Последний из могикан, или Уроки жизни Мусина

**mihail** · 27.09.2008, 20:19

Музыкальное обозрение

Последний из могикан, или Уроки жизни Мусина

Я считаю, что жизнь была ко мне милосердна и благосклонна. Я прожил ее вместе с эпохой, с интереснейшими людьми, вместе с Музыкой.

Из книги “Уроки жизни” Ильи Мусина

Наша газета уже писала о музыкальном руководителе Скокского симфонического оркестра, прекрасном дирижере Данииле Бойко. Во время нашей прошлой с ним встречи он рассказал о своем любимом педагоге Илье Мусине - о дирижере, которого по праву можно назвать легендой советской дирижерской школы. Меня, признаюсь, очень заинтересовал рассказ маэстро Бойко о его “питерских” годах учебы у Мусина, и мне захотелось подробнее рассказать об этом блистательном педагоге. Я знал, что в свое время Мусин написал несколько книг об искусстве дирижирования, среди которых выделяются две: “Техника дирижирования” и “О воспитании дирижера”. Бойко рассказал мне, что в 1995 году в Санкт-Петербурге была выпущена еще одна книга Мусина – его мемуары о своей жизни, которые называются “Уроки жизни”. Книга вышла тиражом 1000 экземпляров и сразу стала библиографической редкостью. Ее не было на прилавках магазинов, а весь тираж разошелся по рукам коллег-преподавателей, музыкантов-специалистов и благодарных учеников Мастера. Есть эта книга и у Даниила Бойко с бесценным мусинским автографом. Конечно, я не мог не попросить дирижера прочитать “Уроки жизни” Мусина. Так книга оказалась в моем распоряжении.

Это, что называется, предисловие. Конечно, в рамках одной и даже двух газетных статей невозможно даже вкратце процитировать все интереснейшие эпизоды жизни Мусина, удивительно легко, остроумно и просто рассказанные автором в этой книге. Поэтому остановлюсь лишь на некоторых моментах. Цитаты из книги публикуются с любезного разрешения Даниила Бойко.
Итак, давайте вместе с вами, уважаемые читатели, перелистаем страницы удивительной книги Ильи Мусина “Уроки жизни”.

Илья Мусин родился в Костроме 6 января 1904 года. Ему не было и шести лет, когда семью постигло большое горе. Заболел дифтеритом младший брат Ильи. Мать, самоотверженно ухаживая за ним, заразилась сама. Вскоре отец лишился и жены, и ребенка. Остались Илья и его младшая (на четыре года младше) сестра. Через какое-то время, как пишет Мусин, его “отца буквально вынудили жениться на женщине из другого города, которую он раньше и не знал... Наши отношения с мачехой так и не наладились.”
В детстве лучшими друзьями маленького Ильи были книги. В десять лет ему уже прописали очки – он испортил зрение, читая в постели при скудном освещении. Мусин вспоминает: “Интересная книга заставляла забывать обо всем ином и, конечно, об уроках. Какое мне дело до плутоватого купца, который, смешав два-три сорта разных круп, сам не знает, за какую цену продавать полученную смесь, и предлагает узнать это бедным школьникам? И нам ли вмешиваться в бесхозяйственность, когда в бассейн наливают воду из двух труб, в то время как она вытекает из третьей? Можно ли отвлекаться на такие ситуации, когда подводная лодка капитана Гатерраса оказалась наглухо замурованной во льдах Арктики?”
А вот первая попытка приобщить маленького Илью к музыке была обречена на полный провал. Он описывает свои первые уроки так: “Меня начали учить игре на скрипке во время моего пребывания на даче. Все, что я запомнил, - это те минуты, когда я стою в комнате и тяну смычок по струне. Муха ползет по носу. Я пытаюсь сдуть ее. Смычок делает зигзаг, и учительница, вырвав смычок из моих рук, бьет меня по голове. А еще я запомнил, что у скрипки есть дека. Вспоминаю себя и тогда, когда я... куда-то ходил с деревянным “гробиком”, в котором покоился предмет моих страданий.” Но однажды произошло чудо. Как-то к Илье заглянул его троюродный брат, подошел к пианино и стал играть. Это была полька на черных клавишах. Илья попросил его научиться играть это произведение самому. Вечером, когда отец пришел с работы, полька была исполнена, да так здорово, что уже на следующий день маленького Илью записали в музыкальную школу в класс фортепиано. Вначале он не испытывал особого интереса к музыке, отдавая предпочтение занятиям в художественной студии. Но мало-помалу уроки игры на фортепиано все больше увлекали его, и он сделал свой выбор в пользу музыки.

