«Парсифаль» Рихарда Вагнера (Вена, 30.06.2005)

[AlexAt]

Вместо предисловия.

Однажды хмурым сентябрьским днём, перед отлётом домой после очередного горнолыжного уикенда мы с другом решили посмотреть Нойшванштайн, и, сделав неразумно длинный крюк по пути из Хинтертукса в Мюнхен, оказались в Швангау. Совершенно забыв, что кассы баварских замков закрываются на час раньше, чем сами музеи, мы оказались у подножия баварского Монтсальвата, когда охранник запирал стеклянные двери. Поднявшись под дождём пешком к замку и постучавшись ворота Нойшванштайна, мы узнали, что в замок можно попасть и без входного билета, если, конечно, есть билет на сегодняшнее представление… «Парсифаля», которого дают в знаменитом Певческом зале, посвященном этой космической мистерии… Конечно, достать билеты на то представление у нас не получилось, но именно в тот вечер я почувствовал какое-то странное притяжение к этому вагнеровскому шедевру, и когда следующим летом в Венской опере «Парсифалем» дирижировал Кристиан Тилеман, а в главных партиях выступали П.Доминго, В.Майер и Ф.Штрукман, я понял, что это то самое представление, с которого должно начаться моё знакомство с этой мистерией…


1. Слушая «Парсифаля»…

«Парсифаль» - произведение, о котором сложно говорить, избегая общих мест и банальностей, но что может быть проще передачи непосредственных впечатлений от любимой оперы, если делаешь заметки для себя, не желая показаться умнее, чем есть на самом деле…

1.1. I акт.

У каждого из трёх актов «Парсифаля» есть своё собственное вступление, которое вводит в мир ключевых лейтмотивов. Звуковая кантилена напоминает мерное дыхание океана. Первая часть вступления к I акту расцвечена радужными переливами небесной красоты, далее вводится тема Парсифаля – тема эмоциональной опустошенности преображенного страданиями духа. Противопоставление духа и души – магистральный философский смысл этого сакрального произведения. Отчаяние и просветление, чистота как смерть, стерильность как безжизненность… Упрощая «вокабуляр», можно сказать о противопоставлении чувства долгу в их доминирующих экстримумах: сексуального влечения как чувства самого порочного и духовной верности своему предназначению как высшей ипостаси долга. В третьей части вступления мы слышим мерную «поступь» меди, которая развертывает звуковую панораму пафосного преклонения перед долгом как безусловной моральной доминантой. Долг у Вагнера как рок: не выбор, а напасть, не вдохновение, а одержимость. То, о чём не говорит автор, но что сквозит из каждой ноты, - долг требует отказа от счастья, которому нет места в стоическом восхождении духа к божественной чистоте. Четвертая тема - тема этого просветления (тема нисхождения святого духа на орден рыцарей Грааля) – вырастает из струнных и сливается с предыдущей пафосной темой. Деревянные духовые словно «спасают» тему живого духа от власти темы долга-рока… Тревожная рябь басов сменяется снова душераздирающим трепетом скрипок и темой Парсифаля… «далёкие» раскаты барабанной дроби – словно предвосхищают волнообразные наплывы струнной дрожи… Тема Парсифаля разрастается в пафос темы рока. Та же тема долга возникает в монологах Гурнеманца. Самыми драматичными и мощными по воздействию являются темы Амфортаса и его страданий. Интересно, что эти темы различны: страдания царя, не устоявшего перед сексуальной соблазнительностью Кундри, не персонифицированы и раскаляются невыразимой болью на фоне основного лейтмотива Амфортаса.

Пожалуй, самым загадочным и туманным является образ самой Кундри, которая, погубив Амфортаса, пытается теперь искупить свой грех перед братством Грааля, утратившим священное копьё в момент, когда Амфортасом завладело вожделение. Характеристика, которую даёт разговорчивый, но недалёкий Гурнеманц, не только ничего не проясняет, но, скорее наоборот, наводит тень на плетень: «Гм! Разве она так зла? Как трудно нам порой воителю-брату в далёкий край посланье Грааля доставить, не зная притом, где он! Кто тогда, упреждая нас всех, вдаль летит и мчится назад, удачно, верно исполнив всё? - Кормить её не надо вам, нет от неё вам забот, но грянет беда, - и в помощь вам она стрелой готова лететь, - и никаких не ждёт наград. Быть может, Кундри злобна, но вам-то она полезна!» Во многих работах, посвященных «Парсифалю», можно столкнуться с интерпретацией образа Кундри как волшебницы, которая подпала под влияние кастрированного Клингзора, как золото Рейна попадает во власть Альбериха, отвергшего любовь. Другие исследователи видят в Кундри образ мятущейся Психеи, разрывающейся между злом и добром. У Вагнера же, к сожалению любителей доступной символики, всё сложнее: во втором акте зло творит не Кундри, а её «видение»! Телесный грех дарует бестелесный призрак Кундри, а духовному просветлению и спасению служит её женская сущность во плоти. Да и Амфортас, пострадавший от чар Кундри, называет её лишь «прилежным гонцом», словно причиной всех его страданий стали не её чары, а что-то другое… Как это интерпретировать, – я не знаю, но такова репрезентативная сторона этого образа.

У Вагнера все упоминания о спасителе ордена Грааля звучат в каких-то музыкальных вакуумах: Парсифаля еще нет, он – лишь ожидание, наитие, надежда… И лишь во время рассказа Гурнеманца о судьбе ордена появляется тема просветления через страдания, которая в III акте станет основной темой Парсифаля.

Тема же самого Грааля появляется впервые при возвращении Амфортаса с водных процедур. Эта тема разрастается в неправдоподобно космическую симфоническую картину храма Грааля, в которой мы впервые слышим волшебство растворения тромбонов с валторнами в колокольном звоне, повторяющем ту же тему… Сцена обрядового явления чаши Грааля – одна из самых запоминающихся симфонических картин в творчестве Вагнера. Выход рыцарей и их хор к причастию – разрастается в громовую мощь оркестра, мерно уступающую звуковое пространство хору пажей: «Мир грешный спасая, в венце терновом, Он пил страданий чашу. За Него страдая, с весельем в деле Христовом прольём кровь нашу! Он смертью крестной смерть попрал и к жизни вечной нас призвал!» После этого хора начинается самая кошмарная сцена первого акта: «не-отпущенный» Титурель из гробницы просит сына снять покров с Грааля. Амфортас пытается уклониться от своих служебных обязанностей: «Нет! - Нет, не в силах я! О, страданье! Кто измерит бездну мук, что мне приносит вид, отрадный вам? Что значит рана, что её огонь против тоски и пытки злой - пред алтарём мой долг вершить! Тяжко наследье, что мне досталось! Я, только я один греховен, и мой удел - служить святыне, безгрешных питать великой благодатью! Спаситель, мною оскорблённый, меня карает страшной карой! - К Нему, в его утехе кроткой в тоске душа стремится: из мрачной тьмы, где сердце стонет, Его достичь я должен! - Вот час настал, - И луч нисходит на святыню святынь… Покров упал…(устремив неподвижный взгляд в пространство) Небесный дар, божественный хрусталь сиянным пурпуром горит… И болью сладостной охвачен я: источник святейшей крови вливает мне в сердце благодать… Но вот греховная кровь моя безумной волною течёт тогда обратно, - в этот грешный мир страстей, - гонима ужасом диким… И снова мчится она, плотину свою прервав, - здесь изливаясь - из раны Его, тем самым копьём нанесённой мне! Из этой раны Спаситель наш за всех людей страдая, кровавые слёзы спасенья лил в томленьи святом сострадая… Из неё теперь, в священнейшем храме, у стража крови Господней, у вождя дружины Христовой - горячая кровь греха бежит вечным потоком порочной страсти, - и нет преграды для неё! - Помилуй! Помилуй! Милосердный боже! Ах, помилуй! Сжалься над грешным, рану закрой мне! Для смерти блаженной дай мне воскреснуть!..» Кульминация этого монолога («O Strafe, Strafe ohnegleichen…») и является центральной темой страдания Амфортаса, после надрывного взрыва которой на фоне струнной ряби возникает в оркестре тема Парсифаля-Спасителя… Вторая кульминация приходится на слова «der dort dem Erloeser die Wunde stach, aus der mit blut'gen Traenen der Goettliche weint' ob der Menschheit Schmach, in Mitleids heiligem Sehnen», в которых мы слышим о муках Спасителя. Тема преображения возникает в момент пурпурного сияния Чаши… тема сгущается в басы и завершается духовыми… Голоса хора начинают тему страданий, и Амфортас, преодолевая боль и муки поднимает чашу над головой… Что творится в это время в оркестре – передать невозможно: звуковое свечение первой части вступления переплетается со второй и мощными звуковыми волнами окатывают слух, сознание, мысль, память… Завершается все колокольной темой Грааля… Вся эта грандиозная сцена является ключевой для понимания моральной доминанты вагнеровского опуса, но понять её мы не сможем без серьезного анализа центральных действующих лиц этого мистического обряда.

