобы где-нибудь не забыть.
- Я только что оставил в самолете партитуру, над которой я бился днями и ночами. Концерт для оркестра Лютославского, который должен быть исполнен в Avery Fisher Hall. Просто гениальный концерт! Между прочим, там есть некие образы, рисующие мои отношения с властями СССР: есть даже "заседание Политбюро", где уличают "врага народа" Ростроповича; выступают Брежнев, Суслов, гремят трубы, творится совершеннейший бедлам. Потом - пауза! И вдруг звучит такая ироническая темка в слегка замедленном темпе: "та-а-а-а-ля-па-па-пи-и-и-я-пап". Дескать, еще посмотрим, что будет, - заткнитесь!.. Этот Концерт Лютославского будет звучать в первой программе моего фестиваля пять вечеров подряд.
- Но это неслыханная нагрузка - дирижировать оркестром Нью-Йоркской филармонии пять вечеров подряд!
- Я ведь беременен этой музыкой. Вот рожу - тогда и разгружусь.
- А что еще прозвучит в день открытия фестиваля?
- Увертюра Бернстайна "Слава" и Третий фортепианный концерт Прокофьева с Мартой Аргерич, экстраординарной пианисткой. Приезжают Юрий Башмет и Максим Венгеров. Я немножно волнуюсь, потому что впервые в жизни буду играть в квинтете Прокофьева партию виолончели, как это ни странно. Раньше, в Париже, я играл в этом произведении партию фортепиано...
- Я вижу в твоем "гроссбухе" и симфонического Шостаковича.
- А как же! В заключение фестиваля три дня подряд я дирижирую такой программой: Шостакович - Девятая симфония, Бриттен - Концерт для скрипки, Шостакович - пять антрактов из оперы "Леди Макбет Мценского уезда".
- Убойная программа!
- А Скрипичный концерт Бриттена! Он кончается таким пронзительным монологом скрипки, что я плачу, как ребенок. Я сказал Максиму Венгерову: ты обязан выучить этот концерт. И он играл его в трех концертах, которые я дирижировал в дни своего рождения. И еще записали его с Лондонским симфоническим. А потом фирма EMI захотела дополнить диск английским сочинением. Венгеров - молодец - просмотрел множество нот и влюбился в Концерт для альта Уильяма Уолтона. Но ведь он не альтист! И у него никогда не было альта. Тогда ему дали альт Страдивари из коллекции Royal School of Musik. Таких альтов только 5 штук на свете. А этот уникальный альт застрахован на 10 млн. фунтов. Настоящее чудо. Скоро наш CD выйдет в свет. Уверен - это лучшая моя запись...
- А что прозвучит в Нью-Йорке в день твоего рождения - 27 марта?
- Прокофьев. Это любовь до гроба. В марте было 50 лет со дня его кончины, и я дал в Вашингтоне три мемориальных концерта. Но о них ни слова не было в российской прессе... Такой мне в России бойкот.
- Почему же бойкот?
- Потому что на концерты приезжали корреспонденты ИТАР-ТАСС, и один даже написал статью, но она нигде не опубликована.
- Такое бывает и без бойкота... Но я знаю, ты очень спешил в Россию, чтобы в день смерти Прокофьева - 5 марта - быть в Москве. И наше телевидение демонстрировало твое присутствие на концерте "Посвящение Прокофьеву" в Центре оперного пения Галины Вишневской, где сама примадонна явилась в длинном, до пола, черном платье.
- Это была единственная дань памяти Прокофьева в Москве. Не понимаю, как можно было не сделать 5 марта концерт в Консерватории к 50-летию со дня кончины Прокофьева?! Это позорище! В Вашингтоне три дня шли мемориальные концерты, посвященные Прокофьеву, а в Москве...
- Позже, 9 и 12 марта были две программы в Большом зале: все пять фортепианных концертов Прокофьева, исполняли Геннадий Рождественский и Виктория Постникова.
- Ну, слава Богу... А сейчас я тебе кое-что покажу.
Вот моя "Грэмми"!
(И он предъявляет диплом с известной всему миру эмблемой: золотой граммофончик в виньетке с фирменной надписью "National Academy Recording Arts & Sciences". Маэстро, оказывается, в феврале 2003 года был награжден премией "Грэмми" "за экстраординарную карьеру виолончелиста и дирижера, за жизнь в записях").
- Но как же так! Все наши СМИ сообщили, что никто из номинированных русских музыкантов "Грэмми" не получил - ни Гергиев, ни Башмет, ни Ростропович...
- Все дело в том, что я получил не обыкновенную премию за какую-то отдельную запись. Они дали мне свою высшую премию: "За жизнь в записях". Ее торжественное вручение проходило отдельно от массовой церемонии "Грэмми". Между прочим, за всю историю этой премии я седьмой по счету музыкант, получивший ее.
- Кто же предшественники?
- Исаак Стерн, Ван Клиберн, Георг Шолти, Зубин Мета, Ицхак Перлман...
- Неплохая компания. Расскажи подробнее о церемонии.
- Она проходила в самом большом отеле Нью-Йорка "Уолдорф-Астория". Это был специальный вечер, мне посвященный, где присутствовали 700 человек. Был потрясающий концерт и ланч. Конечно, говорили обо мне всякие речи, читали письма. Вот они все здесь, в этой папке. Тут масса трогательного. Но больше всего меня поразили...