В 1919 году Мусин поступает в прославленную Петербургскую консерваторию. В своей книге он очень интересно рассказывает о традициях консерватории. Например, вопросы расписания решались очень просто. Каждый профессор по теоретическим предметам давал свое расписание (дни и часы занятий), вывешивал его на доске, и каждый студент по своему усмотрению выбирал группу одного или другого педагога. У одного профессора могло быть учеников вдвое больше, чем у другого. Так сами студенты определяли, кто из педагогов им больше по душе, так создавалась репутация и популярность педагогов. Пройдут годы, и Илья Александрович станет самым “популярным”, если можно применить это слово, педагогом консерватории, и на той самой доске больше всего имен будет под его фамилией. Но это будет потом, а пока Илья – молодой студент консерватории. Он здоровается за руку с композитором Глазуновым – ректором консерватории (впрочем, Глазунов здоровался за руку со всеми, с каждым беседовал и каждому говорил свое мнение), видит, как дирижирует молодой Митя Шостакович, с невероятной жадностью посещает театры (по его подсчетам, за одну зиму первого года жизни в Питере он был около восьмидесяти (!) раз в театре)...

А времена были невероятно тяжелыми. Зимой двадцатого года почти во всех домах замерзла вода и канализация, отсутствовало электричество. Воду приходилось носить издалека, нечистоты выливались тут же на дворе. Занимался Мусин, сидя в зимнем пальто. Позади него на тумбочке стояла “лампа”. Это был пузырек из-под чернил, в который наливалось немного керосина. Фитилек делался из ваты. Для усиления света Мусин ставил сзади раскрытую книгу, чтобы отражать свет в сторону нот... Вот так занимался легендарный в будущем дирижер и педагог. А еще он колол дрова, стоял в очереди за хлебом и варил обед из двух блюд: “У меня из продуктов была одна вобла, пара картошек, головка лука и немного крупы. Сперва я сварил из воблы суп с крупой и кусочком картофеля. Затем на сухой сковородке “поджарил” немного лука и положил туда мою воблу. Получился обед из двух блюд”.

Вот такие были времена. Помните, у Анны Ахматовой:

“…Я была тогда с моим народом,
Там, где мой народ, к несчастью, был.”

Эти же слова мог бы сказать о себе и Илья Мусин. Однако, как он пишет, “несмотря на все невзгоды, настроение было отнюдь не подавленным... Я в то время захлебывался от новых впечатлений, от массы нового, что впервые осваивал, с чем впервые знакомился.” В 1921 году в городе открылась филармония, и Мусин смог познакомиться с симфонической музыкой. Он проводит там все свободное время, слушая концерты и (особенно) репетиции. Мусин говорит: “Вряд ли консерватория могла заменить все то, что получали мы – постоянные посетители всех репетиций филармонии... Посещение репетиций... было самой действенной школой, которая только и могла формировать тех музыкантов, которые имели дирижерские данные. Не будь этой возможности, я не смог бы стать дирижером.” К счастью для всех нас, у Ильи Александровича была такая возможность.
Усиленная работа в нетопленом помещении не могла не сказаться на его здоровье. В результате этого Мусин повредил левую руку. На второй год своего пребывания в консерватории он вынужден был прервать свои занятия. Это событие оказалось знаменательным в его дальнейшей судьбе, и, по его собственным словам, “вместо того, чтобы быть средненьким пианистом, он стал дирижером, педагогом, то есть тем, чем ему было суждено стать”.

