Музыка - поток Божественной энергии, выход Божественного экстаза и научить можно, только научившись осознавать и оберегать ценность человека в первую очередь, а потом уже увидеть в нём музыканта.
Друзья, ученик созреет, учитель придёт. Никто не кому ничего не должен и не обязан. Это любовь. Взаимная любовь, которая основана не только на способностях ученика, учителя, но и на человеческих качествах. Проигрыш ученика - проигрыш учителя как учителя.
Музыка - поток Божественной энергии, выход Божественного экстаза и научить можно, только научившись осознавать и оберегать ценность человека в первую очередь, а потом уже увидеть в нём музыканта.
Учителя, кто последний в очереди за Божественной энергией?
Ценность человека не должна же засорить выход Божественному экс-тазу?
Учителя, кто последний в очереди за Божественной энергией?
Ценность человека не должна же засорить выход Божественному экс-тазу?
А вот это уже зависит от вашего ощущения Бога в душе. Нет Бога - нет музыки. Есть Человек, нет Бога - нет музыки. К вопросу об очереди. А дождя на улице хватит всем. Так что либо с Богом, либо никак.
А вот это уже зависит от вашего ощущения Бога в душе. Нет Бога - нет музыки. Есть Человек, нет Бога - нет музыки. К вопросу об очереди. А дождя на улице хватит всем. Так что либо с
Богом, либо никак.
Вам виднее, Коллега. Я бесконечно уважаю религиозные чувства верующих.
А вот дублировать текст персонального сообщения в открытом потоке, кажется мне, Бог не велит.
Впрочем, Вам виднее.
Вам виднее, Коллега. Я бесконечно уважаю религиозные чувства верующих.
А вот дублировать текст персонального сообщения в открытом потоке, кажется мне, Бог не велит.
Впрочем, Вам виднее.
За дубляж приношу свои извинения. Новичок на форуме, немного спутал кнопки.
Другая Берта (отклик на публикацию Барго "Незабываемая Берта")
Цитированный ниже материал принадлежит перу двух известных журналистов. Его появление здесь, на форуме, вызвано следующими причинами.
Мой дорогой и любимый Учитель - когда-то добрый гений музыкального училища при Московской консерватории (моё мнение может не совпадать с иными), и по сей день, как я убеждён - совесть фортепианного факультета Московской консерватории Павел Валерианович Месснер. Он - ученик Э.Г. Гилельса. Можно много спорить о том, существует ли школа Гилельса, но в существовании школы Месснера я усомниться не могу, поскольку учился у Павла Валериановича. Рассказать о нём - мой долг, который ещё ждёт своего осуществления.
Павел Валерианович всерьёз учился в консерватории у Э.Г. Гилельса. Профессора, как известно, редко удостоивают студентов систематическими занятиями, отдавая "черновую" работу ассистентам. Так вот, Гилельс занимался с Месснером много и сам.
Павел Валерианович часто в работе со мной показывал множество приёмов и решений из арсенала Гилельса. И, хотя Месснер - уникальное, совершенно самостоятельное явление в фортепианной педагогике, я не без гордости числю родословную своей фортепианной культуры как производную от преподавательской работы Гилельса. Другим моим фортепианным "дедом" считаю Льва Николаевича Оборина, но об этом - в отдельной теме.
Ну, а коли речь зашла о "родословной", надо, конечно, рассказать об основателях династий.
Одно из великих имён в мировой фортепианной педагогике - Берта Михайловна Рейнгбальд. Это она вырастила Гилельса и полностью сформировала его профессионализм. Жизнь и трагедия Рейнгбальд окутаны невыясненными деталями. Возможно, я получу от осведомлённых людей в ответ на этот пост те или иные подробности. Не исключаю и нелицеприятных точек зрения. Что ж, на то и форум, чтобы обсуждать. Буду очень признателен Henry за возможные материалы по связке "Рейнгбальд - Маранц - Г. Г. Нейгауз". Я не привожу эту связку совсем, поскольку материалов у меня нет, только слухи о том, что эти три имени взаимосвязаны, и притом - проблемно. C трепетом надеюсь, что своё слово скажет regards, чьи суждения для меня, безо всяких обиняков, - ценность. С нетерпением буду ждать отклика от Walter Boot Legge, строгого ценителя ясности и последовательности, мастера герменевтики.