Письма детей из российской глубинки
- Вот, например: от коллектива школы-гимназии N 13 поселка Краснообск Новосибирской области. Или вот - от учащихся лицея N 214 Санкт-Петербурга. Они благодарят меня за гуманитарные акции, проведенные моим фондом, "за бесценные прививки от гепатита В". И - много-много удивительных слов. Для меня остается тайной, как эти письма попали в Нью-Йорк... Но должен заметить: на счету моего фонда уже более миллиона вакцинированных детей России. Такого, кажется, ни одному фонду в мире сделать не удавалось. К слову, 8 апреля в Лионе будет заседание Международного фонда вакцин, куда входят такие известные лица, как, например, Билл Гейтс, Нельсон Манделла и другие. Я обязательно там буду. Фонд планирует вакцинировать людей в тех регионах, которые особенно подвержены вирусным заражениям - в Марокко, в других странах Африки. Там речь уже идет о вакцинации миллиардов людей.
- Я знаю, еще один фонд Ростроповича успешно действует в немецком городе Кронберге, куда так любят съезжаться твои лучшие ученики.
- Он создан для поддержки виолончелистов, скрипачей и пианиастов. А 10 апреля, после заседания Международного фонда вакцин в Лионе, я вылетаю в Вильнюс, чтобы 12-го дать сольный концерт и открыть там по просьбе руководства страны "Фонд помощи больным и талантливым детям". Надеюсь, мой концерт соберет многих спонсоров: ко мне там замечательно относятся, ведь я многие годы сотрудничаю с литовским симфоническим оркестром.
- Твой "гроссбух" просто лопается от планов громадья. Расскажи вкратце о самых важных проектах.

Вдова Казальса
- Ближайший фестиваль начнется 21 апреля в Амстердаме. А 25 апреля дам специальный концерт, посвященный королеве Голландии и моему другу принцу Клаусу, который умер недавно. Я очень любил Клауса, замечательного человека и большого любителя музыки... Из Амстердама сразу приеду в Бове, старинный город невдалеке от Парижа, где вот уже 10 лет подряд идут некие "виолончельные оргии". Для этого фестиваля писали музыку многие известные композиторы, включая Губайдулину, Берио и других. А 14 мая в Вене у меня состоится первая репетиция нового сочинения Пендерецкого для виолончели с оркестром, которое он никак не закончит. Уже был случай, когда он свой Второй виолончельный концерт закончил... в день его генеральной репетиции. Дописал еще одну каденцию.
- Говорят, возрождается конкурс виолончелистов имени Пабло Казальса?
- Да, это была моя идея. Я не мог смириться с мыслью, что этот исторический конкурс исчез навсегда - ведь у Казальса учился мой отец. А в 1958-м я неожиданно был приглашен Казальсом в Париж для участия в жюри его первого конкурса. Потом последовало приглашение на второй конкурс в Мексике. Я очень ценил эти встречи с огромным музыкантом... Но с уходом Казальса из жизни конкурс его имени прекратился. Я мечтал возобновить его где-нибудь в хорошем месте. Но не в Париже, конечно, где вот уже 28 лет проходит конкурс виолончелистов Ростроповича. И тогда был выбран Франкфурт. Кстати, туда приедет и вдова Казальса, которую я обожаю.
- Сколько же ей лет?!
- 57. Совсем немного. Когда я ее впервые увидел, то совершенно осатанел от ее красоты. Ей было двадцать. А разница между ею и Пабло составляла ровно 60 лет!
- Какой сюжет!
- Она и сейчас красавица. Поэтому я ее и "обслуживаю": даю концерты, участвую в открытии музея Пабло Казальса...
- Слава, а что будет происходить сегодня вечером в Центре Вишневской?
- Это целая история, которую можно назвать

Портрет Рахманинова
- Я давно обожаю одного гениального художника - Бориса Григорьева. Он из Питера, но какое-то время жил в эмиграции, во Франции. Его картины я покупаю со страшной силой. Вдруг недавно мне продают портрет Рахманинова его работы, сделанный с натуры! Когда я увидел этот портрет, я просто разрыдался. А Галька (Вишневская - Т.Г.) меня толкает и говорит: "Не давай много денег!". А я говорю: "Дам сколько угодно!". И купил этот портрет. Привез его в Москву, полный рахманиновских настроений. И вдруг вспомнил, что давно обещал работникам Дома-музея Рахманинова в Ивановке (бывшем поместье под Тамбовом) каким-то образом помочь. И заказал одному замечательному художнику сделать копию бесценного портрета Рахманинова для музея в Ивановке. Сегодня вечером я должен эту работу принять. А потом обязательно съездить в рахманиновское поместье. Может быть, в конце весны, если мы соберемся всей семьей, с детьми и внуками, поплыть на пароходе по Волге... Очень хочу скорее попасть в рахманиновскую Ивановку. Между прочим, я знаю одну легенду этих мест. Якобы крестьяне поместья в революционном раже схватили рояль Рахманинова и утопили в озере. И вот я думаю: если этот рояль действительно до сих пор лежит на дне озера, то можно его оттуда вытащить. Я бы жизнь положил, чтобы это сделать!
...Под занавес маэстро пригласил к столу - "расслабиться". Что такое застолье с Ростроповичем - особый рассказ. Это блоки анекдотов и побасенок о музыкантах, неиссякаемое озорство их рассказчика-лицедея. И эти мгновенные переходы от шаржа к грустному, даже трагическому. Как в музыке Шостаковича. Как в психологических "протуберанцах" Ростроповича, когда посреди беззаботного застольного веселья он вдруг провозглашает тост "за все хорошее для России". И чтобы никогда не повторился август 1991-го, когда он мчался на самолете - помогать. Летел без визы, без виолончели, готовясь к тому, что его убьют. "Гале письмо прощальное написал: "Извини, я знаю, что ты уж меня больше не увидишь" - и положил на кровать"...