С большой любовью пишет Мусин в своих мемуарах о своих товарищах по консерватории: об Алеше Позднееве, Гоге Римском-Корсакове (внуке великого композитора), Юре Кауфмане, Шуре Мелик-Пашаеве. На квартире у Гоги Мусин впервые услышал две части Первой симфонии Шостаковича, тогда - молодого Мити.
Немало страниц посвятил Мусин рассказу о ленинградских музыкальных коллективах: Оркестр имени Глазунова, существовавший в начале двадцатых годов при консерватории, Мариинский театр оперы и балета, Малый оперный театр (бывший Михайловский), Театр музыкальной драмы. Не забывает Мусин и о драматических театрах, отдавая предпочтение БДТ (Большому драматическому театру). Перед читателем мемуаров открывается широкая панорама культурной жизни Петербурга (тогда Петрограда), автор дает точные и меткие характеристики прославленным мэтрам и совсем молодым музыкантам. Наверняка, люди старшего поколения, интересующиеся музыкой, помнят выдающегося советского дирижера Самуила Самосуда. Вот что вспоминает о нем Илья Мусин: “Человек необычайно энергичный, он заботился о театре как о своем детище. Он первым приходил в театр и уходил последним... О нем шла слава как о дирижере, работающем над постановкой оперы очень долго. Один из артистов оркестра Малого оперного театра как-то сказал Мусину: “Знаете, мы сегодня шестой день работали над грозой из “Пиковой дамы”.
Из концертов, оставивших неизгладимый след в его памяти, Мусин выделяет выпускные экзамены Софроницкого и Юдиной, концерты скрипача Сигетти, ныне забытого, а в те годы безумно популярного пианиста Баррера. Когда после своего выступления у него спросили: “Не волнуетесь ли вы, играя в таком бешеном темпе?”, он ответил: “Я волнуюсь только тогда, когда ставлю крупную сумму в штосс”. Вспоминает Мусин гастроли Горовица, Мильштейна, Петри и Шнабеля, первый приезд на родину Сергея Прокофьева. Об игре последнего Мусин рассказывает: “Пока оркестр играл вступление, он сидел как бы безучастно. В момент своего вступления вдруг “оживал”. Играл он так просто и непринужденно, как будто ничего не делал, а лишь “разыгрывался” на инструменте. Он перебрасывал левую руку через правую с такой небрежностью, как будто он просто хотел шлепнуть ладонью по клавишам. Однако попадал туда, куда было нужно, со снайперской точностью. Когда переставал играть, вновь становился “безразличным”, как будто это не он играл.”
Еще одним неповторимым событием тех лет было выступление Маяковского в зале филармонии. Мусин вспоминает: “Маяковский вышел на эстраду и после того, как стихли аплодисменты, снял пиджак, оставшись в жилете. Затем он развязал галстук и расстегнул воротник. “Я пришел работать и хочу, чтобы мне было удобно”, - заявил он слушателям, которые с некоторым шумом отреагировали на эту неожиданную выходку поэта. Маяковский начал не со стихов, а со своего рода “обращения” к слушателям. “Вышел я сегодня с вокзала и подошел к тумбе, на которой была афиша о моем концерте. Рядом стоят два человека. Один говорит другому: “Не люблю я этого автора, он не затрагивает струн моей души. Вот оно в чем дело, оказывается, у ленинградцев еще есть струны в душе.” В ответ на такое заявление зал глухо зашумел, но никто не ответил на слова Маяковского.”

(Окончание следует.)

© 2005 Cергей Элькин
http://www.eurochicago.com/modules/w...php?blog_id=25

**mihail** · 27.09.2008, 20:20

Музыкальное обозрение
Последний из могикан, или Уроки жизни Мусина
(Окончание.)

