Из классической поэзии (Рильке).

[Рудольф]

Вот, более чем хрестоматийное стихотворение. Но одно из тех, которые должен каждый прочитать - так, чтобы дошло. Кроме того, оно имеет прямое отношение к Малеру.

Р.М. Рильке
Орфей, Эвридика, Гермес

В тех странных копях обитали души,
Прожилками серебряной руды
Пронизывая тьму. Среди корней
Кровь проступала, устремляясь к людям,
Тяжелой, как порфир, казалась кровь.
Она одна была красна.

Там были
Никем не населенные леса,
Утесы и мосты над пустотою.
И был там пруд, огромный, тусклый, серый.
Навис он над своим далеким дном,
Как над землею - пасмурное небо.
Среди лугов тянулась терпеливо
Извилистая длинная дорога
Единственною бледною полоской.

И этою дорогой шли они.

И стройный человек в одежде синей
Шел молча первым и смотрел вперед.
Ел, не жуя, дорогу шаг его,
Тяжелой ношей из каскада складок
Свисали крепко стиснутые руки,
Почти совсем забыв о легкой лире,
Которая врастала в левый локоть,
Как роза в сук оливковый врастает,
Раздваивались чувства на ходу:
Взор, словно пес, бежал вперед стремглав,
Бежал и возвращался, чтобы снова
Бежать и ждать на ближнем повороте, -
А слух, как запах, мешкал позади.

Порой казалось, достигает слух
Тех двух других, которые, должно быть,
Не отстают при этом восхожденье.
И снова только звук его шагов,
И снова только ветер за спиною.
Они идут - он громко говорил,
Чтобы услышать вновь, как стихнет голос.
И все-таки идут они, те двое,
Хотя и медленно. Когда бы мог
Он обернуться (если б обернувшись,
Он своего деянья не разрушил,
Едва-едва свершенного) - увидеть
Он мог бы их, идущих тихо следом.

Вот он идет, бог странствий и вестей,
Торчит колпак над светлыми глазами,
Мелькает посох тонкий перед ним,
Бьют крылья по суставам быстрых ног,
Ее ведет он левою рукою.

Ее, ту, так любимую, что лира
Всех плакальщиц на свете превзошла,
Вселенную создав над нею плачем -
Вселенную с полями и ручьями,
С дорогами, с лесами, со зверьем;
Всходило солнце в жалобной вселенной,
Такое же, как наше, но в слезах,
Светилось там и жалобное небо,
Немое небо в звездах искаженных...
Ее, ту, так любимую...

Шла рядом с богом между тем она,
Хоть и мешал ей слишком длинный саван,
Шла неуверенно, неторопливо.
Она в себе замкнулась, как на сносях,
Не думая о том, кто впереди,
И о своем пути, который в жизнь ведет.
Своею переполнена кончиной,
Она в себе замкнулась.
Как плод созревший - сладостью и мраком,
Она была полна своею смертью.
Своею непонятной, новой смертью.

Вторичным девством запечатлена,
Она прикосновений избегала.
Закрылся пол ее. Так на закате
Дневные закрываются цветы.
От близости чужой отвыкли руки
Настолько, что прикосновенье бога
В неуловимой легкости своей
Болезненным казалось ей и дерзким.
Навеки перестала быть она
Красавицею белокурой песен,
Благоуханным островом в постели.
Тот человек ей больше не владел.

Она была распущенной косою,
Дождем, который выпила земля,
Она была растраченным запасом.

Успела стать она подземным корнем.

И потому, когда внезапно бог
Остановил ее движеньем резким
И горько произнес: "Он обернулся", -
Она спросила удивленно: "Кто?"

Там, где во тьме маячил светлый выход,
Стоял недвижно кто-то, чье лицо
Нельзя узнать. Стоял он и смотрел,
Как на полоску бледную дороги
Вступил с печальным взглядом бог-посланец,
Чтобы в молчанье тень сопровождать,
Которая лугами шла обратно,
Хоть и мешал ей слишком длинный саван, -
Шла неуверенно, неторопливо...

[krivitch]

Прекрасные стихи... А чей перевод?

[Рудольф]

Прекрасные стихи... А чей перевод?