Образ несчастного Амфортаса именно в этой сцене производит самое душераздирающее впечатление: что может быть страшнее ответственности и ноши, нести которые ты обязан, но не достоин! Жестокость наказания Амфортаса, с точки зрения христианских канонов, - немыслима! В зеркале его страданий отражается жестокость его отца, который не только истязает сына выполнением священных обязанностей, доставляющих неизлечимую боль Амфортасу, но и сотворяет невиданный источник зла и опасности для Грааля, не подпуская к нему оскопившегося Клингзора! Свидетелями именно этого морального садизма мы становимся во время описанной выше сцены: Титурель просит сына открыть чашу, Амфортас же умоляет его не делать этого, так как сияние крови Христа доставляет ему невыносимые муки, но Титурель настаивает, и Амфортас, превозмогая невообразимый болевой шок, поднимает чашу над головой, озаряя зал собрания пурпурным светом. Мы можем понять Титуреля: его почти почившая плоть питается энергией света Грааля, как от солнечных батареек; так же мы можем понять его нежелание допускать Клингзора в орден избранных из-за «тёмного» прошлого претендента, невзирая на то, что соискатель подверг себя унизительному увечью лишь бы доказать, что похоти больше нет места в его жизни. Что же приносит эта жестокость миру и ордену, кроме страданий? Еще одни страдания – страдания Парсифаля… Ни в одной работе, обзоре или разборе «Парсифаля», которые попадались мне на глаза, эта нечеловеческая жестокость не получала ни малейшего отражения, и понять, как исследователи умудрялись закрывать глаза на этот феномен, так ярко выраженный в далеко не христианской по сути мистерии великого грешника, - я не могу.

(Продолжение следует).

[Sasha.E.Zhur]

Я очаровался Парсифалем, когда послушал...Не Кна, не Баренбойма, не Мука (было и такое в отрывках),не Левайна, а Караяна! Вот та самая запись с Хоффманом...Да! Это на одном дыхании. Как Достоевский. С катарсисом. Вот запись Тилемана мне показалась холодной. Не мой Парсифаль.
А Ваши впечатления - оригинальный и содержательный взгляд, помогающий в восприятии этого сложного произведения.

[AlexAt]

...а Караяна!

и никакая другая!!!
в финале - слёзы ручьём...
невероятно, но - ничего невозможно поделать: настоящая мистика...

[Андрей C.]

и никакая другая!!!
в финале - слёзы ручьём...
невероятно, но - ничего невозможно поделать: настоящая мистика...

Я все время "живьем" слушаю -в МТ. Сколько раз шла в течение последних 5 лет столько и слушал.
"какая роскошь в нищенском селеньи!
Волосяная музыка воды..."
Записи как- то не катят, даже Караян.
Ничего особо слезоточивого у Гергиева не наблюдал.
Но тема " Св. Пятницы" -всегда вызывает у меня чувство предпасхальной душевной размягченности.... "да молчит всякая плоть".... но земля открылась, дохнула навстречу весеннему ливню - наверное, все же ощущение языческое...
А что там говорят исследователи -был ли Вагнер пантеистом?

[Андрей C.]

нетерпеливо жду продолжения, возможно, соображения мои насчет Парсифаля исчезающе незначительны: Адорно писал замечательные эссе и другие интеллектуалы ... но, если не совпадет с Вашим текстом, то робко выскажусь

[AlexAt]

Кроме папы с сыном, в сакральном обряде принимают участие рыцари: их хор «Nehmet vom Brot…» является вокальным развитием «третьей» темы вступления – темы долга. Финальные слова хора: «Froh im Verein, Brudergetreu zu kaempfen mit seligem Mute». У Коломийцева мы находим настолько странную интерпретацию этих слов, что лишний раз приходится порадоваться, что есть возможность иметь дело с оригинальным текстом: «В братской любви блаженство!» А ведь у Вагнера речь идёт о соборной радости, о братском единстве, о братском подобии, а не о «братской любви»! Я не готов проводить собственно герменевтический анализ либретто, но то, что употребление слова «любовь» (Liebe) и его производных в тексте мистерии может помочь постижению смысла магистральной проблематики «Парсифаля», видно при первом же приближении. Интересно в связи с этим обратить внимание на то, что «любовная» лексика встречается в сакральных частях мистерии (I и III актах) лишь в составе четырех существительных:

Liebesmahle – Тайная вечеря,
Liebesmacht – сила любви в «durch des Mitleids Liebesmacht»,
Liebesgeist – дух любви в «sel'ger Troestung Liebesgeist»,
Liebesopfer – «любовная жертва» в «durch Gottes Liebesopfer».
Словосочетание «lieben Herrn» к делу не относится.

В «эротико-инициационной» II части мистерии мы находим «любовную» лексику в одиннадцати глагольных и отглагольных именных формах! Очевидно, что употребление глагольных форм «любовной» лексики неслучайно: во втором акте «любовь как действие» не может означать ничего иного, как любовь эротическую – и – уже - сексуальное удовлетворение через половой акт. Интересно, что все «любовные» глагольные формы мы встречаем в словах девушек-цветов. У Кундри как существа более сложного и «высокопрофессионального» слова любви звучат с прямолинейной конкретностью в своих «чисто именных» формах («Liebe» употребляется пять раз): «Любовь даст тебе облегчение», «Учение любви познай», «Любовь как первый поцелуй», Liebesumfangen («В объятиях моей любви…») и сакраментальное сочетание «Любовь и Смерть» в «…um deines Vaters Lieb' und Tod». Таким образом, противопоставление чувственной и духовной (божественной) любви на лицо, но, как видно даже из столь примитивного анализа, любви чувственной у Вагнера противостоит не «братская» любовь (и уж, конечно, никакое не "её блаженство"!), а любовь Спасителя. Забыв об этой божественной любви, Амфортас отдаётся плотской страсти и получает адское наказание – неизбывную тоску по земному чувству, которое причиняет ему физическую боль. Мы видим, что у Вагнера физическая любовь сопряжена с физическим страданием: именно в момент возникновения сексуального влечения Парсифаль испытывает страшную боль под сердцем – в месте, куда ранен священным копьём Амфортас. Однако именно через эту физическую боль Парсифаль прозревает меру страдания хранителя Грааял: «О! Qual der Liebe» – «О, мучение любви!» (Коломийцев и тут нам «подсказывает» верные слова, переводя озарение Парсифаля как «О! Мука страсти!»). То есть, не испытав сексуального томления и связанного с ним физического страдания, Парсифаль не постиг бы всей меры своей сакральной связи с Амфортасом. И вот здесь уместно вернуться к рассматриваемому хору рыцарей: именно в нем в первый и последний раз мы встречаем слово «Liebe» в его духовном – божественном – смысле: «Selig im Glauben und Liebe!» - «Блаженны в вере и любви!». Именно в этой точке мы видим максимальную конкуренцию значений слова «Liebe», которую формально можно интерпретировать как противопоставление «любви плотской» и «любви духовной», любви-наслаждения и любви-самопожертвования. Пожалуй, стоит обратить внимание и на то, что именно в этой эмоционально-одухотвренной точке мы встречаем тот идеологический центр, в котором соприкасаются экзистенциальные смыслы «Парсифаля» с ключевой оппозицией «веселья» и «радости» в «Китеже» Римского-Корсакова (см. http://www.forumklassika.ru/showthread.php?t=39407): эта оппозиция важна нам и для понимания образа Кундри, страдающей от своего дикого хохота! В этом центре - один из ключей к пониманию идеологической сути вагнеровского послания. Отдельно заметим, что тема смеха занимает особое место в философской структуре "Парсифаля" и требует к себе отдельного пристального внимания.

Финальные слова хора рефреном растворяются под куполом Храма Грааля… Парсифаль, услышав стон Амфортаса, хватается за сердце, и мы снова слышим тему страданий хранителя Грааля. Для понимания образа Парсифаля, его философской «нагрузки» в образно-идеологической системе всей мистерии очень важно буквально понимать всё, что говорит нам о своем герое автор. Между тем коломийцевский перевод пророчества, полученного Амфортасом о своем спасителе, этому серьезно препятствует: в самом деле, что значит «Любовью мудрый, простец святой»? Познавший любовь? Какую любовь и как познавший? Амфортас уже познал – и всё никак умереть спокойно не может, а заодно и папу терзает своим грехом. Любопытным представляется тот факт, что у Вагнера, как и положено, за детей отвечают родители, а не наоборот. Однако остаётся открытым вопрос: когда Титурель «плодился» в законном браке, между ним и его супругой сексуального влечения не было что ли? Или секс в браке – «любовь законная» - выпадает из оппозиции «любовь-секс» // «любовь-самоотречение»? Неясно. Вернёмся к Коломийцеву: если «переведенная» им братская любовь – высшая благодать, то при чём тут и зачем тут Парсифаль, когда Храм полон рыцарей, окрыленных именно этим чувством?.. В оригинальном тексте, как легко догадаться, ни о любви, ни о святости и простоте Парсифаля нет ни слова: «Durch Mitleid wissend, der reine Tor», то есть «через сострадание посвященный, чистый помыслами», а не мудрец-простец… да еще и святой… Зачем переводчик наводит тень на плетень, неясно. Но ясно другое: пытаться по переводам разобрать вагнеровский шедевр – гиблое дело. Итак, лишь тот, кто способен почувствовать боль другого человека как свою собственную, то есть способный к состраданию, - обретёт посвящение, истинное знание. Но как Парсифалю осознать эту боль, если он не прошёл через испытание сексуальным влечением? Именно поэтому из всех немыслимых подвигов Парсифаля Вагнер показывает нам наиглавнейший - преодоление соблазна…

1.2. II акт.

От Клингзора, страстно желавшего вступить «в ряды партии», но отвергнутого Титурелем, мы узнаем, что Кундри – находится на службе злого духа. Более того: именно Кундри сбила с панталыку Амфортаса, за что теперь расплачивается, пытаясь облегчить страдания самой любимой своей жертвы и искупить свой грех. В репликах Кундри мы слышим музыкальную тему страданий Амфортаса, которого она соблазнила… Также мы узнаём, что какое-то заклятие связывает Клингзора и Кундри. Какое? Из текста либретто, понять это сложно, хотя очень близко к ответу на этот вопрос нас подводит фраза в диалоге с Парсифалем, в которой Кундри говорит о явлении ей Христа: "Ich sah ihn - ihn -und... lachte!" Не этим ли неуместным смехом вызвано её проклятие и связь с Клингзором? В основных сопутствующих источниках – романах Кретьена де Труа и Вольфрама фон Эшенбаха, - об этом ни слова. Между тем, наблюдая перебранку между Кундри и Клингзором, мы опять натыкаемся на неадекватную оригинальному тексту Вагнера кастрированность перевода Коломийцева:

Оригинал:


Klingsor:
Dein Meister.
Kundry:
Aus welcher Macht?
Klingsor:
Ha! Weil einzig an mir deine Macht nichts vermag.
Kundry:
(grell lachend)
Haha! Bist du keusch?

