«Нюрнбергские майстерзингеры» Р.Вагнера в Мюнхене (31.07.2007).

[AlexAt]

Всё прошлое лето у меня было каким-то взбалмошным… То на концерт Флеминг меня занесет, то на «Вольного стрелка» … Совершенно неожиданно у меня выдался один свободный вечер между баварским «Фиделио» и отъездом в Зальцбург на злополучного «Онегина», и я решил не терять времени даром: где же ж еще послушать «Майстерзингеров», как не в Мюнхене? Этот «полновесный» вагнеровский манифест привозился в Москву, кажется, в 1987 г. Я долго изучал афишу, пытаясь постичь дикий ажиотаж вокруг этого спектакля, но так ничего и не понял… И лишь спустя двадцать лет после того, как я впервые услышал о Вагнере и об этой опере, я решился таки на то, чтобы, распечатав либретто, окунуться в мир самого невагнеровского из вагнеровских шедевров…

• О Вагнере, Чернышевском и «Майстерзингерах»…

Изданная за двенадцать лет до завершения Вагнером «Майстерзингеров» работа Н.Г.Чернышевского «Эстетические отношения искусства к действительности» содержит много методологического мусора и нудной риторики, но в главном своем посыле – о недопустимости превалирования мёртвых теорий над живым искусством – эти две работы совпадают. И неудивительно. Питая свою философию новомодной немецкой диалектикой, Чернышевский не мог сильно расходиться с Вагнером в таком ключевом вопросе, как смена принципов и норм. Тем более, когда речь шла об искусстве. Любопытно и то, что обе работы, создававшиеся примерно в одно и то же время, используют для демонстрации своих «построений» очевидно простые и убедительные для всех ситуации, связанные с бытовыми и эмоциональными взаимоотношениями людей. Конечно, любовная тема в вагнеровском манифесте «превалирует», а у Чернышевского лишь «иллюстрирует» общий ход мысли, но принципиальное противопоставление страсти, вызываемой препятствиями в отношениях, и чувств, очищенных от экстремальных форм проявления и символизирующих истинную привязанность людей друг к другу, присутствует в работах великих мыслителей с чётко выраженной проговоренностью (у Вагнера это знаменитый монолог Х.Закса в начале третьего акта). Нет необходимости упоминать о том, что вагнеровская работа, будучи произведением искусства, воспринимается и усваивается с гораздо большей лёгкостью, чем туговатые, хотя и не лишенные остроумия, пассажи нашего великого соотечественника. Однако, если с публицистической полемичностью грандиозного эссе Чернышевского всё более или менее понятно, то финальное назначение вагнеровского опуса для меня до сих пор остаётся загадкой: что это, пародия на самого себя («Танхойзер») или на буржуазную ограниченность не понимающей его публики? Изящная самоирония, которой Вагнер, казалось, был лишен насмерть, как и чувства юмора, или изощренная провокация? Этому вагнеровскому манифесту приписывают чуть ли не национальное значение, но люди, которые могут с серьезным видом рассуждать о национально-объединяющей немецкой идее «Майтерзингеров», либо не знают этого произведения вообще, либо хватаются за мёртво-привитую этой драме Вагнера концепцию, сделавшую из оперы национальный немецкий хит… Первейший вопрос, который должен возникать у поклонников «националистической» подоплёки «Майстерзингеров», - это несоответствие декларируемой в речах Х.Закса роли народа в искусстве реальному изображению этого народа в опере! Если же откинуть «вдуманные» в вагнеровский текст национальные «метасмыслы», и вспомнить о том, что Вагнер всегда все свои сочинения писал только о самом себе, мало заботясь (даже декларативно) о национальном единстве какой бы то ни было социальной общности, включая родную «Германию», то – всё становится на свои места. Перед нами саркастический портрет буржуазного общества, устои которого расшатываются принципиальным чужаком – главный теноровый образ оперы – Вальтер фон Штольцинг – рыцарь, продавший землю и пришедший в город за мирной жизнью. Ничего удивительного мы не видим в том, что герой, сокрушающий устаревшие каноны творчества, оказывается «более благородного происхождения», чем сокрушаемый им мир… Только таким – «более благородным» - видел себя неистовый Рихард, с изяществом инфантильного дилетанта крушивший каноны мирового искусства…

(Продолжение следует).

