Случай в Италии

[Peter S. Ovtscharov]

Неродной (редакция третья, дополненная и улучшенная)



От виллы, построенной Вильгельмом Кемпффом в пятидесятые годы, до центра итальянской деревушки Позитано спускаться минут двадцать. По широким, осыпанным цветочными лепестками каменным ступенькам ступать неудобно, приходится прыгать с одной на другую, внимательно смотря себе под ноги. Пять лестничных пролетов, когда на лбу уже выступают крупные капли пота, а мокрая футболка пузырится и прилипает к телу - это только изнуряющее начало пути. После них еще целых десять минут шагать по нависшему над морем узкому серпантину дороги, где за хлипкими железными перилами открылся головокружительный вид на залитую солнцем морскую бухту, не забывая время от времени уворачиваться от проезжающих прямо по обочине автомобилей и мотороллеров.

Ослепительно-белые паруса яхт и рыбацких шхун, снующие туда-сюда моторные лодки, оставляющие за собой пенистый белый след, выступающие из воды черные, мрачные скалы острова Галли, когда-то принадлежавшего Рудольфу Нурееву, стоящие под импровизированным навесом автобусной остановки итальянцы сливаются в одну яркую, кричащую южную картину. Вот, прислонившись к перилам спиной, стоят в живописных позах пышнотелые матроны с арбузными грудями, вот чумазые, постоянно что-то жующие жизнерадостные дети, а вот и аппетитные молодые девушки в мини-юбках, ничуть не стесняющиеся своего выставленного напоказ круглого животика. Тут же поодаль сидят серьезные, исполненные собственного достоинства отцы семейства с расстегнутым воротом пестрой рубашки, из под которой выглядывает волосатая грудь и, конечно, обязательный золотой крест на массивной цепочке. В отличие от постоянно галдящих женщин и детей мужчины солидно молчат и смеряют каждого прохожего суровым, полным презрения, взглядом.

На этот раз презрительные взгляды адресованы не мне, а неизвестно как затесавшейся в эту пеструю компанию молодой парочке американских туристов. Их белые панамы и цыпльячьи шеи невыгодно выделяются на фоне загорелого, дородного, пышущего здоровьем итальянского тела, и до прихода автобуса они несомненно станут предметом насмешливых разговоров и непристойных шуток между матронами и их дочерьми. Впрочем, какое мне дело до американских туристов - мой путь ведет мимо летнего ресторанчика, где на стол подают свежих устриц, бесконечных бутиков и лавок, вниз по гранитным ступенькам, поворот налево - под вывеску с немецкой надписью "Деликатесы". Это единственный нормальный магазин в Позитано, остальные торгуют лишь засохшими прошлогодними чипсами, сувернирными майками, бейсболками, бутылками кислого белого вина и другим, безумно дорогим хламом.

Причина моего визита в продуктовую лавку довольно прозаична - сегодня вечером назначена торжественная пати, а в переводе на русский просто большая попойка в нашем доме. К нам придут не только профессор Джон Оґ Коннор с женой, но и все четверо парней из съемочной группы ирландского телевидения, которые вот уже неделю как делают и никак не сделают документальный фильм о мастерклассе. На меня сразу же единогласно возложили ответственность за напитки, и теперь мое положение хозяина обязывает - пять гостей-ирландцев одной бутылкой вина не обойдутся, поможет только самая тяжелая артиллерия из виски и коктейлей. Так, ругая себя за то, что так легко дал себя уговорить и вытирая со лба капли пота, я наконец зашел в полутемный магазинчик, где меня с порога уже приветствовала его хозяйка, высокая, строгого вида матрона лет пятидесяти.

Уже через минуту на прилавке лежали бутылка водки, две бутылки виски, томатный сок, специи, свежая зелень, бутылочка табаско, а я все еще искал и никак не мог найти пару нужных мне вещей. Хозяйка, видимо, не знавшая наизусть расположение продуктов на полках в своем собственном магазине, вдруг ткнула в мою сторону пальцем - "Руссо?"

На мой утвердительный ответ она громко выкрикнула что-то по-итальянски, и в следующую секунду перед нами встал, уткнувшись взглядом в пол, невысокого роста худощавый паренек в ситцевой рубашке. Он появился быстро и бесшумно, как тень, и я даже не заметил, из какой двери он вошел. "Он говорит по-русски" - матрона величественно махнула рукой и удалилась за прилавок. Паренек стоял, вытянув руки по швам, продолжая смотреть в пол, что позволило рассмотреть мне его повнимательнее. Он был примерно на голову ниже меня, очень худой, так что рубашка буквально висела на его плечах, как на вешалке. Какие-то бесцветные, невыразительные глаза, которые он постоянно отводил, избегая прямого контакта взглядами и ощущение рабской покорности во всей его фигуре навели меня на странные мысли. Бьют они его здесь, что ли? - подумал я.