Перевод Коломийцева:

КЛИНГЗОР
Я царь твой!
КУНДРИ
Ты чем силён?
КЛИНГЗОР
Тем, что чары твои
превозмог я один!
КУНДРИ
(резко смеясь)
Ха-ха! Ты святой?



Как мы знаем из рассказа Гурнеманца, Клингзор, как и Альберих, обретает власть, отказавшись от любви, но делает это более экстремальным способом, а именно самооскоплением. Унизительность для него вышеприведенной насмешки Кундри именно в намёке на то, что Клингзор избежал её чар не благодаря невероятной выдержке, а из-за отсутствия «инструментальной» возможности этим чарам поддаться. В переводе же Коломийцева мы слышим эту усмешку как «Ха-ха! Ты святой?» Вот уж действительно – ха-ха… В немецком языке понятию святой соответствует один-единственный корень «heilig-», которого в приведенном диалоге и близко нет. Слово же «keusch» в данном контексте может быть переведено корректнее всего как «девственник», и эта корректура моментально лишает перевод реплики Кундри логической нелепости, а вся сцена сразу приобретает заложенный в музыке драматический накал. Очевидно, что именно в этой независимости Клингзора от любовных чар Кундри и кроется его власть. Это важно иметь в виду, чтобы понять, почему Кундри так страстно любит Амфортаса и так отчаянно жаждет любви Парсифаля: в них мужское начало освящено служением великой цели, служением Богу, служением Истине. Именно приобщением к этой одухотворенной энергии стремится она очиститься от заклятия, связывающего её с Клингзором. Именно эта жажда движет ей, а не желание победы: Кундри жаждет проиграть, а не победить, обрести женское начало в служении и подчинении, а не в превосходстве и непобедимости! Прямое подтверждение этому мы найдём в третьем акте, в котором единственными словами (разумеется, также "переиначенными" Коломийцевым) будут слова «Служить! Служить!» Этим стремлением освободиться от собственной власти отличается она от разлетающихся при одном её появлении девушек-цветов, расцветание которых звучит в оркестре обволакивающе-волнующей акварелью. Появление среди них Кундри сопровождается чарующим шёлком звуков: в этой обворожительной части партии кружевные пиано верхнего регистра переплетаются с бархатным шёпотом среднего. В медитативной теме её соблазнительной песни нет сексуально-эротической примитивности, но противостоять её очарованию невозможно. Кундри рассказывает Парсифалю о его матери и отце, и мы вместе с главным героем узнаём, что его полное имя - Парсифаль сын Гамурета. Рассказ Кундри о безответственном бегстве Парсифаля из дома звучит без укора, без гнева и лишь к финалу расцвечивается экстатичными всплесками. Кундри, вызывая в Парсифале чувство вины перед матерью, предлагает утешиться любовным чувством: «Любовь сильнее жизни и смерти, любовью ты на свет рождён… Прими же поцелуй как дар прощальный матери твоей и первый дар любви!..» Но при её поцелуе Парсифаль чувствует боль Амфортаса: в этот миг в оркестре звучит басовая мешанина звуков, и сквозь струнные всплески прорывается тема страдания грешного хранителя Грааля. Это кульминационный момент для дешифровки образа Парсифаля, и здесь как никогда важно изнурительное внимание к тексту и к звукам! Его боль не связана с физическим ранением, но ощущается им именно как физическая! И тут, отчасти упрощая интеллектуальную работу слушателя, Коломийцев в целом верно передаёт содержание невротического монолога прозревшего Парсифаля:

Оригинал

Amfortas! Die Wunde! Die Wunde!
Sie brennt mir hier zur Seite!
O, Klage! Klage! Furchtbare Klage!
Aus tiefstem Herzen schriet sie mir auf.
Oh! Oh! Elender! Jammervollster!
Die Wunde sah ich bluten;
nun blutet sie in mir. Hier - hier!
Nein! Nein! Nicht die Wunde ist es.
Fliesse ihr Blut in Stroemen dahin!
Hier! Hier! Im Herzen der Brand!
Das Sehnen, das furchtbare Sehnen,
das alle Sinne mir fasst und zwingt!
O! Qual der Liebe!
Wie alles schauert, bebt und zuckt
in suendigem Verlangen!

Перевод Коломийцева

Амфортас! Он ранен! Я понял!
Меня жжёт эта рана!
О, слёзы, слёзы! Жалобным воплем
из глуби сердца рвутся они!
О! О! Страдалец! Царь несчастный!
Я видел эту рану…
Вот ранен я и сам! Здесь… Здесь!
Нет, нет! Я не в тело ранен!
Алым потоком кровь не бежит!
Здесь! Здесь – в сердце огонь!
Томленьем, ужасным томленьем
я весь схвачен и скован весь!
О! Мука страсти!
Как всё трепещет и дрожит
в греховном вожделеньи!..

Струнный трепет и какофоническая дрожь сопровождает инициационный ужас Парсифаля. С флоберовским натурализмом повествует Вагнер о сексуальном томлении своего героя. Эта боль и стремление к её удовлетворению и есть то зло, которое заставляет мужчину терять концентрацию на своём духовном предназначении. Почему же Парсифаль в момент пробуждения в нём сексуального влечения вспоминает об Амфортасе? Первый раз он почувствовал эту странную боль во время одного из стонов Амфортаса в храме Грааля. Сейчас же он понимает, что именно это за боль, понимает, от чего на самом деле страдает Амфортас и что значит его кровоточащая рана! Амфортас не может освободиться от страшного томления, а незаживающая рана от копья напоминает ему о преступности его желаний. Амфортас страдает одновременно от греховного томления и от наказания за него, но освобождение от мук возможно лишь христовым подвигом сострадания. Этот подвиг и должен совершить Парсифаль, и в этом экстатическом прозрении Вагнер затрагивает основы искупления греха состраданием, когда грех искупается не согрешившим, а невинным. Очень сложно здесь увернуться от аналогий с языческим жертвоприношением, но придётся, так как материал не даёт нам повода для отступлений на эту тему. Если с Амфортасом всё ясно – он страдает, потому что не может отказаться от своего греховного вожделения и именно поэтому жаждет не исцеления, а смерти! – то с Парсифалем-Спасителем всё далеко непросто. Парсифаль безгрешен перед Отцом, но не перед матерью. Однако этот грех обозначается (Wehe! Wehe! Was tat ich? Wo war ich? Mutter! Suesse, holde Mutter!), но не засчитывается ни ему, ни Христу, который, спасая человечество, повиновался лишь воле Отца, ни на минуту не задумываясь о чувствах матери. Как и Христос, Парсифаль - жертва Отца, и в этой связи возникает другая тема – тема добровольности самого подвига! Однако, и эту тему придётся оставить в стороне, так как Вагнера она совсем не волнует. Ему важна сама суть искупления через приобщение, через присоединение, через сострадание. В этой связи интересен манипулятивный ход Кундри, которая просит Парсифаля, узревшего своё предназначение, спасти и её от мук вечного поиска «настоящего мужчины», она обещает освободить его от страданий (то есть от его собственной миссии!), если он позволит ей всего за час вознести его "на седьмое небо". Здесь Вагнер затрагивает тему сексуального наслаждения как момента уподобления человека божеству. Не прибегая к излишним эвфемизмам, отметим, что речь идёт об оргазме – мгновении высшего наслаждения, когда отключаются сознание, инстинкты, страхи и чувства, - мгновении, когда мужчина через женщину приобщается к сущности демиурга, к сущности создателя новой жизни, к сущности самого Бога. Именно об этом высшем состоянии трансцендентного блаженства говорит Кундри. И именно от этого экстатического и простого, святотатственного и великого, греховного и священного уподобления Богу отказывается Парсифаль! Постигший природу страданий Амфортаса, он предлагает ей спасение через преодоление вожделения: он обещает ей спасение, если Кундри укажет ему путь к Амфортасу (у Коломийцева – «к Граалю»). Кундри обещает это сделать в обмен на час любви: теперь этот час нужен ей самой! Узрев в Парсифале Спасителя, она хочет искупить свой грех насмешки над Христом, но Парсифаль отвергает это условие, и Кундри, проклиная все дороги к храму Грааля, зовёт на помощь Клингзора.