Вдохновителем публикации был Барго, изумительные воспоминания которого о другой великой Берте - Маранц - полностью отвечали задуманному мной и Mazarini наполнению темы "Мои учителя". До сих пор жалею, что пост Барго не был выставлен в данной теме.
Я прекрасно понимаю, что, приводя далее компиляцию, т.е. цитируя чужие тексты, не выдерживаю в этой теме чистоту жанра. Но "легко бывает в конце", как поговаривают в Израиле...
.................................................. .................................................. ...
Александр РОЗЕНБОЙМ (Одесса) http://www.vestnik.com/issues/2004/0.../rozenboym.htm
Берта Михайловна Рейнгбальд училась в одесской консерватории у таких прославленных педагогов как Бронислава Иеронимовна Дронсейко-Миронович и Есфирь Александровна Чернецкая-Гешелин, блестяще окончила ее, преподавала там и совместно со знаменитым Петром Соломоновичем Столярским, у которого родные когда-то безрезультатно пытались обучать скрипичной игре Бабеля, создавала легендарную музыкальную школу. К сожалению, не сложилась личная жизнь, но счастьем материнства судьба одарила её, и педагогическая работа, по её словам, «давала много глубоких светлых переживаний, содержательно и полноценно заполняла жизнь». А в размышлении над тем давнишним вопросом, почему Одесса так исключительно плодовита оказалась на всяческие таланты, Берта Михайловна писала, что «южный город, экспансивный народ с повышенной эмоциональностью создают почву, где вырастают способные к искусству люди». Потому и не было у нее недостатка в учениках, один талантливее другого, и, наверное, не было среди них такого, кто на всю свою творческую и человеческую жизнь не сохранил бы к ней сыновней ли, дочерней любви и самой трепетной благодарности. Такие чувства на пустом месте не возникают, а если и возникают, то ненадолго. «Все эти годы я стремилась и продолжаю стремиться к тому, чтобы каждому помочь развиться максимально для него, принести в жертву всё для этой цели», — со всей откровенностью написала она, будучи уже педагогом с более чем двадцатилетним стажем, и после такого признания скромно добавила: «Мне кажется, что до сих пор мне удавалось этого достигнуть». Ученики блестяще оправдали её надежды и труды, от ушедшего потом в песенное творчество сына врача с Малой Арнаутской улицы Оскара Фельцмана, до рыженького мальчишки Самуила Гилельса с бабушкиной Молдаванки, который, приняв сценическое имя Эмиль, заставлял потом взрываться громовыми аплодисментами самые что ни на есть престижные концертные залы мира.
.................................................. ................................................
Впоследствии Гилельс писал: "Таких учителей-музыкантов, которые шли бы на самопожертвование, в истории педагогики единицы. Я учился у трех педагогов. Один из них был истинным Учителем. Этим Учителем с большой буквы была Берта Михайловна Рейнгбальд". Она была дочерью известного одесского архитектора, человеком большой культуры, всесторонне образованным. Гилельс поступил в класс Рейнгбальд 13-летним подростком, упрямым и категоричным. У него уже были выдающаяся техника, необузданный темперамент, природный ум, но не было общей и музыкальной культуры.
После сухой и суровой атмосферы в классе Ткача он попал в другой мир: высококультурный, интеллигентный, сердечный. В основе работы Рейнгбальд лежал принцип: "Не обучай, не изучив своего питомца". Она занялась общим музыкальным развитием Эмиля: он начал посещать концерты, оперный театр, читать книги, она ввела его в свое музыкальное окружение, в кружок музыковеда Б. Тюнеева, в котором часто играл органист Т. Рихтер, отец С. Рихтера, он посещал музыкальные вечера профессора М.М. Старковой, у которой учился друг детства Гилельса Яша Зак, в будущем его партнер по игре на двух роялях.