Перевод Микушевича, действительно, очень хороший. Прекрасного - мало, ибо смысл текста в том, что наша.. эта... жизнь не может иметь никакого образа в вечности, в которой может оставаться только необратимое, то, что - "не". Если достаточно серьёзно относиться к поэзии, т.е. вопринимать её как доказательство содержащейся в ней идеи, то это стихотворение - абсолютно чудовищное. :(
"Отношение к Малеру" - такое, что великий композитор, например, в 3-й симфонии дествительно сделал то же, что и Орфей.

[Anonymous]

Кстати, это стихотворение Бродский считал одним из величайших поэтических произведений ХХ века

[Рудольф]

Кстати, это стихотворение Бродский считал одним из величайших поэтических произведений ХХ века

Так есть за что. Кстати, ещё один компонент этого круга идей - ч.2 из 7-й Бетховена. В кино она постоянно появляется в таком контексте - независимо от режиссёра

[A-Lex]

Рудольф!

Вы даже не представляете, сколько всего Вы во мне пробудили Вашим выступлением. Не говоря о том, что совершена ещё одна дерзкая попытка выхода духа этого форуме из замыкания на бесконечные Скрябинские обертоны и за границы длиннющего Лонг-Листа Третьих концертов (другие смельчаки, выбегавшие в иные "культурные" миры, сопредельные с the Cuckoo's Nest виртуозного пианизма, конечно, тоже никогда не будут забыты - Gtn, размышлявший среди прочего о Климте и Вермеере Делфтском, Flo, читавшая вслух Ходасевича, Gennady с Фрейдом, Regards в окружение князей... духа - e.g. Гегеля и Фаулза, даже вот b3 с его несколько неожиданной любовью к комической Бондиане. Не ровен час мы и впрямь будем обсуждать духовные параллелизмы пьес Ибсена и Стриндберга с Вагнеровским Парсифалем и влияние картин Поллака на американский минимализм, а за ними, глядишь и скульптуры Бернини и интегралы Лебега...), так Вы с Рильке ещё и блистательно напомнили, что есть такие "тёмные, созревшие и запретные" сюжеты, пограничные между этим и тем, что уже даже одно приближение к которым невозможно без обескураживающей прямоты (а не игры в хитроумные формы), без, быть может, преувеличенной патетики, неслыханного и немыслимого прежде преломления "земных банальностей" чрез призму нового опыта....

Такова и "немыслима" музыка Малера. Общеизвестно, что в ней много чего нечистого и немузыкального (я не без удовольствия и, надеюсь, не без понимания прочёл филиппики Romy the Cat направленные против "высосанной из пальца" многозначительной метафизичности, скрывающей подчас вполне тривиальную материю), но ведь и в романах Достоевского не всё сплошь чекан высшего вдохновения и tour de force стиля. Можно ли было ожидать от Малера, пытавшегося звуками ответить на вопросы "Зачем ты жил и страдал?", "Жизнь - для смерти новой?", облечения своих духовных поисков в миниатюры подобные "Девушкам с волосами льна" или "Романсам без слов"?

Удержусь, впрочем, от продолжения темы "Малер - анти-композитор". Переходя к Рильке, отмечу одно чисто внешнее сходство в судьбах их творческого наследия - бесконечное "открывание и переоткрывание" произведений того и другого, направленный на них яркий свет софитов, мешающий как интимному наслаждению их работ, так и оставляющий в тени иные достойные фигуры того времени и места. Возможно неплохо иметь несколько разных переводов "Сонетов к Орфею", "Новых стихотворений" и "Часослова". Но почему же в ущерб Траклю, Теодору Крамеру, Гофмансталю, Стефану Георге, всё ещё в большей своей части не переведённым?

Так вот о переводах... Regards уже произносил на этом форуме сентенцию, неслыханную в своей оригинальности: "Поэзия - непереводима". Коли так, то столь глубокое "орфическое" стихотворение Рильке требует своего Уртекста. Вот он:

Das war der Seelen wunderliches Bergwerk.
Wie stille Silbererze gingen sie
als Adern durch sein Dunkel. Zwischen Wurzeln
entsprang das Blut, das fortgeht zu den Menschen,
und schwer wie Porphyr sah es aus im Dunkel.
Sonst war nichts Rotes.

Felsen waren da
und wesenlose Walder. Brucken uber Leeres
und jener grosse blinde Teich,
der uber seinem fernen Grunde hing
wie Regenhimmel uber einer Landschaft.
Und zwischen Wiesen, sanft und voller Langmut,
erschien des einen Weges blasser Streifen,
wie eine lange Bleiche hingelegt.
Und dieses einen Weges kamen sie.