Мы видим два противопоставленных мира – мира мужской одухотворенной божественности и мира уподобления мужчины божеству через сексуальную связь с женщиной. Разобраться в этом противопоставлении намного важнее, чем может показаться при первом приближении, ведь все дальнейшие подвиги Парсифаля, оставшиеся «за кадром», суть не что иное как сублимация. Из средневековых источников мы знаем, что Парсифаль к моменту совершения своего подвига при дворе Артура уже имел жену и двух детей, у Вагнера же Парсифаль добровольно остаётся девственником, ни разу не испытавшим сексуального удовлетворения. Очевидно, что для Вагнера эта особенность его главного героя была экстремально важна...

Даже при таком поверхностном разборе видно, что концентрация смыслов во втором акте «Парсифаля» поистине невероятна, но без их честного и вдумчивого анализа постичь всей космической мощи величайшего вагнеровского шедевра мы не сможем…

(Продолжение следует).

[Nadejda]

«Парсифаль» - последняя из опер Рихарда Вагнера, которую считают самой красивой и, вместе с тем, наиболее загадочной из его работ. Её создание происходило на протяжении почти всей сознательной жизни композитора. При работе над «Лоэнгрином» в конце 1840-х, знакомясь с легендой о Парсифале и Титуреле у средневекового поэта Вольфрама фон Эшенбаха, Вагнеру приходит идея писать оперу о Христе. Премьера «Парсифаля» состоялась почти 40 лет спустя, в 1882 г. Естественно, в ней нашли отражение философские и религиозные искания, а также их трансформация в течении всей жизни композитора.

Более чем вековая история шествования "Парсифаль" по мировым оперным сценам показала, что это очень сложная опера. Не только в плане музыки и вокала, но, главным образом, для понимания того, что хотел в ней сказать автор. Надо пробиться через условности заложенной в е основу легенды, Перевести её на язык нормального человеческого существования. Постараться посмотреть на неё через обстоятельства жизни, восприятия мира, мыслей о нём самого Вагнера. Произведение трактуется каждым в меру своего понимания бытия в самом широком аспекте. "Парсифаль" претерпел так много режиссёрских версий, как, пожалуй ни одна из опер. Что в них от Вагнера, а что от самой невообразимой режиссуры - разобрать очень трудно. Стоит поговорить на эту тему. Тут можно затронуть огромный круг проблем –
В дневниках Козимы Вагнер находим, что если «Кольцо Нибелунга» в основном опиралось на древние саги и сказания, то для своей последней оперы Вагнер создал собственную легенду, постигая, отбирая, синтезируя, перекраивая и вкладывая в неё всё то, что сопровождало его по жизни. Опираясь на сюжеты, заимствованные из разных мировых религий, либретто оставалось свободным от жёстких церковных догм и религиозного фундаментализма. Внешние формы и образность оперы содержат в основе постулаты Христианства. Вместе с тем, в ней отчетливы элементы Буддизма, чем сам композитор был увлечён, следуя философским воззрениям Шопенгауэра. Вагнер писал в письме к Листу, что Христианство «не больше и не меньше чем ветвь древней буддисткой религии, которая проложила себе путь на берега Средиземноморья по следам походов Александра Великого». «Парсифаль» не является в строгом смысле религиозным произведением. Скорее всего это мистерия на религиозные темы. Вагнер использовал многослойные символы различных духовных традиций и попытался найти соответствие между ядром Христианских и Буддистких учений. Однако, это создаёт только структурную канву произведения, в то время как его суть в признании посредством этих символов универсальных истин бытия. В этом уникальность работы, в которой отражен прежде всего сам Вагнер. Действие разворачивается вокруг двух контрастных сфер, вместилищем и мерилом которых является сам человек. Одна из них - мир Грааля, объекта средневековых легенд. В любом случае это есть аллегория того святого духа, что присутствует в каждом творении, созданном по образу и подобию божьему. Перенося события в Грааль, Вагнер акцентирует внимание на поисках пути просветления и спасения души. Другая сфера - как раз то, что ведёт к вечным мучениям, отрезая душе путь к спасению. Здесь особое место занимает тема любви мужчины и женщины. Эта тема проходит через все оперы Вагнера. Однако, именно в «Парсифаль» она звучит с особой силой. Целомудрие объявляется высшей добродетелью и главным условием доступа в Грааль. Чувственная же любовь – порождение дьявола, причина вечных мук и духовной гибели. Но, парадокс в том, что именно через жажду такой чувственной любви, вернее - через осознание собственной сексуальности, герой начинает понимать ближнего и чувствовать его боль, как свою. Истинная любовь понимается Вагнером как сострадание к ближнему и самоотречение от своих желаний (или «воли», согласно Шопенгауэру). Самоотречение ведёт к просветлению, открывающему путь к спасению, то есть, выход в высший мир, где страдания невозможны. «Просветление и спасение через сострадание» - вот идейный замысел оперы, как мне представляется после изучения ряда литературных источников, посвящённых творчеству Вагнера.музыкальных, философских, общечеловеческих.
(Продолжение следует)

[Nadejda]

(Продолжение следует)

ИНТЕРПРЕТАЦИИ

Вагнер называл «Парсифаль» Buhnenweihfestspiel, что в переводе «торжественное посвящение для сцены». Это можно понять так, что загадочные переплетения событий и характеров в представленном выше сценическом действии на религиозные темы, посвящены разгадке сущности бытия. Является ли «Парсифаль» религиозным произведением? В строгом смысле нет. Оно не соответствует положениям ни одной из мировых религий и является эклектикой известных постулатов Христианства, Буддизма и Иудаизма. В основе произведения легенда собственного сочинения Вагнера. В ней, так или иначе, отражены сложные переплетения обстоятельств его жизни, философского осмысления смысла жизни, духовных поисков, в том числе в вопросах религии и морали. Более того, здесь находит отражение ряд особенностей характера и личности самого автора, доставлявшие ему при жизни немало волнений. Оставаясь христианином, Вагнер имел большой интерес к восточным верованиям. В частности, не видел принципиальных противоречий между Христианством и Буддизмом. В опере мы находим элементы разных религий. Поэтому, её можно рассматривать как религиозно-сценическую мистерию - то есть, фантазию на религиозные темы, которой автор хотел бы поведать миру то, к чему пришёл сам под занавес своей жизни. Вместе с тем апологеты разных религиозных и философских учений пытаются интерпретировать произведение с высоты своих убеждений, приписывая Вагнеру то, что ему, скорее всего, было и не свойственно.

Главное действие сконцентрировано вокруг двух реликвий Христианского мира – Святой Чаши Грааль и Копья Страстей Христовых. Они дарованы рыцарям замка Грааль как залог жизни, здоровья и процветания. Начало драмы падает на момент, когда рыцарству грозит разложение и погибель. Утрачена одна из святынь - Св. Копьё, а Св. Чаша больше не несёт силы и благодати. Эта расплата за потерю высокого духа, целомудрия и чистоты - необходимых условий доступа в Грааль. Последний акт показывает возвращение в Грааль Св. Копья. Это происходит в день Страстной Пятницы, когда Христос по преданию умирал на кресте. И именно в этот день заканчивается трудный и долгий путь Парсифаля, принёсший искупление грехов Братства, посредством спасения жертвы самого Спасителя. Итак, связь оперы с Христианством очевидна, хотя бы по структуре и обрамляющим символам. Но только ли в одном этом дело? В 1880 г. Вагнер исполнил Вступление к опере перед Людвигом II, Королём Баварским, и озаглавил программу произведения так: - «Любовь – Вера – Надежда?» То есть, поставил под сомнение порядок главенства трёх сил человеческого самосознания сравнительно с тем как это было у Св. Апостола Павла. Из них Вагнер считал сильнейшей «надежду». Даже «веру» ставил выше «любви». Тем самым тезис - «Христос есть любовь» нуждается в новой интерпретации, в частности путём понимания того, в чём Вагнер видел надежду.