[AlexAt]

Любовная тема (она же тема живого искусства) впервые появляется сверкающими переливами в роскошной увертюре и, робко «выныривая» то здесь, то там в общем мелодраматическом кружеве этой изысканной драмы, во всей своей изысканной красе распускается в знаменитом «Morgenlich Leuchtend»… Эта мелодия сводит с ума… Она настолько тепла и красива, нежна и безупречна, что ради одного её «явления» стоит потратить 4 часа 50 минут, чтобы насладиться её грандиозным финальным цветением… Есть ли что-то мелодийного в этой драме, кроме «Моргенлихь Лойхтенд»? По-моему, нет. О музыке «Майстерзингеров» писать как-то не принято, хотя есть здесь у Вагнера и звукоподражания, и пародийные куплеты, и прямые цитаты «из народа»… Нет только самого Вагнера с его виртуозной тягучей густотой полусотни тем в бесконечно несоразмерных тактовых группах… «Майстерзингеры» напоминают музыкальный спектакль-диспут. Но диспут ироничный и эмоциональный, глубокий и вместе с тем простой. В «Майстерзингерах» нет медитативных пустот, которыми изобилует «убийственный» «Тристан», но и нет неуёмных красивостей, которыми переливается «Танхойзер». Это какая-то очень «мозговая» драма… публицистическая… но не передовица, а заметка в «авторской» колонке… И сам масштаб этого произведения не отменяет его эссеистико-декларативной направленности. То, что текст в «Певцах-мастеровых» превалирует над музыкой, - очевидно. Очевидность эта демонстрируется отсутствием «смысловой» привязки музыкальных тем как к персонажам драмы (за исключением упомянутой главной темы весны-любви-Вальтера), так и к сюжетным её ходам… Иллюстративные звукоподражания в монологе Давида, «звуки лютни» Бекмессера и прочие «игрушки» – не в счет. Поэтому правильным будет «пробежаться» по либретто и посмотреть, о чем же речь.

1.1. Пародийность. Сатирическая стервозность Вагнера нигде больше не раскрывается во всей своей беспощадности, как в «Майстерзингерах». Для композитора принципиальным было развенчание именно «майстерзингерских» уставов, отличавшихся, как известно, экстремальным консерватизмом и удушающей регламентацией. Думается, что самим фактом своего существования майстерзингеры оказали Вагнеру неоценимый подарок, ибо послужили идеальным материалом для оттачивания его собственной желчной позиции по адресу ретроградов от музыки. Относительно язвительной направленности вагнеровских шпилек может ввести в заблуждение отсутствие истеричности в самой форме антиретроградных выпадов: ирония возникает в весьма безобидных диалогах и получает свое развитие в весьма спокойных монологах… Удивительно, как Вагнеру удается не терять достоинства! Например, использование звукоподражаний в инструктаже Вальтера Давидом (тон «лягушки», «соловья» и т.п.) является выпадом против иллюстративности музыкального творчества. Вообще сам «инструктаж» Давида искрится насмешливостью автора над «ремесленниками от искусства»: «Я дал лишь названья; вы же всё спойте – так, как велят нам мастера! И чтоб слова звучали ясно, – где голос вверх иль вниз идёт; верхний предел и нижний тоже для начала брать нельзя! Берегите дух, чтоб не пустить в конце нежданно петуха; перед словом не вздумайте мычать, после слова – согласными бурчать! На цепь “фьоритур” и связки “цветов” – на всё есть точный указ мастеров.»

Насмешливость Вальтера нисколько не смущает недалёкого подмастерье:
Давид:
(становясь в позу)
«Мой рыцарь! В пеньи мастерства нельзя достигнуть в день один. Недаром славен в Нюрнберге учитель мой – Ганс Закс! Уж целый год он наставляет и учит петь меня. Стих сочинять, башмак тачать, – я всё изучаю зараз.
Кожу дубя и правя гладко, – гласные все твержу для порядка; воск ли примусь я в нить втирать, – тут же учусь и рифмовать.
Махаю шилом, зубрю, сверля, – что глухо, что звучно, размер и счёт; с колодкой в руках – слог длинный и краткий, твёрдый, мягкий, яркий, слепой; – “клещи” и “сиротки”, все паузы, “приклейки”, все “зёрна”, “цветочки”, “колючки”, – всё это ревностно я учил. К чему ж, скажите, труд мой привёл?»

Вальтер:
«К паре сапог, – должно быть так?»