"Привет" - на мое приветствие паренек лишь беззвучно прошевелил губами, быстро поднял глаза на меня и вновь уставился в пол. "Как тебя зовут, откуда ты, приятель?"

"Андрей... с Украины" - еле слышно прошелестел парень, на его лице все так же застыла маска покорности. На мою протянутую руку он ответил не сразу, словно опасаясь чего-либо, да и рука у него была слабая, безвольная, как мертвая рыба. Я невольно развернулся к хозяйке, но та застыла за прилавком, как мраморное изваяние, пересчитывая выбранные мной продукты.

С помощью Андрея я наконец нашел нужный мне соус и все остальное, причем он проявил недюжинную прыть, забираясь по лестнице на верхние стеллажи, суетливо бежал впереди меня, время от времени застывая в раболепской, услужливой позе и утыкаясь взглядом в пол.

Наконец, продукты были пересчитаны и уложены в большой картонный ящик, я заплатил по счету своей кредитной картой, выслушивая итальянские комплименты хозяйки, рассыпавшейся передо мной в благодарностях. "Сеньор может не брать такси, мы сами доставим ящик с продуктами на дом. Где живет сеньор? Каза Феличе? К которому времени лучше всего доставить заказ? Замечательно, сеньор может не беспокоиться, приятного дня и хорошего праздника, приходите еще!" Во время этих излияний Андрей снова стоял как солдат, вытянув руки по швам, перед прилавком и мне даже показалось, что он натянул на свое лицо дежурное, измученное подобие подобострастной улыбки.

Уже покидая помещение магазина, я мельком подумал - а не поехать ли мне заодно на машине, которая будет доставлять ящик с продуктами к нашему дому? Трястись в кабине какого-нибудь допотопного грузовичка все же лучше, чем идти пешком в гору добрых два километра. Но возвращаться назад было лень, а потом, мне почему-то не хотелось опять сталкиваться с этим странным пареньком по имени Андрей и снова наблюдать его отрешенный, тусклый, направленный себе под ноги взгляд. Надо было отвлечь себя от невеселых мыслей. Я мысленно улыбнулся, представив себе гору алкоголя и поглощающих эту гору пятерых ирландцев и направился в сторону дома.

Стоявшее в зените солнце сильно припекало, и неудивительно, что уже после подьема по первой гранитной лестнице моя одежда мгновенно взмокла и прилипла к телу. Остановившись на верхней площадке, чтобы отдышаться, я уже корил себя за то, что не дождался машины, доставляющей нам продукты, и машинально оглянулся назад.

Одним пролетом ниже, с тяжелым ящиком на голове, придерживая его обеими руками, по крутой лестнице поднимался Андрей. Он шел как заведенный механизм, шатаясь под тяжестью груза, и ситцевая рубашка болталась на нем, как парус, под порывами морского ветра.

В одну секунду я спрыгнул к нему и уже спрашивал: " Это как? А как же машина, доставка?"

"Я сам разношу ящики, у нас так всегда" - Андрей стоял передо мной, с трудом удерживая равновесие и стараясь не смотреть в мою сторону.

"По горам?"

"Да, по горам. А что же делать?"

В следующую минуту я вырвал у Андрея ящик, несмотря на его протесты, и мы уже несли его в гору вместе, время от времени меняясь сторонами, когда затекали от усталости руки. Тяжело дыша, мне получилось все-же завести какое-то подобие разговора. Андрей родом был из Львова, а сюда, по его словам, приехал на заработки. Отвечал он глухо, растерянно, всегда с большими задержками и паузами. На мой полу-шутливый, полу-серьезный вопрос: "Ну что, говорят, не любят русских, у вас во Львове?" он, долго подумав, ответил "Да... вот...не любят...".

И в первый раз я увидел на его лице уже нечто похожее на настоящую улыбку, но все еще очень далекое от нее, как будто он когда-то давно знал, но забыл или разучился, как улыбаются люди.

Через три четверти часа, мы, взмокшие и уставшие, наконец занесли ящик с продуктами в кухню. Олег уже собирался уходить, когда я неожиданно для себя окликнул его, спросив, что он делает завтра в час пополудни, и пригласил его прийти в ресторанчик "У Бруно", в котором мы собирались каждый день на ланч. Мне почему-то захотелось накормить его досыта, влить в него пару бокалов вина, растормошить его, чтобы в глазах Андрея появилось хоть какое-то выражение осмысленности.