Тема любви является главной фактически во всех операх Вагнера. В Парсифаль» она занимает центральное место. Однако, рассматривается исключительно в одном аспекте – эротизма и сексуальности. При этом, опускается то, что стоит за этим – духовное единство, симпатия, восторг, взаимопонимание, солидарность. То есть, всё то, что составляет главную сущность взаимоотношений людей. Чувственная любовь по Вагнеру является бичом человечества, источником великих мук, а вовсе не необходимой составляющей полноты счастливой жизни. Все главные персонажи оперы – Парсифаль, Амфортес, Клингзор и Кундри испытывают страшную «жажду» вожделений, от которой в результате страдают все. Даже сообщество сильных и ясномыслящих рыцарей Грааля, не защищено от желаний чувственной близости и примитивной сексуальности. Их поведение кажется нормой человеческого бытия, которому присуще не только душа и разум, но и тело. Но они вынуждены укрощать свои чувственные порывы, порой безуспешно, как случилось с Амфортесом. И даже Клингзор, который кастрировал себя ради власти, не смог подавить в себе похотливых побуждений. В «Парсифале» не делается различий между хорошим и плохим сладострастием – в любом проявлении оно зло, порожденное дъяволом. Женщина, по Ветхому Завету, является носительницей порока, поскольку сама была искушёна дъяволом. Не сознавая этого факта, она превратилась в его орудие и, в первую очередь, нуждается в спасении сама. Но спасти может только тот, кто окажет ей сопротивление. Иными словами, Рай будет отыгран Адамом, если тот устоит перед совратительницей Евой. В этом «Парсифаль» пронизан идеей сопротивления падению. Однако, не только в женщине заключается угроза. Не менее важным является отношение мужчин к их собственной сексуальности. В опере все они повествуют о «необузданной жажде» – источнике разврата, проклятия и вины за падение. Никакие грехи не в силах отлучить от Грааля. Всё будет прощено, но не вина за потерю целомудрия. Это самый низменный грех, по сравнению с которым все другие кажутся ничтожными. Это отчётливо ощущает сам Парсифаль, когда поцелуй Кундри позволяет ему осознать собственную сексуальность и грозит потерей доступа в Грааль. Через впервые открывшиеся муки любви Парсифаль начинает понимать Амфортеса и сострадать ему. Воображение его идёт ещё дальше и рисует умирающего на кресте Спасителя, чья жертва рискует быть напрасной, потонув в человеческих пороках. Таким образом, поцелуй Кундри означает для Парсифаля не только опыт чувственности и сострадания к ближнему, но и осознание своей миссии на земле. Но в чём она, эта миссия? В финале оперы невидимые голоса славят спасение самого Спасителя. Отсюда следует, что угроза человечеству, аллегорически выраженная грехопадением Амфортеса, была столь велика, что жертва Христа во имя спасения грешного мира потеряла свою силу. Востребован другой герой – Мессия, с пришествием которого из вечности на землю Вагнер связывал надежды на обновление мира. То, что приход Парсифаля в Грааль означает надежду на грядущие перемены – важный идейный аспект, который обычно опускается при интерпретации. Вагнер писал, что Христианство следует проповедывать в обновлённой чистоте и вере. Поэтому, его «Парсифаль» не столько утверждение Христианской морали и связанных с ней норм жизни, сколько тревога за их последствия и призыв к необходимости перемен. В них одновременно и надежда, и трагизм драмы.
Сторонники восточных религий дают иную интерпретацию оперы. Так постановка 2005 Христофера Шлингензифа в Байрейте представлена на основе Буддизма, где большое значение имеет центральное ядро учения - идея о реинкарнации. Но, в опере она не играет столь значительной роли и проводится попутно, через образ Кундри. Грааль отождествляется с нирваной, достижение которой означает окончательное слияние с Вселенной и прекращение земного цикла странствий. Дорога Парсифаля к Граалю идёт через “Bardo” - серию перерождений, где в конце пути достигается просветление и освобождение от земного бытия. Три акта оперы трактуются как восхождение Парсифаля к миру нирваны – от уровня примитивизма в первом акте через бурлящую сексуальность второго акта к внеземному уровню интеллектуального просветления в третьем. Освещение героя небесным светом в финале интерпретируется как его слияние с Космосом. Отсюда и «Спасение Спасителя», чем заканчивается драма. Попытки такого постановочного решения связаны с очень многими натяжками, граничащими с театральной вампукой. Представлять их здесь в деталях не имеет смысла.

Приблизиться к собственному пониманию оперы проще всего путём интерпретации её ключевых характеров и поступков. Самым главным из них является Кундри. Её образ представляет сплав стереотипов женщин разных эпох и идентифицирован с идеей переселения душ в процессе реинкарнации. Подобно Летучему Голландцу, Кундри наказана, поскольку в далёкие времена совершила грех богохульства. Издевалась и смеялась в лицо Христу, когда тот умирал, распятый на кресте. Она проклята и осуждена бесконечно скитаться по свету на протяжении веков. В своих перерождениях она уже была Иродиадой, Гундригой и другими злобными созданиями. Она не знает сострадания и слёз. Её удел вовлекать в блуд целомудренных рыцарей и топить их в океане разврата. С каждой победой, у неё возникает дьявольский хохот, который наводит порчу на грешника и отнимает у него надежду на доступ к Граалю. Из её признания следует, что она каждый раз испытывать мучения, когда жертва в конечном счёте уступает ей. Её единственным желанием является прекращение вечного скитания на земле. Только смерть освободит её от бесконечного вращения колеса жизни. Однако, спасти от проклятия и мучительной судьбы может тот мужчина, который устоит перед её соблазнами. В конечном счёте это становится возможным благодаря воздержанности, состраданию и просветлению Парсифаля. Уход в небытиё Кундри означающее прощение и её спасение, является вполне осмысленным финалом. Превращение же её в Королеву Грааля, что встречается в некоторых режиссёрских решениях, противоречит идее Вагнера, рассматривающего такую женщину как источник порока и гибели.
Другой персонаж, являющийся символом грехопадения и вынужденный искать смерти, это Амфортес. В его страданиях воплощена идея мужской вины и ответственности за чувственность и сексуальность. Во время своего поединка с Клингзором он, испорченный Кундри, теряет божественную защиту - Копье. Как возмездие получает страшный удар. Причём, тем же орудием, в том же месте, что и Христос при распятии. Но Амфортес не просто теряет Копьё. Поначалу он оскверняет его, решив использовать как орудие возмездия. Но, Копьё – это реликвия. Использовать его в сражениях равносильно святотатству. Обагрённое кровью грешника, Копье лишается силы и святого назначения, которые придавала ему чистая и невинная кровь Христа. Амфортес жаждет смерти и просит убить его. Но тогда Христианская община лишится божественной благодати. Единственное спасение Амфортеса и всего Братства - это исцеление Св. Копьём. То есть, благословение той кровью, которую терял Спаситель, принимая мучения за чужие грехи. Кровь за кровь, рана за рану. Но какая чудовищная пропасть между этими ранами и кровью. Амфортес – не просто грешник. Он, сын предводителя, отвественен за Грааль и за весь Христианский мир вцелом. Поэтому его грехопадение грозит гибелью не только Братству, но и всему человечеству. В этом смысле вина Амфортеса столь велика, что этот персонаж может быть приравнен к падшему ангелу. У него нет надежды на будущее. В финале драмы он также должен уйти в забвение. В некоторых постановках он тихо и незаметно умирает.
Спасение Братству и надежду на обновление приносит Парсифаль. Невинный, простой отрок, попросту невежда, что вырос без отца, в глуши, как и любимый герой Вагнера - Зигфрид. Он дитя природы, которому неведомы чувства и нормы окружающего его мира. Он ничего не знает о нём и ему только предстоит открыть мир. Путь Парсифаля лежит от невежества к познанию, через него к состраданию и ответственности, а далее к просветлению и мудрости. Открытие, посредством которого его темное невежество берёт начало к преобразованию, свершается мгновенно, как парадокс, благодаря поцелую Кундри. Иными словами, посредством осознания собственной сексуальности. Очень показательной в плане логики такого перехода является сцена соблазнения Парсифаля. Кундри использует разные психологические приёмы, чтобы сбить его с пути. Сначала она ошеломляет юношу своей устрашающей красотой и ласковым голосом, произнося его имя, которое он слышал только во сне от матери. Затем она поражает его знанием о том, кто он и откуда, кто были его родители, где он был рождён, где и как рос, почему мать держала его вдали от познания суетного мира и, в частности, от всякого оружия, так, что в итоге он вырос невеждой и простосердечным «дураком». Наконец, сообщает ему о смерти матери. Как утешение и замену материнской ласки предлагает ему свою близость. Наконец, сломленного и ослабленного, она подвергает его чувственному воздействию своим демоническим поцелуем. Но тут происходит неожиданное. Парсифаль ощущает поцелуй «розы ада» как физическую боль. Он как-будто ужален им. В своём внезапном прозрении он начинает понимать причину грехопадения и агонии Амфортеса. Ощущение чужой боли, как своей, вызывает у него жгучее сострадание, чувство вины и собственной ответственности за других. Кундри использует другой приём, стараясь вызвать в нём сострадание к себе самой. Опять неудача, которая становится началом осознания Парсифалем своей миссии. Его самотречение уже не столь вопрос целомудрия, сколько принятия моральной ответственности за других. Парсифаль начинает понимает, что теперь уже сам Спаситель нуждается в спасении. Его смерть во искупление грехов человеческих оказывается напрасной по мере того, как христианский мир погружается в порок и грязь. Поэтому Парсифаль стремится к Амфортесу. Иными словами, в Грааль, в ту божественную сферу, достичь которую можно только путём просветлённого знания. Тогда Кундри обещает ему это божественное знание: ценой одного часа любви с ней он станет Богом и спасёт мир. Парсифаль распознает и эту ложь, подобную совращению Адама Евой, за которым последовало изгнание из Рая. Просветления и мудрости можно достигнуть только на долгом и трудном пути к своему Граалю. Проклятие Кундри и силы ада пытаются сбить его. Но он проносит утраченную некогда святыню Братства через все испытания и возвращает её в Грааль как залог обновления и надежду на спасение. Так, от осознания плотских мучений любви, через сострадание к ближнему и просветленной мудрости, лежит путь Парсифаля от наивного невежды к высокому предназначению Мессии.
Нельзя умолчать о некоторых интерпретациях «Парсифаля» в свете публикаций Вагнера, содержащих тезисы антисемитского характера. Применительно к опере их отражение видят прежде всего в иудейском происхождении Кундри и Клингзора - персонажам, несущим Граалю разложение и гибель. Другая идея оперы – обновление христианского Братства через чистоту крови и духа трактуется в плане превосходства белой расы как предтеча расизма. Заведомо преувеличенный характер таких трактовок очевиден. Не следует забывать, что «Парсифаль» увидел свет рампы за пол-века до того, как идея «чистоты» трансформировалась в уродливые формы гитлеровского нацизма. Вагнер не мог быть ответственным за эту трансформацию. Его идеи имели отношение исключительно к культуре и религии. Были направлены на возрождение высоты Германского духа, против обветшалых общественных норм и морали того времени.
(Продолжение следует)