В занятиях Рейнгбальд делала упор на лирические произведения. Перечень сочинений, выученных Гилельсом в ее классе за пять лет, впечатляет: Бах в обработке Бузони, Годовского и Зилоти, сонаты Бетховена, пьесы Шуберта, Брамса, Шопена и много произведений современных композиторов: Метнера, Прокофьева, Равеля.
.................................................. ..................................................
Александр РОЗЕНБОЙМ
Но перед этим она намучилась с ним так, как не мучилась, пожалуй, ни с одним из своих учеников, только были это сладостные муки творчества и дань той величайшей, никем, ничем и никогда не поколебленной ответственности перед едва раскрывшимся, доверившимся ей талантом, которую она исповедовала всю свою жизнь, следуя классическому правилу медиков «не навреди».
По откровенным словам Берты Михайловны, художественное развитие пришедшего к ней в одиннадцатилетнем возрасте Гилельса «не шло дальше примитива» и она, считая себя обязанной всенепременно сохранить его творческую индивидуальность, «постепенно углубляла и утончала его ощущение музыки». Слышавшим «живую» игру Гилельса или хотя бы в записи, теперь уже трудно поверить в то, что по приходу его к Рейнгбальд, «пальцы у него были дряблыми, не было силы удара». И она до самого окончания Гилельсом консерватории занималась с ним, как она потом напишет, «каждым пальцем, вырабатывая крепость, разнообразие удара, легкость». Годам где-то к 14-15, когда он связался не с самой пристойной мальчишеской компанией и перестал заниматься, Рейнгбальд заставила его брать ежедневные уроки, ежедневно же и жестко контролировала выполнение им домашнего задания, следила буквально за каждым его шагом, подбрасывала хорошие книги и требовала пересказа прочитанного, подбирала надежных товарищей… И только такие, прямо сказать, исключительные, меры, как она справедливо считала, «спасли талант Эмиля». А после того, как в 1933 году, будучи студентом всего лишь 2 курса консерватории, Гилельс одержал блистательную победу на первом Всесоюзном конкурсе музыкантов-исполнителей в Москве, и посыпались любезные приглашения и соблазнительные договоры, Берта Михайловна, бросив всех и всё, ездила вместе с ним исключительно для того, чтобы не прерывать занятия, по возможности сократить количество выступлений и поскорее увезти его обратно в Одессу, к систематической работе.
…Известность окружала Берту Михайловну, слава создателя одесской фортепианной школы всегда была рядом, и сверху, вернее, «с верхов», то и дело сыпались знаки внимания, уважения и признания заслуг. Звание профессора одесской государственной консерватории. Врученный ей в самом Кремле и самим «всесоюзным старостой» Калининым орден Трудового Красного Знамени, а в то время статус орденоносца был еще редок, почетен и полезен. Мандат депутата одесского областного Совета депутатов трудящихся. Подаренный ни больше, ни меньше, как правительством великолепный рояль знаменитой берлинской фирмы «К.Бехштейн», какой и в старое время за бешеные деньги продавался в Одессе исключительно в Торговом доме Рауша на Полицейской улице. Всё это, безо всякого сомнения, было более чем заслужено и, чего уж греха таить, приятно, как приятно вовремя сказанное доброе слово в награду за то, на что жизнь без расчета и раздумий кладется. Но, да простится мне сие, если кому-то покажется кощунственным утверждение о том, что лучше бы не было всех этих публично и громогласно декларированных почестей, которые потом только заострили обиду, нанесенную ей не где-нибудь, а в родном городе, и не когда-нибудь, а в годы войны, когда вселенского горя и без того хватало.