В 1925 году Мусин переходит на только что созданное дирижерское оперно-симфоническое отделение Ленинградской консерватории и начинает заниматься в классе прекрасного музыканта и в высшей степени образованного человека Николая Малько. О нем Мусин говорит так: “У него был “острый” глаз. В дирижировании он ценил не только ясность и точность жеста, но и образность дирижирования, волевые качества дирижера...
Он занимался два раза в неделю по три часа, причем, всегда опаздывал, так как по дороге в класс останавливался побеседовать то с одним, то с другим профессором... За первый год обучения я стоял за пультом (по нескольку минут) не более восьми-десяти раз.” Казалось бы, как же студенты делали успехи? Мусин отвечает на этот вопрос: “Молодые дирижеры, по существу, занимались на репетициях, наблюдая работу мастеров... Воспринимать наблюдаемые примеры, как-то “переварить” их, осваивать, делать своими мог лишь человек, по-настоящему одаренный дирижерскими данными. Таким образом, настоящие дирижеры, музыканты, наделенные способностями, как бы сами “выплывали” на поверхность, неспособных же и лентяев “за уши” не тянули, их просто отметали... Лишь те, кто проявлял действительные успехи, допускались Николаем Андреевичем дирижировать ученическим оркестром (которым он руководил). Лишь наиболее продвинутые получали возможность дирижировать в Оперной студии. Никого не тянули... Учебная часть не интересовалась, посещает ли студент занятия. Сама жизнь, условия занятий в классе заставляли заниматься так, как это было необходимо.”
Первый концерт дирижерского отделения для Мусина прошел успешно. Правда, в день концерта выяснилось, что у него не было ни белой рубашки, ни галстука. Пришлось одалживать у друзей. Когда он сидел в артистической в ожидании своего выхода, он не мог вымолвить ни слова. Его била дрожь. Но взглянув на доброжелательные лица оркестрантов, среди которых было много его друзей, он успокоился. Из головы все исчезло, кроме первых звуков партитуры. Мусин стал самым молодым и самым талантливым учеником Малько. Замечу, что с первого своего выступления Мусин все концерты, за исключением случаев, когда ему приходилось дирижировать с листа, проводил без партитуры. Он все дирижировал наизусть. И так – всю жизнь!
Мусин обладал способностью копировать всех дирижеров, а также своих сотоварищей. Однажды Малько привел его к себе домой и сказал: “Ну, показывайте.” И под восторженный смех Малько Мусин стал показывать ему весь класс и всех профессоров. “Теперь меня покажите.” – “Этого я не смогу сделать, Николай Андреевич.”
Следующая страничка жизни Мусина – дирижирование спектаклями в Оперной студии консерватории. На одном из его спектаклей – это была опера “Евгений Онегин” - произошел курьезный случай. Предоставим слово Мусину. “Я встал за пульт... Прошло вступление. Вот должны начать играть флейты. Но что это... В оркестре ни одного флейтиста. За третьим пультом сидит Берг – пикколист из Мариинского театра, приглашаемый на первое действие для пляски крестьян. Вижу, он через пульт старается играть на своем маленьком инструменте партию первой флейты. Не помню, когда, наконец, появились недостающие музыканты. С тех пор я, прежде чем начать дирижирование, непременно оглядываю оркестр и советую это делать всем молодым дирижерам.”
Со второго курса дирижерского отделения Мусин начал работать дирижером и пианистом оркестра БДТ. В начале 1929 года, учась на четвертом курсе, он был принят на работу в Центральный музыкальный техникум в качестве педагога оркестрового класса и класса дирижирования. В техникуме Мусин преподавал вплоть до 1937 года, параллельно работая в консерватории. В те годы он уже руководил двумя полноценными оркестрами с большими составами струнной группы.Мусину хотелось самому ощутить, как он пишет, “технологию звукоизвлечения на смычковых инструментах”. В 1927 году он достал скрипку и с интересом (не как в детстве) приступил к самостоятельным занятиям. Он освоил скрипку и стал лучше ощущать протяженность звучания смычковых инструментов.