[Nadejda]

(Продолжение следует)

ФАКТЫ И ДОМЫСЛЫ
Любое произведение искусства так или иначе отражает внутренний мир художника и его время. Творчество Вагнера не является исключением, тем более, если учесть масштаб его личности и обстоятельства жизни в насыщенный переменами XIX век. Из всех его опер «Парсифаль» в наибольшей степени автобиографичное сочинение. Современная же аудитория восприняла, однако, оперу как религиозную вещь, посвящённую Христианству. Этому немало способствовал тот факт, что Вагнер, познакомившись с легендой о Парсифале, написал сценарий для оперы - «Исус из Назарета». Но позже отказался от этой идеи и всегда поправлял того, кто видел в образе Парсифаля отражение Христа. «Что? Христос тенор?! Какой абсурд!» - воскликнул он однажды. Так кто же такой Парсифаль и как образ мыслей самого Вагнера отражены в его опере?
Как и другие любимые герои Вагнера (Зигмунд, Зигфрид), Парсифаль не знает отца, ни его имени, ни даже своего. Здесь существует несомненная параллель с обстоятельствами раннего детства самого композитора. Его отец, Карл Фридрих Вагнер, умер, когда сыну было ровно шесть месяцев. До 15 лет мальчик рос под именем приёмного отца, Людвига Гейера. По-видимому, это обстоятельство смущало его настолько, что при первой возможности он отказался от имени отчима в пользу «Вагнер». Неслучайно, видимо, и Парсифаль на вопрос об его имени отвечает: - «Ich hatte viele. Doch weis ich ihrer keinen mehr» (У меня их было много. Но я не знаю ни одного из них). Как и Парсифаль, Вагнер обожал свою мать, Иоганну Розину Вагнер (урождённую Patz), внебрачную дочь Саксоно-Веймарского правителя, Принца Константина. Это была женщина загадочной судьбы, из тех, кого называют «роковыми». С ранних лет она притягивала многих мужчин. Но, вступив в связь с ней, они быстро умирали. Возможно, это обстоятельство отражено в образе Кундри. Также не исключено, что в силу этой таинственной особенности, Иоганна Вагнер никогда особо не приближала сына к себе, была холодна с ним и всю жизнь даржала его от себя на почтительном расстоянии. Как бы то ни было, тоска по матери часто звучит в операх Вагнера. Вспомнить хотя бы сцену Шелест леса в «Зигфриде». В «Парсифаль» само имя матери – Herzeleide, означающее «Печаль Сердца», может о многом сказать. А с какой силой звучит эта печаль в музыке, когда Парсифаль узнает о смерти матери, умершей в тоскливом ожидании покинувшего её сына. Если верно то, что мать – это первая любовь мальчика, то становится более или менее понятным отношение Вагнера к женщине и любви. На протяжении всей своей жизни Вагнера сопровождала раздвоенность в этом плане. Он неоднократно влюблялся. Вместе с тем, оба его брака были в значительной степени продиктованы расчётом. Каждый брак с течением времени оборачивался пыткой и скандалами, вызванными раздвоением между чувственностью и ответственностью. Один из скандалов привёл к смерти композитора 13 февраля 1883 г.
Почти в каждой из опер Вагнер систематически отображает женщину в двух ипостасях. Женщина как мечта и воплощение божественной мудрости, лишённая низменных страстей и мирской суеты. Это Брунгильда («Кольцо нибелунга»), Елизавета («Тангейзер»), отчасти Эльза («Лоэнгрин»). И другая женщина – искусительница, совратившая Адама, первопричина грехопадения, потери Рая и последующих зол на земле. Это Венера, Ортруда, Зиглинда, та же Брунгильда, потерявшая своё высокое предназначение. Все они в операх представлены двумя антиподами. В «Парсифаль» единственный женский персонаж – Кундри. В каждом из трёх актов она предстает совершенно разной. В первом акте это таинственное существо, которое обладает высшим знанием, но не добродетелью. У неё магическая способность преодолевать пространство и время. Это женщина-тайна, проклятая жить вечно и мечтающая об успокоении. Во втором акте она обладательница устрашающей красоты, «невеста дъявола», источник блуда, похоти, разврата, что несут гибель Христианскому братству. Наконец, в третьем акте она святая, полностью посвятившая себя Спасителю. Не произнеся ни слова, служит ему, получает искупление грехов через крещение и тихо умирает. Всё это одна и та же, но каждый раз другая женщина, к которой стремился сам Вагнер, так и не осознав до конца жизни, какой из образов является для него идеальным.
Годы становления, исканий, бегства от нищеты, кредиторов, полиции, бесконечные унижения перед работодателями, властьимущими, толстыми кошельками безусловно находят отражение в том, что все любимые герои Вагнера идут именно трудным путём преодолений. Они чисты, порой невежественны в своёй простоте и незнании, как истинные дети природы. Ни один из них не имеет ни родовитости, ни богатства, ни поддержки. Всё, что у них есть, это их избрание свыше для высокого предназначения, достичь которого они должны своими силами, путём собственного совершенства. Парсифалю в этом отношении везёт больше чем героям ранних опер Вагнера. Те гибнут на своём пути (Тангейзер, Тристан, Зигмунд, Зигфрид) или испытывают горечь поражения (Лоэнгрин). И только Парсифаль становится Спасителем. Его путь к Граалю, от страданий и самоотречения к «просветлению» - это жизненный путь самого Вагнера. Несмотря на все препятствия судьбы, он пронёс через них свою святыню, свою музыку – «Копьё» своих Страстей. От неизвестного полусироты до величайшего художника, музыканта, мыслителя, мудреца, идеи которого занимали лучшие умы, стали фундаментом вагнерианского течения того времени и получили новый импульс в современную эпоху.

И всё же, каков символический смысл Грааля? Что означает долгий и трудный путь к нему? Почему Парсифаль Спаситель? Кого и как он призван спасти? На все эти вопросы будет множество ответов, в зависимости от того, во что каждый из нас верит и к чему стремится. Святой Грааль и братство его рыцарей занимает большое место в легендах и преданиях Христианской Европы первого тысячелетия. Это символ чистоты человеческого духа, его возвышенности над грехом и пороком. Каждому, кто создан по образу и подобию Божьему, дарован свой Грааль души. Путь к такому состоянию духа непрост и лежит через сострадание к ближнему и самоотречение. В этом высший смысл любви, той, что только и может противостоять власти золота, порока и насилия. Этим противостоянием пронизана вся идея «Кольца Нибелунга». В финале «Кольца» Брунгильда ради любви сжигает себя и тем разрушает до основания старый загнивший мир и его богов, расчищая пространство для нового сверхчеловека. В «Парсифаль» Вагнер предлагает другой путь: спасение чистоты братства, укрепление его силы и духа на основе Христианства. Нетрудно заметить, что оба варианта утверждают необходимость разрушения старого мирового порядка и создания нового общественного устройства. В первом случае революционным путём, во втором – эволюционным. Всё это так или иначе явилось отражением бурной политической жизни, брожения умов и философской мысли в Западной Европе. Особенно, в Германии второй половины ХIХ века. Вопросу создания нового мирового порядка были посвящены и ряд статей Вагнера в последние годы его жизни: Modern (187, Shall we hope (1879), Religion and Art (1880), Know Thyself (1881), Heroism and Christianity (1881). В них содержались призывы к необходимости возрождения чистоты Германского духа, его интеллектуальных рессурсов, укреплению национального самосознания, отказу от расового смешения, чистоте образа жизни и мыслей. То есть, ко всему тому, что сегодня называют экологией души и экологией социума. Эти побуждения были совершенно естественны в условиях мелкобуржуазной мещанской среды Германии того времени. В её недрах зарождались ростки новых взглядов на человека и общество. Отражение идейного брожения и противоречий можно видеть у философов (например, «Так говорил Заратустра» Фридриха Ницше), социологов, экономистов - то есть, во всём, что связано с общественным устройством. Достаточно вспомнить, что это была эпоха появления «Коммунистического манифеста» и фундаментальных работ Карла Маркса, чтобы понять как актуальна была идея обновления общественного порядка и сознания. Наивно было бы думать, что мысль Вагнера оставалась бы в стороне от этого исторического процесса. Кто из художников не желал бы видеть перемен в своей стране и в своём народе? Тем более в такое бурное время. Вагнер отразил своё видение перспектив Германской нации так, как ему это представлялось сквозь призму обстоятельств собственной жизни, в частности сформировавших его антисемитские взгляды на развитие Европейской культуры. Не надо иметь много фантазии, чтобы увидеть их отражение в «Парсифаль».