Война — это не только страшная беда, но и чаще всего всеобщая неразбериха. И получилось так, что при всей организованности эвакуации, коей от других городов Одесса отличилась с начала войны и до последнего дня её обороны, ни консерваторию, ни музыкальную школу Столярского почему-то не удосужились вывезти. Берте Михайловне, правда, совместно со Столярским, удалось «достучаться» до высоких местных властей, но в ответ услышала она лишь обвинение чуть ли ни в паникерстве, дескать, о какой эвакуации идет речь, если Одессу мы не собираемся сдавать и не сдадим ни в коем разе. И пришлось потом каждому выбираться из Одессы кто куда мог и у кого как получилось. Петр Соломонович Столярский оказался в Свердловске, Анетта Петровна Бычач, ассистент Берты Михайловны, — в Чкалове, бывшем и нынешнем Оренбурге, а сама она — в Ташкенте.
Добрые дела и благодарение за них срока давности не имеют. Потому и десятилетия спустя не лишними будут признательные слова в адрес того далекого, а теперь уже и зарубежного города, который встретил когда-то тысячи обездоленных и обездомленных войной людей, протянул традиционную пиалу чая, поделился горстью риса, ломтем узбекской лепешки и скибкой ароматной среднеазиатской дыни, дал какую ни есть крышу над головой и к чему руки приложить. А ведь помимо стихийно занесенных волной эвакуации людей, в Ташкент организованным порядком прибыли целые коллективы, в том числе из одной только Одессы там оказался давно известный за её пределами Украинский экспериментальный институт глазных болезней академика Владимира Петровича Филатова, Всесоюзный селекционно-генетический институт, из названия которого потом исчезло упоминание о «крамольной» генетике, и киностудия, славная именами и фильмами.
На базе эвакуированных туда студий была организована единая Ташкентская, где на съемках фильма «Два бойца» родилась и впервые прозвучала согревшая потом сердца одесситов, разбросанных по фронтам и тылам, песня «Шаланды полные кефали». Слова ее «за Молдаванку и Пересыпь», которые «обожают Костю-моряка», сочинил поэт Владимир Агатов, он же Гуревич, а музыку должен был написать композитор Никита Богословский, но он заявил, что с одесским песенным фольклором никоим образом не знаком. И тогда — нужно отдать должное энтузиазму и добросовестности создателей фильма в самый разгар войны — через газету пригласили прийти на студию тех, кто знает одесские песни. Пришли десятки человек и два дня и две ночи пели там эти песни всех одесских времен, властей и народов, и два дня и две ночи «звучала» там бабелевская Молдаванка, совместно с солнечной Пересыпью, гомонливой Арбузной гаванью и всеми тремя Фонтанами. И только прослушав всё это, прочувствовав и осознав, что такое есть одесситы, потому как через песню человек хорошо виден, Богословский записал мелодию, а Марк Бернес озорно и душевно спел перед камерой «Шаланды». А писать ту фонограмму помогал понаторевший в таком, тогда еще «хитром» деле, «звуковик» с одесской студии Эммануил Сегал, приходившийся дальним родственником Бабелю. На студию же по своим сценарным делам заходил известный писатель Всеволод Иванов, который оказался в Ташкенте с женой Тамарой Владимировной и тремя детьми. Но только близкие из близких к ним знали, что их вихрастый пятнадцатилетний Миша был сыном Исаака Бабеля и Тамары Владимировны, которого Иванов усыновил, растил и любил как родного. И опять, теперь уже в Ташкенте, сближались и, не пересекаясь, расходились судьбы тех, кто имел всякое касательство к Бабелю, к тому времени уже расстрелянному и тайно сожженному в московском крематории…