1.2. В «Майстерзингерах» Вагнер прямо указывает на то, против чего он выступает. Об этом рассказывает тот же Давид: «А тут, мой рыцарь, – такой закон:
(С очень глубокомысленным видом) Поэт наш должен петь; и если из рифм и слов, что придумал он, тонами он новую песню сложит, то будет “мастер пенья” рождён!» Речь, как видим, идет о немыслимом для подлинного творчества условии: создание нового содержания в рамках старых форм. Обозначенная выше тема отношения теории искусства к живому творческому процессу декларативно, «мягко, но твердо» звучит в словах Ханса Закса: «Клянусь, мне дорог наш устав! И чтобы цех его сохранил, потратил я сам не мало сил! Но раз в году, поверьте, надо самим законам пробу дать: не то в колее рутины вялой устав от жизни может отстать! Назад ли он ведёт, ведёт ли он вперёд, – вам скажет тот, кто духом, а не буквой живёт!» Для Вагнера, как и для Чернышевского, - искусство первично как проявление жизни, а теория искусства по отношению к самим артефактам – вторична (так же, как само искусство вторично по отношению к жизни). Для полноты картины не помешает вспомнить «квалификационные» требования, предъявляемые к музыканту мастерами:

Котнер

“Того лишь мастером должно звать, кто правильно может песнь создать из разных баров симметричных, законных и обычных. В каждом баре слиты два куплета, – в них одна должна быть мелодия спета; в куплете надо стихи вязать и рифмой каждый стих кончать. Куплетам вслед припев идёт и рифмуется в свой черёд; мелодия здесь уже не та, что в двух куплетах была взята. Из этих баров песнь слагают, что песнью мастера считают; кто вновь эту песнь споёт и лишь четыре слога возьмёт – не больше – из чужих стихов, тот будет принят в цех мастеров”.
Для нас важным здесь является тот факт, что мастером может быть только оригинальный сочинитель, а не «интерпретатор». То есть состязания «майстерзингеров» - это не аналог конкурса Чайковского, это что-то настолько странное, чему и быть-то не положено… Саму абсурдность сочинительских состязаний Вагнер как мыслитель не понимать не мог. А стало быть и никакого воспевания «национальных традиций» в «Майстерзингерах» нет и быть не может.

1.3. Интересное место в драме отводится так называемым «социальным поглаживаниям» по адресу потенциальных «меценатов» из «буржуев». Эта тема так хитро встроена в общий сюжет, так запутывает суть главной интриги, что, в общем-то, не сильно приходится удивляться, что «Майстерзингеры» до сих пор пользуются репутацией «национального гимна», а не национальной пародии (каковой в социальном аспекте, по сути, и являются). Тема «меценатства» развивается в знаменитом монологе Погнера:

«В немецких землях мне, увы! не раз пришлось заметить, что все привыкли звать купцов “скупыми торгашами”. Дворяне и простой народ, – все мне с упрёком пели в лад, что, дескать, бюргер всегда наживе только рад. А что во всей стране родной лишь мы служим искусству, – так это они забывают... Но мы горды искусством своим, его мы беззаветно любим, мы дышим им! Что нам ничего дороже нет, о том пусть узнает ныне весь свет!»

Эти «бальзамические» слова почему-то все принимают за чистую монету, не видя в них ни малейшей иронии или комического подтекста… Это тем более странно, что прямо тут же, в этом же монологе Файт Погнер показывает, что никаких денег в искусство он «инвестировать» и не собирается (хотя сам монолог практически начинается со слов «По воле Божьей, я богат»):

« – Итак, вот дар какой принесён искусству мной:
Тому певцу, кто на суде пред всем народом приз возьмёт в святой Иванов день, кто бы ни был он, – тому я, здешний бюргер, искусства друг, Фейт Погнер, – со всем, чем я владею сам, – Еву, дитя моё, отдам!»

Ну, это примерно то же самое, как если бы Путин вместо Государственной премии РФ «вручал» бы особо отличившимся «руку-и-сердце» своих дочерей… Как тут не вспомнить знаменитые стихи В.Высоцкого: «А царевны мне и дааааром не надо, Чуду-Юду я и так победю…» (но это к слову)…

1.4. Тема отношения искусства и народа – поистине самая щекотливо-скандальная тема произведения, и поднимает и ведет её подлинный исторический персонаж, неоднократно выводившийся в литературе и на театре, – Ханс Закс: «Отбросьте же все сомненья, и летом, в святой Иванов день, вместо того, чтоб звать народ, – вы сами вниз к нему, друзья, спускайтесь с облачных высот! Вы ждёте славы от народа, – отсюда вывод прям: пускай народ сам объявит, что он благодарен вам! Чтоб он с искусством вместе цвёл и рос, – вот дело в чём! Вот в чём вопрос!»