Безусловно, эта опера не о событиях. Здесь главное идеи и ответы на вопросы: каков смысл существования человека, во что верить, на что надеятся? Почему Вагнер поставил НАДЕЖДУ выше ЛЮБВИ, когда впервые исполнил вступление? В лице главного героя, возвратившего в страдающий Грааль Св. Копьё, как надежду на возрождение, Вагнер напоминает всем, кто чтит чистую кровь Спасителя, отданную во искупление грехов человеческих, что все они братья. Для спасения Братства, необходимо укрепление его духа и чистоты. Нужны новая мораль, новый порядок. Таким путём придёт сознание своего назначения и ответственности за всё происходящее. Тогда станет возможно освобождение мира от агонии нескончаемых страданий и мерзости. Эта идея, высокая сама по себе, имеет чреватую опасностями оборотную сторону. Приложимая к социуму, она может принимать извращённые формы в виде проявлений разного рода национализма, расизма, геноцида. Из сообществ, в наибольшей степени извратившим ее, стала Национал-Социалистическая партия довоенной Германии. Элементы вагнеровских размышлений послужили основой для нацистской идеологии. Гитлер обожал «Парсифаль», представлял Парсифаля героем господствующей расы. В себе он видел реинкарнацию Клингзора (что, кстати, очень самокритично). Многие годы Вагнера не исполняли в странах бывшего СССР. По сей день не исполняют в Израиле. Один из выдающихся дирижёров современности, Даниил Баренбойм, предан там официальному осуждению за исполнение Вагнера. Забывается, однако, что не Вагнер породил Гитлера и СС. Что идея расовой избранности и превосходства доныне процветает во многих цивилизованных сообществах. В том числе, пострадавших от гитлеризма. Так или иначе она отражена в разного рода социальных институтах – от религиозных общин и сект, кончая вполне светскими клубами по интересам для респектабельных граждан. Все хотят принадлежать к значимым и избранным, что и есть проявление гордыни. Практически это порождает ксенофобию, ведёт, по меньшей мере, к дискриминации и ущемлению в правах, вплоть до физического уничтожения инакомыслящих и инородцев. Таких примеров на сегоднешний день тьма. И что? В этом тоже вина Вагнера? Наконец, насколько самая благая и прогрессивная идея может быть далека от её реального воплощения подтверждается историей величайших научных открытий, используемых не на благо человека, а на его уничтожение.

Главная идея «Парсифаля», как она была воплощена в опере на примере отдельного индивидума, высока и благородна. Это путь к совершенству, к своему Граалю: от невежества к знанию через страдания и самоотречение и, в конечном итоге, обновлению и просветлению. В какой степени она находит преломление в реальной жизни, есть мера ценности самого человека и окружающего его сообщества. Если попытаться персонифицировать образ Парсифаля, то ближе всего к нему стоит сам Вагнер, со его раздумьями, убеждениями и сомнениями. О том, как он воспринимал свою идею, лучше любых слов говорит его музыка. А именно, каким эмоциям она служит, постоянно меняясь, согласно отношению к добру и злу самого автора. Что бы не писали о Вагнере исследователи и интерпретаторы, слушайте его музыку. В ней сама душа коспозитора, который писал в одной из своих статей: - «Произведения искусства будущего должны заключать в себе дух всего свободного человечества, вне всяких национальных границ: национальный характер может быть для него лишь украшением, привлекательной чертой, индивидуальным преломлением общего, но не границей”.



PS В заключении даю список литературных источников, которыми я пользовалась, помимо клавира и своих размышлений.
Bortnichak, Paula & Edward. An Appreciation of Schlingensief’s Parsifal:
Bayreuth as Bardo. (Wagner News, No 172, 2006, pp 10-17).
Chancellor, John. Wagner. (London, 197.
Dahlhaus, Carl. Richard Wagner: Parsifal. (Decca’s Solti recording, 1972).
Kohler, Joachim. Richard Wagner. The Last of the Titans. (London, 2004).
Millington, Barry. Wagner. (London, 1984).
Newman, Ernst. The Life of Richard Wagner, 4 vols (London, 1933-47,repr. 1976).
Porter, Andrew. A History of Parsifal. (Metropolitan Product, TELDEC Video 1993).
Voss, Egon. “Parsifal” and the power of feelings of guilt.
(Wagner Society, vol.26, No 1, London, 2005).
Cабинина, М. Д., Цыпин, Г. М. Оперные либретто. (М. Музыка, 1987).
Тони Пальмер – К постановке «Парсифаль» в Мариинском театре
Ниже развернутый синопсис по клавиру 1989 г., MOSKAU bei P. Jurgenson

[Nadejda]

Синопсис
Акт I. Раннее утро в горах Монсалват на севере Испании. Лесная поляна у подножья замка рыцарей Братства Св. Грааля. Появляется рыцарь Гурнеманц и будит стражников, чтобы подготовиться к омовению в святом источнике сына короля Грааля, Амфортеса, страдающего от неизлечимой раны. По просьбе стражников Гурнеманц рассказывает историю Братства и причину недуга Амфортеса. Из этой истории мы узнаём, что Замок Грааля возник в очень далёкие времена, когда христианскому миру грозила смертельная опасность от врагов. Тогда королю Титурелю небесными силами были дарованы две святыни. Первая – Грааль, Святая Чаша, из которой Христос пил во время Тайной вечери и в которую Св. Иосиф позже собрал кровь, стекающую с тела умирающего Спасителя. Вторая - Святое Копьё, по которому стекала кровь Христа, когда он был пронзён им во время распятия. С тех пор обе святыни, окроплённые кровью Спасителя, хранились в замке Грааля, специально воздвигнутым для этого Титурелем. Святыни дарили рыцарям братства благоденствие и особую жизненную силу, помогающую им защищать окружающих людей от бед и напастей. Только чистые духом и целомудренные рыцари могли быть допущены в Грааль. Многие стремились туда, чтобы обладать такой силой. Одним из них был рыцарь Клингзор. Чтобы преодолеть похоть, он даже подверг сам себя кастрации. Но не мог соблюсти законы целомудрия и был изгнан из Братства. Желая отомстить, Клингзор основал в пустыне свой замок. Собрал там прекрасных дев, чтобы с их помощью завлекать и соблазнять рыцарей. Таким путём он намеревался уничтожить Грааль и завладеть святынями. Много рыцарей попалось в сети Клингзора и оказались совращенными. Сын Титуреля, Амфортес, в пылу праведного гнева, решил расправиться с Клингзором. Он взял Копьё и отправился в волшебные сады. Но, Клингзор послал ему навстречу девушку устрашающей красоты–«невесту дъявола», «розу ада», которая соблазнила Амфортеса. Опъяненный её ласками, он выпустил из рук Копьё. Им немедленно завладел Клингзор и нанес юноше страшную рану, как раз в том месте, где когда-то был ранен сам Христос. С тех пор ничто не может излечить Амфортеса. С каждым ритуалом открытия Святой Чаши, дающим жизнь и силу Братству, рана начинает кровоточить с особой силой. Это приносит Амфортесу нестерпимые страдания. Излечить рану может только прикосновение Копья Страстей Христовых, что осталось во власти Клингзора. Амфортес в мучительной агонии не в силах совершать ритуал. Лишённые божественной поддержки, рыцари Грааля стареют, слабеют и более не способны защищать Христианский мир от врагов.
Внезапно среди облаков появляется всадница. Это курьер Грааля – женщина, обладающая таинственной способностью преодолевать расстояния так быстро, как никто другой. Она врывается на поляну в дикой разодранной одежде, её волосы всклокочены, лицо грубое и грязное, глаза тёмные, пронзительные, порой вспыхивают диким пламенем. Обычно она спит в лесных кустах у замка, неподвижная и молчаливая. На этот раз она страшно возбуждена и в изнеможении падает на землю. Женщина не нравится стражникам. Они подозревают в ней виновницу бед, постигших Братство рыцарей в последнее время и хотят прогнать. Но, Гурнеманц останавливает их и говорит, что эту женщину зовут Кундри. Когда-то давно её нашел в этих кустах сам Титурель. С тех пор она живёт там, как дикий зверь. Ничего не говорит и обычно погружена в сон. Она служит Братству в качестве связного. Способна достигать нужных мест быстрее всех и обладает поразительными знаниями. Всегда груба и нелюдима. Порой куда-то пропадает. Замечено, что именно в её отсутствие с рыцарями Братства случаются разные несчастья. Сегодня утром она привезла чудодейственный бальзам из далёкой Аравии для раны молодого короля. Амфортеса приносят к святому источнику для омовения. Гурнеманц протягивает ему бальзам Кундри. Она же в ответ на благодарность Амфортеса даже не смотрит на него, замечая с глубоким презрением, что бальзам ему вряд ли поможет. Процессия удаляется. Гурнеманц вспоминает что Амфортесу недавно было пророчество: - «Спасение от просветления, через сострадание чистого простака. Жди его. Он уже выбран мною»
Вдали раздаётся шум и на поляне в окружении стражников появляется юноша. Он убил из лука лебедя, что запрещено в священных местах Грааля. Гурнеманц и стражники упрекают пришельца за смерть птицы. Похоже, он не понимает содеянного. Впервые испытывая чувство стыда, ломает свой лук. На все вопросы у него нет ответа – не знает ни своего имени, ни имени своих родителей, ни откуда он, ни как попал в Грааль. Знает только, что его мать зовут Herzeleide – «Печаль Сердца». Кундри, вдруг очнувшись, прерывает разговор. Она называет имя юного пришельца - это Парсифаль. Его отец - воин Гамурет, был убит в бою. Мать, чтобы предостеречь сына от судьбы отца, воспитала его в пустыне, вдали от людей и любого вида оружия. Поэтому парень наивен и глуп, но злые люди его бояться. Мать умерла с горя оттого, что сын покинул её, уйдя с двумя рыцарями. Парсифаль смущён, не верит смерти матери, хочет побить Кундри. У Гурнеманца возникают подозрения - не тот ли это, кто принесёт спасение, о ком было пророчество. Он ведёт парня в замок, где должен состояться ритуал раскрытия Чаши. Но, на все действия Парсифаль взирает с полным непониманием. Амфортес, истекающий кровью, не вызывает у него никакого сострадания. Гурнеманц решает, что пришелец, увы, не тот, о ком было сказано в пророчестве и прогоняет юношу из Грааля.