Я опускаю в этой статье интереснейшие характеристики, которые выдает Мусин педагогам дирижерского факультета. Приведу лишь список имен: Н.Н.Загорный, В.П.Калафати, А.М.Житомирский, М.М.Чернов, Б.В.Асафьев, В.В.Щербачев, А.Н.Дмитриев, Р.И.Мервольф. Мусин перечисляет замечательных дирижеров-гастролеров, которых ему посчастливилось слушать в консерватории и филармонии. В Ленинграде в те годы побывали все самые знаменитые дирижеры Запада: энергичный Оскар Фрид и демонический Отто Клемперер; тихий, спокойный Герман Абендрот и скупой на жесты Феликс Вейнгартнер; обаятельный Бруно Вальтер и техничный Ганс Кнаппертсбуш; больше похожий на индусского йога, чем на дирижера, Дмитрий Митропулос и “теплый” в дирижировании Вацлав Талих; лаконичный Герман Шерхен и эрудированный Георг Шелл; маленького роста Георг Себастьян и нервный, подвижный Эрих Клейбер; взрывной Эрнест Ансерме и безумно влюбленный в музыку, немного чудаковатый Фриц Штидри, которого прекрасно пародировал Ираклий Андроников в своих воспоминаниях о Ленинградской филармонии и чьим ассистентом в 1934 году стал Илья Мусин. Однажды, добившись разрешения какой-то глупой формальности, мешавшей ему работать, он сказал Мусину: “Только мы, немцы, проявляем нужную настойчивость, чтобы преодолеть препятствие”. Когда Мусин в ответ произнес ему афоризм: “Нет таких крепостей, которые не могли бы завоевать большевики”, он немного подумал и затем сказал: “Это только в политике.”
В 1937 году Мусин становится главным дирижером оркестра Белорусской филармонии и переезжает с женой и двухлетним сыном в Минск. Он думал, что на год, но судьба распорядилась иначе. Думая об этом периоде своей жизни, Мусин написал: “Трудно сказать, как сложилась бы моя жизнь, если бы я остался в Ленинграде. Ведь начинался особо сложный период в истории страны – 1937 год. Трудно предсказать, что меня могло ожидать, какую жизнь готовила мне судьба.”
Четыре года Мусины пробыли в Минске. Больше того, встретив в этом городе войну, Мусину с семьей пришлось в 1941 году пешком уходить из подвергавшегося бомбежке Минска. Взяв с собой лишь один чемодан, в котором находился фрак Ильи Александровича, Мусины “нырнули” в бомбоубежище, рассчитанное, как оказалось, лишь для учебных тревог. С третьего же налета фашисты разбомбили электростанцию и помещение погрузилось во мрак. Перестала действовать и вентиляция. Стало душно. Мусины, оставив чемодан, вышли наружу. Увиденное ужаснуло их. Весь город горел. Потом появился какой-то грузовик, и они поехали по горящим улицам. Началось их хождение по дорогам и поселкам Беларуси. Большой Тростянец, в котором фашисты устроили лагерь смерти, Пуховичи, Осиповичи, деревня Усакино, Чаусы, Рославль... Целью путешествия был Могилев, где еще можно было сесть на поезд. Очень редко удавалось спать на сеновалах. Чаще же всего спали на земле, под кустом. Постелью и одеялом служило пальто, подушкой – сумка. За все 27 дней путешествия они обедали горячей пищей только один раз, столько же раз пили горячий чай. В большинстве случаев питались холодной картошкой и сырыми яйцами, если удавалось купить и то, и другое. Если путь лежал через поле ржи, срывали колосья и ели зерна. Главным для них было не расставаться, не отлучаться друг от друга ни при каких обстоятельствах. В Рославле они устроились на одной из платформ, где находились тягачи, и поехали. Они могли ехать лишь на площадках товарных вагонов, причем чаще всего от одной станции до другой. Как только поезд трогается, они вскакивали на площадку. Если сесть раньше, то железнодорожники могли снять с поезда... Так Мусины добрались до Воронежа, а оттуда – с эшелоном – в Ташкент. Мусин пишет: “Если высчитать наш путь по дорогам Беларуси по карте, мы прошли около пятисот километров... Семь дней мы ехали, прыгая с поезда на поезд, много раз были под обстрелом и бомбежками... И все же мы добрались до места, где могли заняться трудом.”
Мусин начал работать в Ташкентской консерватории. В первую годовщину начала войны - 22 июня 1942 года - Мусин продирижировал Седьмой симфонией Шостаковича, это исполнение было вторым после куйбышевской премьеры Самуила Самосуда. Работа чередовалась с радионовостями, когда жадно ловилось каждое слово, когда каждый день ждали вестей с фронта, ждали победы...
В конце войны Мусины вернулись в Ленинград, залечивавший раны после блокады. И вот они настали - радостные дни Победы. Мусин пишет: “Сидя на окнах в консерватории, мы встречали возвращающихся победителей. Около театра, прямо на площади симфонический оркестр под управлением Пружана играл торжественную музыку. Светило солнце. Мы пережили самый радостный праздник в жизни.”
Мусин вернулся на кафедру дирижирования Ленинградской консерватории, на которой проработал до последних дней своей жизни, занимая пост заведующего кафедрой. Рассказывают, что его последний урок был за несколько часов до его смерти, он в буквальном смысле этого слова умер на рабочем месте. Ему было 95 лет!