Voran der schlanke Mann im blauen Mantel,
der stumm und ungeduldig vor sich aussah.
Ohne zu kauen frass sein Schritt den Weg
in grosse Bissen; seine Hande hingen
schwer und verschlossen aus dem Fall der Falten
und wussten nicht mehr von der leichten Leier
die in die Linke eingewachsen war
wie Rosenranken in den Ast des Olbaums.
Und seine Sinne waren wie entzweit:
indes der Blick ihm wie ein Hund vorauslief,
umkehrte, kam und wieder weit
und wartend an der naechsten Wendung stand, -
blieb sein Gehor wie ein Geruch zuruck.

Manchmal erschien es ihm als reichte es
bis an das Gehen jener beiden andern,
die folgen sollten diesem seinen Aufstieg.
Dann wieder wars nur seines Steigens Nachklang
und seines Mantels Wind was hinter ihm war.
Er aber sagte sich, sie kaemen doch;
sagte es laut und horte sich verhallen.
Sie kaemen doch, nur waerens zwei
die furchtbar leise gingen. Durfte er
sich einmal wenden (waere das Zuruckschaun
nicht die Zersetzung dieses ganzen Werkes,
das erst vollbracht wird), musste er sie sehen,
die beiden Leisen, die ihm schweigend nachgehn:

Den Gott des Ganges und der weiten Botschaft,
die Reisehaube uber hellen Augen,
den schlanken Stab hertragend vor dem Leibe
und flugelschlagend an den Fussgelenken;
und seiner linken Hand gegeben: Sie.

Die So-geliebte, dass aus einer Leier
mehr Klagen kam als je aus Klagefrauen;
dass eine Welt aus Klage ward, in der
alles noch einmal war: Wald und Tal
und Weg und Ortschaft, Feld und Fluss und Tier;
und dass um diese Klage-Welt, ganz so
wie um die andre Erde, eine Sonne
und ein gestirnter stiller Himmel ging,
ein Klage-Himmel mit entstellten Sternen - :
Diese So-geliebte.

Sie aber ging an jenes Gottes Hand,
den Schritt beschraenkt von langen Leichenbaendern,
unsicher, sanft und ohne Ungeduld.
Sie war in sich, wie Eine hoher Hoffnung,
und dachte nicht des Mannes, der voranging,
und nicht des Weges, der ins Leben aufstieg.
Sie war in sich. Und ihr Gestorbensein
erfullte sie wie Fulle.
Wie eine Frucht von Sussigkeit und Dunkel,
so war sie voll von ihrem grossen Tode,
der also neu war, dass sie nichts begriff.

Sie war in einem neuen Maedchentum
und unberuhrbar; ihr Geschlecht war zu
wie eine junge Blume gegen Abend,
und ihre Hande waren der Vermahlung
so sehr entwohnt, dass; selbst des leichten Gottes
unendlich leise, leitende Beruhrung
sie krankte wie zu sehr Vertraulichkeit.
Sie war schon nicht mehr diese blonde Frau,
die in des Dichters Liedern manchmal anklang,
nicht mehr des breiten Bettes Duft und Eiland
und jenes Mannes Eigentum nicht mehr.

Sie war schon aufgelost wie langes Haar
und hingegeben wie gefallner Regen
und ausgeteilt wie hundertfacher Vorrat.

Sie war schon Wurzel.

Und als plotzlich jah
der Gott sie anhielt und mit Schmerz im Ausruf
die Worte sprach: Er hat sich umgewendet -,
begriff sie nichts und sagte leise: Wer?

Fern aber, dunkel vor dem klaren Ausgang,
stand irgend jemand, dessen Angesicht
nicht zu erkennen war. Er stand und sah,
wie auf dem Streifen eines Wiesenpfades
mit trauervollem Blick der Gott der Botschaft
sich schweigend wandte, der Gestalt zu folgen,
die schon zur&ckging dieses selben Weges,
den Schritt beschraenkt von langen Leichenbaendern,
unsicher, sanft und ohne Ungeduld.