Акт II. Клингзор в башне своего замка наблюдает в магическом зеркале приближение нового пришельца. На этот раз это Парсифаль. Чтобы лишить юношу чистоты опять нужна "невеста дьявола", «роза ада» - самая прекрасная из женщин, перед которой не устоит никто. Но где она, кто проклята жить вечно? Где та, что была Иродиадой, и Гундригой, и много кем ещё? Сегодня она обречена быть Кундри - той самой, что курьер у рыцарей Грааля и, вместе с тем, их же главная развратительница. Подобно бродячей собаке, она возвращается к стенам Грааля каждый раз после совращения очередной жертвы и спит там, испытывая угрызения совести. Но, как только повелитель зла Клингзор снова требует её для своих чёрных дел, она вынуждена иполнять его волю. Вот и сейчас он насильно втаскивает её в свои владения: - «Сюда, Кундри. Работать. Тебя зовёт твой господин. Подчиняйся». Со страшным криком просыпается Кундри от тяжкого забытья. Пытается противиться. Но, власть Клингзора над ней безгранична и Кундри каждый раз вынуждена подчиняться. Со странным, дьявольским хохотом она удаляется готовиться к встрече с новой жертвой.
Победив всех охранников замка, Парсифаль попадает в волшебные сады Клингзора. Его окружают юные обнажённые девы, каждая из которых пытается соблазнить пришельца. Парсифалю всё это кажется новым и забавным. Прелести дев его не трогают. Он готов уже уйти, как вдруг слышит таинственный и чарующий голос: - «Парсифаль! Останься». Появляется Кундри. Парсифаль поражён её красотой и внимает каждому её слову. Он спрашивает, почему девушка назвала его именем, которое он слышал от любимой матери и то, только во сне? Кундри раскрывает ему тайну его имени, его рождения, имена отца - Гамурет и матери – Печаль Сердца. Отец назвал его перед смертью «Fal Parsi», что означает глупый малыш. Кундри видела как рос малыш, как он играл у груди матери и кем был для неё, пока не покинул родные края в поисках своей судьбы. Но, Печаль Сердца» умерла с тоски, напрасно дожидаясь сына, ушедшего чтобы стать рыцарем. Парсифаль в отчаянии. «Горе мне» - восклицает он. «Это я её убил. Где ты шатался, слепой дурак, забыв её. О моя дорогая, любимая мама». В ответ Кундри говорит ему, что не зная горя никогда не испытать сладости утешения. Его даёт только любовь. Та любовь, которую познали Гамурет и Печаль сердца. Та любовь, что дала жизнь самому Парсифалю, что есть смысл и источник бытия. И Мать, что подарила однажды жизнь сыну, шлёт теперь ему свой прощальный поцелуй любви. С этими словами Кундри припадает к губам юноши. Неожиданно Парсифаль с криком отталкивает её, прижимая руки к сердцу. Страшная и внезапная боль пронзила его. Тело дрожит и трепещет в греховном желании любовных мук. Ему чудятся страдания Амфортеса. Глубокая печаль растекается, подобно струе из кровоточащей раны. Она теперь как-будто уже и в его теле. Ему чудится Чаша, куда струится святая кровь. Он видит Христа, умирающего на кресте и жертвующего своей жизнью. Он слышит его предсмертный стон и мольбу о спасении принесённой им жертвы за грехи человечества, которая теперь тонет в грязи и в похоти. Кундри снова зовёт к любовным ласкам. Но Парсифаль гневно гонит её прочь и напоминает, что те же ласки она дарила другому, чья душа теперь не знает спасения. Кундри вне себя от гнева. Если Парсифаль так сострадает к ближнему, если в этом его предназначение, то почему он не пожалеет её? Она несёт страшное проклятие с того самого дня, когда смеялась и издевалась над распятым Христом. Тогда взгляд Спасителя остановился на ней. И вот после этого, многие века она скитается по свету и ищет встречи с ним. В наказание за прошлое ей неведомы слёзы и сострадание. Грешника, уступившего ей в порыве вожделения, она осыпает презрением и злобным хохотом, что несёт порчу несчастному и лишает его надежды на спасение. В смертельной тоске она жаждет только того единственного, кто отвергнет её и на груди которого она познает слёзы, очистится от греха и будет спасена. Если Парсифаль подарит ей любовь, хотя бы на один час, обещает она ему, то он познает истину, подымется до уровня Бога и спасёт мир. Ради этого она согласна быть проклятой навеки. «Любовь и спасение будут твоими, если ты укажешь мне дорогу к Амфортесу» - отвечает Парсифаль. Его слова вызывают у Кундри бешенство и дикий смех. Никогда Парсифаль не спасёт Амфортеса - жалкого, испорченного и осмеянного ею. Он пал от Св. Копья, а значит ранен тем, кто наказал Кундри смехом, дающим ей страшную силу. Она грозит направить Копьё против самого Парсифаля за сострадание грешнику и непослушание ей самой. «Прочь, злобное создание» - с этими словами Парсифаль хочет уйти. Но, следуют новые проклятия - среди тех путей, что ведут прочь от Кундри в Грааль, Парсифаль никогда не найдёт своей дороги. «Сбейся с пути и пропади» - проклинает она его и призывает на помощь повелителя зла. Клингзор появляется со Св. Копьём и бросает его в Парсифаля. Но, тот перехватывает летящее Копьё и сотворяет им крестное знамение. Замок и всё окружение содрогаются, будто от сильного удара, и рушатся. На их месте остаётся пустыня. Кундри с диким воплем падает на землю. «Ты знаешь, где меня найти снова» - говорит ей уходящий Парсифаль.

Акт III. Прошло много лет. У подножья замка Грааля, подобно отшельнику, одиноко живёт постаревший Гурнеманц. Раннее, весеннее утро дня Страстной Пятницы. Выйдя из своего укрытия, Гурнеманц слышит стенания и видит лежащую на земле Кундри. Опять она здесь, безжизненная и застывшая. Но как изменилась: лицо посветлело, исчезло выражение дикости, глаза наполнены слезами. Её единственное желание - служить. Набирая воду из источника, она застывает в изумлении перед путником, выходящим из леса. Он в чёрном одеянии, лицо закрыто шлемом, в руках опущенное копьё. В изнеможении опускается он на травянистый холм. Гурнеманц просит пришельца снять с себя доспехи и оружие. Разве гость не знает какой сегодня день? В Страстную Пятницу нельзя наносить обиды пролитой крови Спасителя. Путник вонзает копьё в землю, кладёт с ним рядом свой щит и меч, снимает доспехи и склоняется перед копьём в молитве. Когда он поднимает голову, Гурнеманц узнаёт - это тот, кто много лет назад, убил в этом лесу лебедя и кого он прогнал из Грааля. Узнает и его копьё - Копьё Страстей Христовых. святыню Грааля. Парсифаль рассказывает, каким долгим и трудным было его возвращение. Злобное проклятье старалось сбить его с верного пути. Много опасностей испытал он за долгие годы, пока бережно нёс святыню, охранял её от поругания и святотатства. Святое Копьё снова в замке Грааль и спасёт Братство - радуется Гурнеманц. С тяжелым временем совпало возвращение Парсифаля. Старый король Титурель умер. Открывать Св. Чашу имеет право только Амфортес. Но этот священный ритуал ему не силам. Давно не выполняется, дабы не продлевать страданий грешника. Чаша более не служит источником могущества и благоденствия. Братство постепенно теряет силы и дряхлеет.

Парсифаль в отчаянии. Он чувствует себя виновным, что так долго искал дорогу к Братству. Надо спешить, но прежде смыть с себя пыль дорог и очиститься. Кундри омывает ноги Парсифаля в святом источнике и смазывает их маслами. Гурнеманц окропляет его голову святой водой. Теперь пора предстать перед рыцарями. Но прежде необходимо выполнить ещё нечто важное - окрестить раскаявшуюся грешницу. Парсифаль нежно целует Кундри в лоб: - «Прими крещение и веруй в Спсителя». Всё вокруг озаряется светом – вот она благодать Святой Пятницы.
Полдень. Рыцари Грааля собираются свершить ритуал открытия Св. Чаши. Они умоляют обессиленного Амфортеса исполнить его долг в последний раз. Увы, он не в состоянии этого сделать. Смерть была бы ему легчайшим искуплением греха. Он молит Спасителя о смерти. Рыцари требуют исполнения ритуала. Амфортес отказывается и призывает рыцарей обнажить мечи и убить его, грешного. Все в ужасе отступают. Из толпы выходит Парсифаль и прикасается к ране Амфортеса Св. Копьём: - «Только одно оружие послужит тебе и излечит твою рану». В священном экстазе взирают рыцари на возвращённую святыню. Парсифаль благославляет страдания, что позволили ему обрести мужество и мудрость. Он опускается с молитвой на колени перед Св. Чашей. Теперь ничто не мешает святыне наполнится животворящей кровью Спасителя и вновь обрести чудодейственную силу. Замок наполняется божественным светом. К ногам Парсифаля склоняется умирающая Кундри. Её угасающий взгляд обращён к нему с благодарностью. С купола слетает белый голубь и парит над головой Парсифаля. Невидимые голоса с Небес славят героизм Парсифаля, возрождение Святого Грааля и «Спасение Спасителя».