Стихотворение дня

[tenzing]

даже переводить не хочется


Je t'adore a l'egal de la voute nocturne,
O vase de tristesse, o grande taciturne,
Et t'aime d'autant plus, belle, que tu me fuis,
Et que tu me parais, ornement de mes nuits,
Plus ironiquement accumuler les lieues
Qui separent mes bras des immensites bleues.
Je m'avance a l'attaque, et je grimpe aux assauts,
Comme apres un cadavre un choeur de vermisseaux,
Et je cheris, o bete implacable et cruelle!
Jusqu'a cette froideur par ou tu m'es plus belle!

[murom]

даже переводить не хочется


Je t'adore a l'egal de la voute nocturne,
O vase de tristesse, o grande taciturne,
Et t'aime d'autant plus, belle, que tu me fuis,
Et que tu me parais, ornement de mes nuits,
Plus ironiquement accumuler les lieues
Qui separent mes bras des immensites bleues.
Je m'avance a l'attaque, et je grimpe aux assauts,
Comme apres un cadavre un choeur de vermisseaux,
Et je cheris, o bete implacable et cruelle!
Jusqu'a cette froideur par ou tu m'es plus belle!

А я таки перевёл:

Люблю тебя, как свод ночного неба,
За тишину из уст твоих печальных.
Люблю тебя, когда сбегаешь от меня,
И предстаешь красой моих ночей.
И бесконечной кажется в тот час
Бездонная лазурь, что отделяет нас.
Я рвусь к тебе в бессильном штурме,
Как сонм червей на труп могильный.
Как дорог мне твой холод, зверь,
Который делает тебя прекрасней - верь!

[tenzing]

А я таки перевёл:

Люблю тебя, как свод ночного неба,
...

Хорошо! Моя подружка перевела так:

Я преклоняюсь пред тобой, сосуд печали!
Ты, как небесный свод ночной, всегда в молчаньи.
Тебя, краса ночей моих, еще сильнее
Люблю, оставленный с собой наедине я.
И вновь смеешься ты, предвидя муки,
Что отделяют мои страждущие руки,
Как я отчаянно отмериваю мили
До синих безмятежных грез в объятьях милой.

Собрав для будущих атак я в исступленьи
В единое, я предвкушаю наступленье.
Как сонм отчаянный червей стремится к тленью,
Так я тебя, мою жестокую, лелею.
И ты, холодная, мой зверь неумолимый,
Всё краше для меня и всё любимей!

[шерлок]

Я люблю тебя так, как ночной небосвод...
Мой рассудок тебя никогда не поймет,
О, печали сосуд, о, загадка немая!
Я люблю тем сильней, что, как дым ускользая
И дразня меня странной своей немотой,
Разверзаешь ты пропасть меж небом и мной.


И в атаку бросаюсь я, жаден и груб,
Как ватага червей на бесчувственный труп.
О, жестокая тварь! Красотою твоей
Я пленяюсь тем больше, чем ты холодней.

перевод © В.Шора

источник : http://deadpoets.diary.ru/p42218456.htm?oam

[шерлок]

Заинтриговала тема с переводами нетленки Бодлера, таки и решился на вольный, по мотивам :

Любви достойная под сводом ночи
Понять тебя я силюсь что есть мочи

Растаяв с утренним туманом
Оставишь флёр воспоминаньем

Сильнее бьется сердце жаром изнывая
Лечу я в пропасть добровольно наступая

На край, и вновь бросаясь штурмом в плен
Как червь истлевшей плоти обращает в тлен

Холодная, искусная зверюга, ослеплён твоим сияньем
Я обречен быть пленником , счастливым с обожаньем

[tenzing]

Не тем, Господь, могуч, непостижим
Ты пред моим мятущимся сознаньем,
Что в звёздный день твой светлый серафим
Громадный шар зажег над мирозданьем

И мертвецу с пылающим лицом
Он повелел блюсти твои законы,
Всё пробуждать живительным лучом,
Храня свой пыл столетий миллионы.

Нет, ты могуч и мне непостижим
Тем, что я сам, бессильный и мгновенный,
Ношу в груди, как оный серафим,
Огонь сильней и ярче всей вселенной.