Несколько слов о русских "вольностях" (перевод, в целом, отменно тонкий и точный), немного искажающих обертоны и оберсмыслы:

И был там пруд, огромный, тусклый, серый

"Слепой пруд" у Рильке

И все-таки идут они, те двое,
Хотя и медленно

Шли "тихо" в смысле неслышно. "Медленно" ли неизвестно

Бьют крылья по суставам быстрых ног,
Ее ведет он левою рукою

Вот этот абзац хорошо бы оставить целиком на немецком. Не говоря о трудностях с передачей звуковой аллитерации - flugelschlagend an den Fussgelenken, не говоря о малопоэтичных "суставах ног" (щиколоток, в действительности), обиднее всего прозаическое "Её ведёт он левою рукою" - не передан внезапный сдвиг тональности и ритма - в оригинале благоговение и ужас осознания - Она! (буквально - "И в его левой руке: Она!")

Всходило солнце в жалобной вселенной,
Такое же, как наше, но в слезах

Несмотря на трагизм ситуации у Рильке Солнце всё-таки не плакало

Шла неуверенно, неторопливо

Дважды (то есть совершенно сознательно) переводчик избегает Ohne Ungeduld - "бесстрастно", "без нетерпения". Образ столь важный для Рильке, что он предпочёл даже закончить им стихотворение.

Как плод созревший - сладостью и мраком,
Она была полна своею смертью.
Своею непонятной, новой смертью

Поэтично, но не без искажений. Плод не столь мрачный, сколь тёмный своей тайной. Смерть же была "в оригинале" "столь непонятной, что непонятно, как и наступила".

Она прикосновений избегала

Собственно, в "никем не населённых лесах" избегать кого-либо дело нехитрое. В оригинале - "стала неприкосновенной" (вне своего волевого посыла)

Тот человек ей больше не владел

Ладно бы только "тот" - никто: "стала ничьей человеческой собственностью"

Хоть и мешал ей слишком длинный саван, -
Шла неуверенно, неторопливо...

У Рильке стихотворение заканчивается лишним напоминанием "без нетерпения" за которым стоит точка, а не элипсис.


Прошу комментарии выше рассматривать не как придирки, а робкую попытку понять (в духе b3), а что же точно хотел сказать автор?

[Anonymous]

А-лекс, большое спасибо Вам за немецкий текст и Ваш комментарий! Это очень интересно.

Прошу комментарии выше рассматривать не как придирки, а робкую попытку понять (в духе b3), а что же точно хотел сказать автор?

Я недаром выше упоминал Бродского. У него есть эссе, посвященное подробному анализу этого стихотворения. Думаю, Вам могут быть интересны его мысли.

[Рудольф]

Уважаемый A-Lex, большое спасибо за комментарий, тем более, что я, к полному своему позору, немецкого не знаю :( Ничего содержательного сказать пока не могу :( , ибо после выходных ( ) ещё не пришёл в себя.

Я недаром выше упоминал Бродского. У него есть эссе, посвященное подробному анализу этого стихотворения. Думаю, Вам могут быть интересны его мысли.

Уважаемый Serge, спасибо - эссе я не читал и обязательно найду. Не знал, что Бродский хорошо относится к немецкой поэзии: из-за "Два часа в резервуаре" я всегда его подсознательно слегка недолюбливал.

[Anonymous]

Уважаемый Serge, спасибо - эссе я не читал и обязательно найду. Не знал, что Бродский хорошо относится к немецкой поэзии: из-за "Два часа в резервуаре" я всегда его подсознательно слегка недолюбливал.

Рад, что смог быть полезен. Не думаю, что у Бродского было какое-то негативное отношение к немецкой поэзии. И, кстати, Рильке скорее всего, был одним из виновников этого. Не стоит забывать и о том, что Бродский боготворил Цветаеву, а Марина Ивановна, как известно, к Рильке относилась с большим пиитетом.

Вообще, не давайте мне увлекаться, поскольку о поэзии я знаю куда больше, чем о музыке, если вообще глагол "знать" годится в данном контексте

[Anonymous]

Кстати, на этом форуме я неоднократно сталкивался с попытками найти какой-то вербальный эквивалент музыкальным произведениям. Безусловно, без поэзии тут не обойтись. Однако мне кажется, что музыка прекрасна именно своей абстрактностью. Таким образом она лишена многих недостатков, связанных с невозможностью выразить всю метафизическую гамму с помощью средств языка.