Изумительные слова, неимоверный идеализм! Мог ли Вагнер серьезно упиваться такими надеждами на народ? Как это ни странно, мог! И упивался. Но врать против самого себя не мог, и поэтому в финале второго акта выводит мастеровой народ во всей его красе в сцене почти десятиминутного мордобоя. Текст, который Вагнер вкладывает в уста «народу» (что-то типа «Закрой пасть, чудовище!», «Ща как дам больно!», «Зенки протри, чудик!»), не оставляет сомнений в подлинном отношении композитора к «народному суду».

1.5. В связи с «народной» проблематикой нельзя не отметить гуманистической провокационности другой важной темы этой драмы, а именно мысли о том, что мастерски (профессионально) петь может каждый! Разумеется, эту светлую мысль, очень важную для самого Вагнера в процессе его баталий за право на собственное слово, озвучивает тот же народный герой – Ханс Закс: «Давно мастера порешили так: мужик и барин у нас равны; здесь лишь искусство держит речь и званье мастера даёт.»

1.6. Подлинным манифестом на тему «отношения искусства к действительности» звучат слова о той школе, которую прошел Вальтер: «Вот таял снег, ручьи текли и расцветала вновь земля... И всё, что долгой зимней ночью стихи поэта мне шептали, – теперь мне пел зелёный лес так звучно и так внятно! Вот там, в лесу, слыша птичек хор, искусство петь постиг я!» Вальтер – будущий победитель конкурса певцов – учился петь у птичек. Эта новость вызывает насмешки у признанных авторитетов. Но не у Закса: «…Коль он не чужд искусству и явит здесь его, – до школы нам дела нет!» Вот и чудненько!

1.7. С «живодерским» садомазохизмом Вагенр в лице Бекмессера выписывает своих критиков-завистников, поднимая вопрос о правомерности «профессионального суждения» о музыке вообще:

Бекмессер
Кадансов нет, колоратуры нет, – самих мелодий пропал даже след!

Многие мастера
(между собой)
Нельзя же так петь! – Он прямо пугал! – Конечно, пугал! – Он терзал нам уши! – Без всякого толка!

Уникальное явление! В своей собственной опере композитор полемизирует со своими же собственными критиками, стопроцентно «предугадывая» направления их ударов.
А какой восторг вызывает предвосхищение Вагнером споров о новом в искусстве! Если вдумчиво прочитать текст диалога Закса с Бекмессером, первое, что приходит на память, - знаменитая тема о современной режиссуре - «Баба с ведром» - на популярном форуме «Классика» (http://www.forumklassika.ru/showthread.php?t=20076):

Закс
Нет, критик! Зачем спешить? Не всякий мыслит так, как вы! – В его стихах и пеньи, столь новых нам, мы толк найдём; он бросил путь обычный, но твёрдо шёл своим путём. Тут наш устав негоден, и если мерить надо вам, – ищите новых правил: путь новый их укажет сам!

Бекмессер
Ага, вот как! Легко понять! Ослам лазейку Закс открыл: творите, мол, что хотите, и в ус себе не дуйте! – Нет, этак пойте черни на рынках, – здесь, слава Богу, у нас законы!

Закс
Помилуй Бог, как много рвенья! Как горячитесь вы! Но метчик должен слушать больше, чтобы судить верней! Итак, пусть рыцарь нам поёт: до конца прослушать всё мы должны!

Бекмессер
Цех мастеров и наш устав – это для Закса круглый ноль!

Закс
Избави Бог, чтоб мысль моя вразрез с законами дерзко шла! В уставе мы читаем: “Сам метчик так обставлен будь, чтоб ни враждой, ни дружбой решенья он не мог погнуть”. – Коль женихом наш метчик ходит, как может он судить спокойно? Пред ним соперник тут сидит, – и вот судья его бранит!