Меж тем как я - добыча суеты,
Игралище ее непостоянства,-
Во мне он вечен, вездесущ, как ты,
Ни времени не знает, ни пространства.

(Афанасий Фет)

[lerit]

Короче, короче, короче!..

Короче,
Короче, короче!
Прошу тебя, не тяни.
Короче становятся ночи.
Но будут короче и дни.

Все сроки
Отныне короче
И каждый намеченный путь.
И даже пророкам, пророча,
Не следует очень тянуть.

И хватит
Стоять на пороге.
Медлительность – это порок,
Рассказывай, что там в итоге,
Выкладывай, что приберег!

Л,Мартынов 1965

[tenzing]

Вспомнился ещё Леонид Мартынов.

Проблема перевода

Я вспомнил их, и вот они пришли.
Один в лохмотьях был, безбров и черен.
Схоластику отверг он, непокорен,
за что и осужден был, опозорен
и, говорят, не избежал петли.
То был Вийон.

Второй был пьян и вздорен.
Блаженненького под руки вели,
а он взывал: "Пречистая, внемли!
Житейский путь мой каменист и торен.
Кабатчикам попал я в кабалу.
Нордау Макса принял я хулу,
да и его ли только одного !"
То был Верлен.

А спутник у него
был юн, насмешлив, ангелообразен,
и всякое творил он волшебство,
чтоб все кругом сияло и цвело:
слезу, плевок и битое стекло
преображал в звезду, в цветок, в алмаз он
и в серебро.
То был Артюр Рембо.

И может быть, толпились позади
еще другие, смутные для взгляда,
пришедшие из рая либо ада.
И не успел спросить я, что им надо,
как слышу я в ответ:
- Переводи!

А я сказал:
- Но я в двадцатом веке
живу, как вам известно, господа.
Пекусь о современном человеке.
Мне некогда. Вот вы пришли сюда,
а вслед за вами римляне и греки,
а может быть, этруски и ацтеки
пожалуют. Что делать мне тогда?
Да вообще и стоит ли труда?
Вот ты, Вийон, коль за тебя я сяду
и, например, хоть о Большой Марго
переведу как следует балладу,
произнесет редактор: "О-го-го!
Ведь это же сплошное неприличье".
Он кое-что смягчить предложит мне.
Но не предам твоей сатиры бич я
редакционных ножниц тупизне!
Я не замажу кистью штукатура
готическую живопись твою!

А "Иностранная литература",
я от тебя, Рембо, не утаю,
дала недавно про тебя, Артюра,
и переводчиков твоих статью:
зачем обратно на земные тропы
они свели твой образ неземной
подробностью ненужной и дурной,
что ты, корабль свой оснастив хмельной
и космос рассмотрев без телескопа,
вдруг, будто бы мальчишка озорной,
задумал оросить гелиотропы,
на свежий воздух выйдя из пивной.

И я не говорю уж о Верлене,-
как надо понимать его псалмы,
как вывести несчастного из тьмы
противоречий? Дверь его тюрьмы
раскрыть! Простить ему все преступленья:
его лирическое исступленье,
его накал до белого каленья!
Пускай берут иные поколенья
ответственность такую,
а не мы!

Нет, господа, коварных ваших строчек
да не переведет моя рука,
понеже ввысь стремлюсь за облака,
вперед гляжу в грядущие века.
И вообще, какой я переводчик!
Пусть уж другие и еще разочек
переведут, пригладив вас слегка.

Но если бы, презрев все устрашенья,
не сглаживая острые углы,
я перевел вас,- все-таки мишенью
я стал быдля критической стрелы,
и не какой-то куро-петушиной,
но оперенной дьявольски умно:
доказано бы было все равно,
что только грежу точности вершиной,
но не кибернетической машиной,
а мною это переведено,
что в текст чужой свои вложил я ноты,
к чужим свои прибавил я грехи,
и в результате вдумчивой работы
я все ж модернизировал стихи.
И это верно, братья иностранцы,
хоть и внимаю вашим голосам,
но изгибаться, точно дама в танце,
как в данс-макабре или контрдансе,
передавать тончайшие нюансы
Средневековья или Ренессанса -
в том преуспеть я не имею шанса,
я не могу, я существую сам!