Невозможно поверить, но это так: 70 лет (!) Маэстро Мусин преподавал дирижирование. С 1929 по 1999 годы! В конце своих мемуаров Мусин приводит список (далеко не полный) своих учеников. Такое впечатление, что не было на просторах бывшего Советского Союза дирижера, не прошедшего школу Мусина! Причем, по словам Даниила Бойко, “Мусин отличался вниманием к индивидуальности каждого ученика - все они без исключения были его любимцами.” До последних дней его жизни класс Мусина не в состоянии был принять всех желающих: люди сидели на полу и свисали с подоконников. В восьмидесятые годы в классе Мусина появился и стал быстро расти поток иностранных студентов и стажеров из Англии, Франции, США, Испании, Германии, Турции, Финляндии... Началось это с его любимой ученицы Шан Эдвардс, его “звездочки”, как он написал в своих мемуарах. Она сделала стремительную карьеру, дойдя до поста главного дирижера Английской национальной оперы, который оставила только недавно. От нее по цепочке имя Мусина передалось сначала нескольким молодым англичанам, первым среди которых был известный дирижер Мартин Браббинс - руководитель лондонского оркестра и один из организаторов бриттеновского фестиваля в городе Олдборо. Прежде слава Мусина-педагога затмевала его известность как дирижера: лишь изредка становился он за пульт консерваторского оркестра. Все переменилось для него после 90 лет. Филармоническая публика Петербурга, Москвы, Лондона, Роттердама, Киото, наконец, оценила в нем замечательного художника. В Лондоне ему присвоили почетный титул члена Королевской академии музыки. Наверное, судьба и послала ему столь долгий век и неослабевающую силу духа, чтобы доказать, что справедливость все-таки может восторжествовать. В одном из последних интервью Мусин сказал: “Дирижирование - трудная и редко по-достоинству оцениваемая специальность. Употребите свой авторитет и власть, чтобы оказывать поддержку молодым. Таланты в особенности нуждаются в ней. Я всю жизнь находился среди молодежи, стараясь помогать ей, и это давало мне силы.”
Мусин - прекрасный “мануальщик”, то есть дирижер, умеющий передавать свой замысел жестами, а не словами. Это, видимо, и ценят более всего его питомцы. В основе его метода лежит фигура круга, допускающая бесконечное множество вариантов - самая универсальная и гибкая в передаче мысли оркестру. Порой сжимая руки в кулаки, порой мягко распуская ладони, маэстро во всем добивался определенности контура...
На последнем концерте, глядя на дирижирующего Скокским симфоническим оркестром Даниила Бойко, я поймал себя на мысли, что учась у Мусина и через Мусина Бойко мог почти физически прикоснуться к наследию великих музыкантов прошлого: ведь наставником Мусина был дирижер Николай Малко, а тот, в свою очередь, учился у самого Римского-Корсакова… Когда Бойко дирижирует Шостаковича, он может мысленно представить первую встречу своего учителя с Шостаковичем в студенческой столовой… А сегодня и сам Бойко передает основы мусинской системы своим ученикам, продолжая преемственность поколений. Закончить рассказ о великом дирижере и педагоге мне хочется еще одной цитатой из книги Ильи Мусина “Уроки жизни”: “Я был свидетелем большого времени, радостного и трагического одновременно. Я в этом убежден, потому что человек, так или иначе преодолевая обстоятельства и самого себя, неизбежно приходит к вере в необратимость добра…”
http://www.eurochicago.com/modules/w...php?blog_id=25