По печальной, конечно, причине, но Ташкент в те годы был совершенно удивительным городом, где в трамвае можно было увидеть величественную Анну Андреевну Ахматову, а на улице встретить великого Соломона Михоэлса, где, пытаясь помочь детям войны, в Наркомпросе Узбекистана заседала Мария Федоровна Андреева, жена Горького, а студенты консерватории знали, что их профессор Берта Михайловна Рейнгбальд учила кода-то фортепьянному искусству самого Гилельса. После всех эвакуационных передряг и треволнений она, что называется, с головой окунулась в работу, преподавала в ташкентской и вывезенной туда из Ленинграда консерваториях, написала две прекрасные работы о своем преподавательском опыте и методике, без коих сегодня не обойтись ни одному её коллеге, если он уважает себя, свое дело и доверившихся ему учеников. В Ташкент же, после тяжелой контузии прибыл с фронта бывший курсант Томского артиллерийского училища Алик Рубинштейн, сын Берты Михайловны…
А потом, апрельским вечером 1944-го Москва сообщила об освобождении Одессы, и с той поры не стало покоя, потому что душою, мыслями и планами Берта Михайловна была уже в своем городе, в своей консерватории, в своей музыкальной школе. И поехала вместе с сыном в Одессу через Москву, где в Комитете по делам искусств профессору Рейнгбальд предлагали кафедру и в ленинградской консерватории, которая после Ташкента уже числила её вроде бы «своей», и в московском музыкально-педагогическом институте имени Гнесиных. Но ей нужна была одна только Одесса, которой, по её разумению, и она теперь нужна была больше, чем раньше, потому что уже не вернется туда Петр Соломонович Столярский, оставшийся в уральской земле. А таланты, они ведь как были в Одессе, так будут, только после этой страшной войны их нужно с особым трепетом растить и с особой нежностью лелеять.
Но, как по-одесски звучит народная мудрость, таки-да, нет пророка в своем отечестве, ни профессора нет, ни депутата, ни орденоносца, ни корифея-педагога. Дом, где располагалась ее довоенная квартира, теперь занимал «Смерш», как сокращенно именовали «контору» с категоричным и грозным названием «смерть шпионам». И пришлось потому внучке мадам Любки с Молдаванки, имевшей когда-то в «раньшее время» три дома на Мельничной, не считая дома на Балковской, ночевать в милостиво разрешенном ей консерваторском классе. И обивала она пороги различных учреждений и кабинетов начальственных лиц, добралась даже до хорошо знавшего её по счастливым прежним временам председателя горисполкома и поначалу поверила вроде бы восторженному приему: «Ах, Берта Михайловна! Ах, о чем вы говорите! Вне всякой очереди! Незамедлительно! Только… потерпите ещё парочку дней в консерватории, пока вам подберут квартиру». А ей, измученной, после тифа и дальней дороги через всю воюющую страну, хотя бы комнату какую, где можно голову преклонить, рояль поставить и прописку получить, без которой никак нельзя было тогда ни хлебные карточки получить, ни на работу оформиться, что в консерваторию, что в школу покойного Столярского, куда она Москвой назначена была художественным руководителем. Растянулась эта обещанная «парочка дней» в полуторамесячные хождения по мукам, за каковое время былая уверенность растворилась в надежду, надежда сменилась недоумением, недоумение превратилось в обиду, а обида обернулась отчаянием. И в таком, никому не дай Бог желаемом состоянии, она отправилась, было, к знакомым, поднялась на высокий четвертый этаж, но не к ним зашла, а бросилась вниз к концу всех мучений, и нашли её на площадке первого. Это было 19 октября 1944 года, за две недели до её сорок седьмого дня рождения, а ведь могла еще долго жить и красиво работать. Но не дано было, вернее, не дали, убили, как сказал, узнав о трагедии, Дмитрий Шостакович, потому что для этого совсем не обязателен ни нож и ни пуля, достаточно жестоко обидеть, изощренно наплевать в душу и загнать в самый дальний и тесный угол жизни.
…Ученики Берты Михайловны вознамерились, было, поставить памятник на её могиле, но, как оно часто бывает, чем больше людей собираются что-либо сделать совместно, тем трудней им договориться. Кончилось тем, что приехал Эмиль Гилельс и поставил изящный беломраморный памятник с лаконичной, лишенной сусальных кладбищенских сантиментов, надписью: «Дорогому учителю и другу».
