Пианист Юрий Розум

[femmina]

Шопен помог родиться известному пианисту
18:15 / 10.3.2009 Анна Куусмаа


1/7 Фото: Дни.Ру/Сергей Иванов

Когда над фортепиано взлетают руки Юрия Розума, инструмент словно пробуждается и начинает говорить - музыка Шопена льется из-под клавиш человеческой речью. Выдающийся пианист, народный артист России рассказал в интервью Дням.Ру, что в этом ему помогает таинство его рождения.

В конце зимы и в начале весны Юрий дает в Москве концерты по случаю 30-летия концертной деятельности. 22 февраля на его "сеанс" оживления произведений Фредерика Шопена слушатели собрались в Московской консерватории имени Чайковского. 22 марта избранные страницы своих концертных программ Розум исполнит уже на сцене Театра "Школа драматического искусства".

Между этими знаменательными датами Дни.Ру в буквальном смысле застали музыканта на трапе самолета. В телефонную трубку прорывался шум аэропорта и голоса стюардов. Несколько минут до того, как самолет пианиста оторвался от земли и взял курс на Германию, вместили в себя историю мальчишки, которому суждено было открывать музыкой человеческие сердца.

- Детство талантливых детей часто бывает принесено в жертву будущему успеху. Как это было у вас?

"Моя бабушка давала концерты где-то в районе Тулы, и мой будущий дед, невероятный меломан, влюбился в нее, играющую Шопена»

- У разных детей это складывается по-разному. Я учился в школе при Московской консерватории (в кулуарах она называется школой для особо одаренных детей), где 99% детей с семилетнего возраста, а то и с подготовительного, шестилетнего, занимаются на своих инструментах по четыре-пять-шесть часов в сутки. Но это был совершенно не мой вариант: я был невероятный лентяй, и больше 15-20 минут никогда не высиживал. Мое детство практически не было омрачено изнурительным трудом. Родители были известными музыкантами с очень активной концертной и педагогической деятельностью, а мой дедушка был в меня влюблен, позволял все и покрывал потом мое лоботрясничество. Он обманывал родителей: говорил, что Юра очень много сегодня работал, ему надо отдохнуть, а я, к примеру, только что вернулся с прогулки.


- Значит, вы не чувствовали себя менее свободным, чем ваши сверстники?
- Я очень любил своих друзей, свой двор, собирал стайки ребят и рассказывал им всякие страшные истории. Хотя, конечно, происходил процесс накопления музыкальных эмоций и знаний: я занимался в классе у совершенно уникального педагога - Анны Антониновны Артаболевская. Это такой котел музыкальной культуры, в котором мы все варились, и там не так важно было играть, как - впитывать все это. И я так впитывал где-то до восьмого класса. А в девятом классе, когда я перешел в класс консерваторского профессора - вот там я начал вкалывать, там у меня уже не было если не детства, то отрочества. Я сидел по шесть-восемь часов за роялем.

- По собственной инициативе?

- По необходимости, понимая, что без этого все, что я хочу сделать на рояле, у меня не получится. Это как у балетных - как бы ты ни был одарен, нужно определенное количество времени проводить у станка, чтобы тренировать свое тело. Точно так же для рук. Ты можешь знать сотни листов музыки в голове, но если руки у тебя этого не усвоили, то ты никогда не воплотишь все свои замыслы, никогда не приобретешь свободы в инструменте. Так что это была осознанная необходимость.


- В каком возрасте вы определили, что музыка станет вашим будущим?
- Я рано стал сознательным ребенком. Моя самая первая учительница в подготовительном классе была профессиональной, но холодноватой, и я не заинтересовывался. И сказал родителям, что не буду заниматься музыкой и не пойду на экзамены в школу. Но встреча со вторым педагогом определила все, и своим маленьким неокрепшим умом я уже знал, что хочу заниматься музыкой, что влюблен в педагога и буду делать все, что она говорит. Ну, конечно, кроме кропотливых занятий. А где-то, когда мне было лет 13-14, как-то очень плавно в мое сознание влилось, что у меня другого пути и быть не может.

- С каким композитором у вас складывались самые сложные взаимоотношения? Кто не давался или, может быть, давался, но трудно?
- Мой репертуар состоит в основном из произведений романтиков. Мне с ними удобно, интересно. Это мой язык, мои чувства, мой стиль жизни, я бы даже сказал. Ранняя классика, до Баха и Бах сам, а также все, что позже Шостаковича и кое-что из самого Шостаковича, - это для меня музыка, которая представляет из себя проблему только потому, что я в ней не очень уютно себя чувствую. Это не мой язык, не мои чувства, это не моя роль.

- Мне посчастливилось услышать, как вы исполняете Шопена, и я должна вам признаться, что вы своим мастерством буквально оживляете его музыку. Как вам это удается?
- Спасибо вам, прежде всего, за хорошие слова. А с Шопеном вообще особая история. История моей семьи два поколения назад началась с того, что моя бабушка, концертирующая пианистка, давала концерты где-то в районе Тулы, играла шопеновскую программу, и мой будущий дед, который был невероятным меломаном, присутствовал на этом концерте и совершенно реально влюбился в нее, играющую Шопена. То есть Шопен был первым импульсом, от которого родилась большая любовь. Он стал за ней ухаживать, потом на ней женился, воспитал ее сына (у нее уже был маленький сын к тому времени), и родилась моя мама, которую отдали учиться музыке, она была пианистка, а потом ушла в дирижирование... и я появился на свет в день рождения Шопена.
Можно, конечно, думать, что это все случайность, но можно думать, что и нет. Во всяком случае, я шопеновскую музыку чувствую - это, наверное, будет громко сказано - как свою собственную. Хотя я думаю, что, в принципе, можно только тогда выходить на сцену, когда ты настолько выучил произведение, что появляется ощущение, как будто ты его сам написал. У меня, когда я учу Шопена, в конце появляется именно такое чувство. Это моя мелодия, мой язык. Я совершенно естественно выражаю себя шопеновскими нотами. И у меня довольно много шопеновских программ - и сольных, и оркестровых, и камерных. Это человек, который сумел выразить человеческую душу на фортепиано, а рояль заставил говорить человеческим языком. Это такой симбиоз души и пианизма. И мне это близко. И вообще русской фортепианной школе. Рояль, объективно говоря, ударный инструмент, но русская фортепианная школа умеет создать иллюзию певучести, а для шопеновской музыки именно это качество очень важно.
http://www.dni.ru/culture/2009/3/10/160880.html

Известный пианист зажег новых звезд
У Анны Нетребко появилась конкурентка
Спиваков назвал самую дорогую награду

[Saxophonist]

[
- Мне посчастливилось услышать, как вы исполняете Шопена, и я должна вам признаться, что вы своим мастерством буквально оживляете его музыку. Как вам это удается?[/quote]


Свершилось! Наконец-то нашелся волшебник, который реанимировал эту совершенно безнадежную музыку

[anvar1]

У Юрия рояль действительно ПОЁТ. Подтверждаю.

[Predlogoff]

У Юрия рояль действительно ПОЁТ. Подтверждаю.

Кстати, когда-то давно я слушал в его исполнении сюиту Чайковского-Плетнёва по "Щелкунчику", и Юрий Розум совершенно по-другому сыграл концовку - он взял за основу музыку Чайковского и довёл финальную кульминацию последнего номера до конца, не стал обрубать её на последнем взлёте так, как поступил Плетнёв.
Вопрос: существует ли фонограмма этого исполнения Розума ?