Разумеется сам Вагнер, точнее Вальтер, подхватывает и «развивает» озвученные Заксом упрёки по адресу недоброжелателей всего нового в искусстве:

Вальтер
“Из тьмы кустов терновых,
взметая пыльный сор,
сова кричит и будит
товарок хриплый хор.
Ей в лад спешит кричать
и вся ночная рать
ворон завистливых, злобных,
и галок, им подобных! –
Вдруг орёл,
минуя вражий стан,
летит из горних стран...
Он перьями златыми
как жар во тьме горит;
парит он надо мною,
в отлёт меня манит...
И жаждет грудь
восторг вдохнуть,
презрев вражды уколы...»


1.8. Ярко-выраженная автопортретность главного героя.
Поэзию-музыку Вальтера-Вагнера виртуозно характеризует Закс (то есть опять же сам Вагнер!): «Схватить их трудно, – им можно лишь верить, и даже схватив, – нельзя измерить! И как бы я измерил привольной песни полёт? Устав наш сюда не подходит, – но кто тут ошибку найдёт? Напев был стар и вечно нов, – как пенье птиц и рост цветов... Если кто, той песней пленён, вздумает вторить ей, –он будет только смешон!.. Чары весны, томленье, сны, – вот чем полна эта грудь! Нашёл он новый путь, – свободный путь поэта: я сразу понял это...»

1.9. Место художника в обществе.
Отчаянием звучат слова Закса о судьбе истинного, «природного», а не «сделанного» таланта в буржуазном обществе: «Дитя, он должен бросить надежду, – ему в мастера нельзя попасть. Ведь истый мастер, природный, – у нас, мастеров, на плохом счету!»

1.10. О слабости людей.
Закс нисколько не обольщается на счет интеллектуальной твёрдости и непредвзятости «мастеров» пения, которые должны вынести суждение об искусстве Вальтера: «Всё это честный, славный народ; не злы они, – их надо знать и ловко взять умелой рукой... Кто ставит призы, кто их даёт, тот хочет тоже, чтоб считались с ним. А вы... а вы напугали их, – ещё бы нет! Таким огнём, такой волной стихов и звуков сманить можно дочек на бегство из дома; но для брачных, безмятежных уз иные песни надо брать...» Все мы люди, наша уязвимость и слабость играют с нами злую шутку, бросая тень на безупречность нашей репутации…

1.11. Интересно, что самый цитируемый монолог Закса (начало третьего акта) посвящен ни больше, ни меньше философии истории в удивительном разрезе «конфликтоведения»:
Закс (после некоторого молчания):
«Жизнь – сон, царство мечты! Пытливо я гляжу в анналы всех времён, хочу найти причину, – зачем в слепой вражде друг друга люди терзают, платя безумству дань? – И пользы нет, и славы нет! Беглец свой бег победой считает, – стонов своих не слышит он; другой же сам себя грызёт, но счастлив и так весел! Кто сводит всех с ума? Извечных снов игра, – мечта, мечта-царица, весь мир живёт лишь ею! – Вот спит она, но в тайном сне набравшись сил вдруг вновь летит, и вновь всё покорилось ей!..
Хранитель кротких нравов, труда и мира друг, – ты цвет страны родимой, мой милый Нюрнберг!.. Однако в час ночной, – несчастье отстраняя от двух сердец слишком пылких, – мудрец тут наглупил: башмачник в своей лавчонке дёрнул безумья нитку... И вот по всем закоулкам мечта летит, беснуясь; стар, млад, жена, дитя, – все, как один, с ума сошли, и в честь мечты-царицы дубинки в пляс пустились: внезапный дождь ударов залить мечту стремится! С чего всё началось? – Наверно, эльф шалил... Светляк не мог жены найти и с горя вдруг затеял бой... Сирени дух... Ивана ночь...»
Потрясающе! За сто лет до Нюрнбергского процесса Вагнер пишет о безумии конфликтов, об их бесплодности и потусторонней абсурдности… Как могла драма, содержащая такую «антивоенную» декларацию, получить «нацистское» клеймо, уму непостижимо!

1.12. В том же монологе того же Закса звучат удивительные слова о самоотверженности и самопожертвовании: «Теперь посмотрим, как Ганс Закс сам ловко склонит лёт мечты на благо двум друзьям... Уж если к нам она летит, в наш Нюрнберг, так пусть вершит дела, что редко удаются в жизни и где нас лишь мечта спасает!»