Но всё это было уже много позже. А тогда, в октябре 1944-го, на трагедию в Одессе соболезнующими телеграммами отозвались коллеги, друзья, знакомые — порядочные люди разных профессий и национальностей: актер Михаил Астангов, историк Милица Нечкина, пианисты Генрих Нейгауз и Яков Флиер, композиторы Арам Хачатурян и Дмитрий Шостакович, академик Филатов, профессор Елена Гнесина, которая еще недавно так уговаривала Б.М. Рейнгбальд остаться в Москве преподавать в основанном ею Московском музыкального-педагогическом институте… И только в родной Берте Михайловне Одессе ни в одном из двух выходивших тогда местных партийных изданий, ни в «Большевистском знамени», ни в «Черноморской коммуне» не нашлось нескольких квадратных сантиметров газетной площади и самой маленькой черной траурной рамки для того, чтобы почтить память покойной. Но весть о самоубийстве возвратившейся из эвакуации и оказавшейся бездомной профессора консерватории Рейнгбальд мгновенно разлетелась по городу к великому недовольству власть предержащих.
Спасибо, дорогой Restore, за публикацию о Берте Рейнгбальд. Мне в свое время Б.С Маранц много рассказывала о ней, о Гилельсе, о своем одесском периоде жизни, но о факте самоубийства она умалчивала. Просто говорила, что произошел несчастный случай, хотя, конечно же, прекрасно знала. как было на самом деле... Берта Рейнгбальд - выдающийся педагог, давала изумительную фортепианную школу, могла работать с учениками сутками совершенно бескорыстно, отдавая всю себя им. Сейчас таких Учителей уже, к сожалению, нет.
Очень жду продолжения, еще раз огромное Вам спасибо!
Очень жду продолжения, еще раз огромное Вам спасибо!
Дорогой Барго! Продолжение обещаю сегодня ночью как минимум, и завтра - самое позднее.
В самоубийстве БМР есть нераскрытые мотивы. И кто-то может об этом знать. Я в своё время говорил о ней с Мирвис, и та как-то очень уж гибко уходила от обсуждения именно этой темы. Знал, уверен я, Эмиль Григорьевич, но мне не удалось вовремя поговорить с ним. Возможно, есть связь между "врачебной ошибкой", повлекшей за собой гибель ЭГГ, и тем фактом, что о Рейнгбальд чуть не начали рассказывать какую-ту правду её ученики. Розенбойм (автор статьи о Рейнгбальд), во всяком случае, прав в одном: судьбы людей, так или ииначе связанных с Бабелем, отмечены жутковатым безмолвием причин и следствий.
Последний раз редактировалось restore; 18.12.2005 в 16:29.
У Р А!!!!!
ну хоть кто нибудь,хотя и косвенно, вспомнил замечательного,потрясного пианиста Эмиля Гилельса.недавно показали в его исполнении концерт Чайковского-ну это же здорово!
прошло уже много лет,играют сейчас чище,возможно и быстрее,но какой звук-каждый З О Л О Т О!!! к сожалению эпоха таких пианистов-титанов уходит.замечательный педагог был у Гилельса(в том числе и Нейгауз),есть ли такие сейчас? то ,что нет таких как Гилельс-это уж точно!!!
Школа музыки для взрослых и детей представляет собой уникальное образовательное учреждение, направленное на развитие музыкальных способностей и творческого потенциала учеников всех возрастов. Вот...
18 апреля 2024 года состоится Концерт «Рок-хиты на шотландских волынках от оркестра «City Pipes»
Шоу от виртуозов волынок и барабанов оркестра волынщиков «City Pipes» при участии одного из лучших...
18 апреля 2024 года состоится Концерт Елизаветы Канаузовой (Сопрано) с программой «Весны волшебной вдохновенье»
Весна — время пробуждения природы! Время, когда все вокруг возвращается к жизни....
Социальные закладки