Я не могу дословно и буквально
как попугай вам вторить какаду!
Пусть созданное вами гениально,
по-своему я все переведу,
и на меня жестокую облаву
затеет ополченье толмачей:
мол, тать в ночи, он исказил лукаво
значение классических речей.

Тут слышу я:
- Дерзай! Имеешь право.
И в наше время этаких вещей
не избегали. Антокольский Павел
пусть поворчит, но это не беда.
Кто своего в чужое не добавил?
Так поступали всюду и всегда!
Любой из нас имеет основанье
добавить, беспристрастие храня,
в чужую скорбь свое негодованье,
в чужое тленье - своего огня.
А коль простак взялся бы за работу,
добавил бы в чужие он труды:
трудолюбив - так собственного пота,
ленив - так просто-напросто воды!

1962

[tenzing]

Elevation

Charles Baudelaire

Au-dessus des etangs, au-dessus des vallees,
Des montagnes, des bois, des nuages, des mers,
Par dela le soleil, par dela les ethers,
Par dela les confins des spheres etoilees;

Mon esprit, tu te meus avec agilite,
Et, comme un bon nageur qui se pame dans l'onde,
Tu sillonnes gaiement l'immensite profonde
Avec une indicible et male volupte.

Envole-toi bien loin de ces miasmes morbides,
Va te purifier dans l'air superieur,
Et bois, comme une pure et divine liqueur,
Le feu clair qui remplit les espaces limpides.

Derriere les ennuis et les vastes chagrins
Qui chargent de leur poids l'existence brumeuse,
Heureux celui qui peut d'une aile vigoureuse
S'elancer vers les champs lumineux et sereins;

Celui dont les pensees, comme des alouettes,
Vers les cieux le matin prennent un libre essor,
- Qui plane sur la vie, et comprend sans effort
Le langage des fleurs et des choses muettes!

[tenzing]

Простая история

Александр Левин

На улице Склерофимовича
стоял кинотеатр "Урядник".
Там славную девушку Олечку
увидел Коляня-разрядник.
Он был волочильщик известнейший,
она - ученица сучильщицы.
Он был на заводе застрельщиком,
она - только год из училища.

Оркестр играл перед фильмами,
гнездился культурный очаг.
Увидел он девушку издали
и чуть от любви не зачах.
Был фильм интересный, про сыщиков,
но Коляня сидел, как больной,
а ведь он среди всех волочильщиков
был известный герой трудовой!

А потом эту славную Олечку
он не смог после фильма найти
и по улице Склерофимовича
за нею до дома пойти.
Он метался от девушки к девушке,
но это была не она,
и на улице опустевшей
остался один паренёк.

И потом что ни ночь, то бессонница,
просыпался с больной головой,
а ведь он среди всех волочильщиков
был известный герой трудовой!

И когда на вагонолитейном
он, страдая, весь день волочил,
эта Оля желанною тенью
постоянно витала над ним.

Не застреливал новых починов он
и сдавать перестал ГТО,
на собранье ячейки опаздывал,
забывал в раздевалке пальто.

Что ни вечер - наш Коля в "Уряднике",
где гнездился культурный очаг,
но не мог отыскать этой Олечки,
хоть глядел он до боли в очах.
Говорили ему волочильщики:
"Улыбнись-подтянись, Николай!",
"Не журыся, дывчина отыщется!",
"Приходи на ячейку в четверг!"

Однажды сучильная фабрика
приготовила шефский концерт
для завода вагонолитейного,
первомайский рабочий привет.
И славная девушка Олечка
там пела со сцены ДК
смешную частушку народную
в поддержку платформы ЦК...

На улице Красных Пилильщиков
есть красный один уголок,
сучильщицы и волочильщики
три дня веселилися в нём.
И свадьбою безалкогольною
запомнился тот Первомай,
как сучильщицу славную Оленьку
взял замуж один Николай.