"Я не смогу" - ответил Андрей, уставившись потухшим взглядом в пол - "наша лавка работает до восьми часов утра, а потом снова открывается в десять."

"Через два часа?! Когда ж ты спишь?" - я недоверчиво посмотрел на него.

Андрей промолчал и отвел взгляд.

"Подожди, такого не может быть. У тебя же есть время, когда ты свободен?" - я все еще не мог поверить, что он говорит мне правду.

"Да, есть" - прошелестел Андрей - "Утром".

И он, прихватив с собой пустой ящик из-под продуктов, исчез. Так же быстро, как и появился передо мной тогда, в магазине, оставив меня стоять посреди кухни в смятенном и растерянном настроении.

Проснувшись на следующий день, я не смог сразу одеть домашние туфли - вместо кафельных плиток пол за ночь превратился в копошащийся ковер из черных муравьев. Двумя широкими дорогами, соблюдая правила левостороннего движения, они вливались в комнату через балкон, образуя под ножками моей кровати "перекрестки" и "улицы". Отдельные "переулки" вели в ванную комнату, где меня уже ждала облепленная со всех сторон насекомыми и превратившаяся из красной в черную зубная щетка.

Проходя в ванную, кто-то из студентов наступил ногой в ботинке прямо на одну из улиц, превратив несколько сотен муравьев в бесформенную кашу. Oдин покалеченный муравей судорожно дергался, пытаясь отклеить свое раздавленное туловище от кафельной плитки. Пробегавшие мимо собратья подбегали к нему один за другим, шевеля своими антеннами, и, не задерживаясь, следовали по своим делам дальше. Через десять минут он затих, и его бездыханное тело куда-то потащили - муравьи своих не бросают.

В день моего отьезда в Неаполь я шел к пляжу, чтобы в последний раз искупаться в море и встретил в одном из переулков Андрея. Он показался мне еще более худым и забитым, чем обычно. На мое приветствие он что-то пробормотал, глядя себе под ноги и быстро зашел в одну из лавок. Больше я его не видел.

[wasabi]

От таких "рассказов" тошнит не только тех, кто живет во Львове. Я, например, живу в Одессе.

[Ольга Гинзбург]

Если Вы были этому свидетель, то Вы видели человека со слабой нервной системой. Я вижу таких людей здесь на каждом шагу. Иногда стараешься помочь, их очень жалко. Но потом видишь, что все попытки как-то вразумить, поддержать, не дают результатов.

Я знаю человека, который 2 года живёт без холодильника. Вы представляете, что такое в Израиле без холодильника!!??? И когда мы с друзьями нашли человека, который отдавал холодильник даром, надо было его только забрать, он не захотел.
Я думаю, что если-бы Вы посочувствовали этому человеку, то были в роли Дон-Кихота.

[Пётр Гнётов]

А вот в оптовых складах города Римини русские нарасхват, и выглядят тамошние подсобники отнюдь не плохо. Печального рассказа о них не получится, и кого-то даже не стошнит.

[Peter S. Ovtscharov]

Пишу о том, что видел собственными глазами. О том, чего не видел - не пишу.

Никакой политической подоплеки в этой истории нет. Просто зарисовка о выброшенном на обочину жизни человеке, будь он из Берлина, Калуги или Львова...

[wasabi]

Зарисовывайте своих сограждан, если не затруднит. Тогда может никто и не увидит в этом тексте того, что, к примеру, увидел я.

[wasabi]

Извините, но я буду зарисовывать того, кого вижу. Может быть, темой следующего рассказа будет человек с российским паспортом. Может, нет.

Меня поразило состояние этого несчастного парня, а не его национальность.

Если следовать Вашей логике, то рассказу "Человек из Сан-Франциско" никогда не следовало бы появляться, да и вообще половину мировой литературы - на помойку...

О своей логике я написал Вам в лс.

[wasabi]

Логики я не увидел, и оскорблять меня под конец тоже не следовало бы.

Вы не увидели не только логики.

[Ольга Гинзбург]

Уважаемый Пётр!!! Пожалуйста напишите что-нибудь радостное!! Смешное, наконец!! Ведь у Вас такой хороший слог, такое умение!!!
В жизни нашей теперешней столько неувязок, отчаяния, серости, что просто хочется иногда отдохнуть душой. Вспомните, что О"Генри писал свои прекраснейшие новеллы в тюрьме.
Пусть не смешное, но что-то чудесное, светлое. Этого сейчас не хватает людям.

[wasabi]

Ваша логика - политическая, моя - человеческая. Политика и человечность еще никогда не понимали друг друга.

И вообще, Вы собирались больше не "мараться" о меня. Вот не марайтесь и уходите.

Предлагаете вынести нашу переписку в лс на общее обозрение?