Итак, при весьма поверхностном приближении мы «выловили» аж двенадцать задекларированных тем этого манифеста. За рамками моего понимания остаётся еще одна («тринадцатая») тема, появляющаяся в словах «Мечта и сон – всегда друзья.» (Закс)… О чём эта полушаманская часть диалога Закса с Вальтером, признаюсь, не понимаю. Возможно, здесь имеет место всего лишь игра слов, а не методологические выкладки «о технологии творчества»… В любом случае, тема обозначена, но обозначена странно, пунктирно, интригующе. Есть о чем думать. Все темы так или иначе непосредственно связаны с судьбой и личностью самого Вагнера. Каждая сцена, каждый поворот сюжета. Учитывая «автобиографичность» всего произведения, не слишком смелым допущением будет предположить, что мы имеем дело с грандиозной автопортретной фреской на тему самого творчества Р.Вагнера. Причем фреской, уникально сконструированной. Это уникальный пример музыкального метатекста (по Ю.М.Лотману)! В Вальтере фон Штольцинге Вагнер предстает нам таким, каким он себя видит в качестве музыканта (Вагнер эмоциональный). В Хансе Заксе Вагнер предстаёт нам таким, каким он видит себя в качестве мыслителя (Вагнер разумный). Сам автор раздваивается между реальным и идеальным, между стихией эмоций и сдержанностью разума… Насколько автопортретность этого шедевра к лицу всей немецкой нации, - я точно не готов сказать... Это не простой вопрос… Но, по-моему, великовата…

(Продолжение следует)

[Music_Demon]

Как я это ненавижу!!!!недавно по истории музыки проходили этих "Нюнбергских..." ,и я чуть не удавилась!!!!

[AlexAt]

Как я это ненавижу!!!!недавно по истории музыки проходили этих "Нюнбергских..." ,и я чуть не удавилась!!!!

царица, мать небесная!
как же Вам их "преподавали", что Вы чуть не удавились от самой простой и схематичной работы Вагнера?!
что с Вами на "Кольце" случится?!!!

[Андрей C.]

Поразительно! Сколько нужно положить труда, чтобы приблизиться к смыслу. А иногда и сам труд самоценен. Это в Нюрнберге как раз очень понимаешь. Там в соборе есть некий артефакт - высоченная каменная спираль, функционально не очень оправданная (ну, допустим, епископская кафедра). Но зачем столько "ненуж ых витков? По -моему, некий мастер Иоганн Штарк это чудо изваял. И сам себя изобразил в основании - ему этот многотонный шедевр в крестец давит, а он ничего, улыбается уже который век почтенной публике. Если искать что-либо национально-немецкое, то я бы его назвал, ну и Вагнера, конечно. Это близко.

[AlexAt]

Поразительно! Сколько нужно положить труда, чтобы приблизиться к смыслу. А иногда и сам труд самоценен. Это в Нюрнберге как раз очень понимаешь. Там в соборе есть некий артефакт - высоченная каменная спираль, функционально не очень оправданная (ну, допустим, епископская кафедра). Но зачем столько "ненуж ых витков? По -моему, некий мастер Иоганн Штарк это чудо изваял. И сам себя изобразил в основании - ему этот многотонный шедевр в крестец давит, а он ничего, улыбается уже который век почтенной публике. Если искать что-либо национально-немецкое, то я бы его назвал, ну и Вагнера, конечно. Это близко.

Вот-вот!
Про немецкую национальную идею Вы очень верно подметили...
Но чаще всего труд не так важен, как ресурсы (тот же камень для спирали!)... и тут появляется русская национальная идея - о ценности ресурсов, а не труда...

[Андрей C.]

Тут еще один смысл есть - дерзновение состязаться (и превзойти) Творца в создании рукотворного и ремесленного артефакта

[AlexAt]

Тут еще один смысл есть - дерзновение состязаться (и превзойти) Творца в создании рукотворного и ремесленного артефакта

ну, это дерзновение само по себе немногого стоит... тщеславие - слабоватая мотивация...
творческий порыв ВНЕ КАКОЙ БЫ ТО НИ БЫЛО ЗАВИСИМОСТИ от "авторитетных ориентиров" (Творца) - вот высший смысл...

[Андрей C.]

Здесь не тщеславие (часто средневековое искусство анонимно), здесь преодоление материала -превратить камень в растение - скорее идея трансмутации -алхимическая.

[AlexAt]

Здесь не тщеславие (часто средневековое искусство анонимно), здесь преодоление материала -превратить камень в растение - скорее идея трансмутации -алхимическая.

ой, ну Вагнер в такой диахронии не мыслил (к счастью)
у него всё было только "на злобу дня"