Книга пестрых прутьев Иакова

[Нина]

Сегодня в "Фаланстере" вместе с прекрасным "Казусом Vita Nova" будет представлено второе издание "Пестрых прутьев Иакова" Владимира Мартынова.

Публикуем здесь небольшой отрывок, непосредственно относящийся к тем самым прутьям и составляющий, если можно так выразиться, смысловой стержень, на который нанизываются другие метафоры и образы книги ярких мартыновских эссе.

"В одной из самых любимых, магнетических и таинственных книг моего детства — в книге Бориса Житкова "Что я видел" — есть глава, в которой главный герой книги Алёша, прозванный Почемучкой, рассказывает о том, как руководительница детского сада знакомила его с буквами алфавита: "И Надежда Ивановна показала мне букву "Ж". И сказала, что это похоже, как жук ползет. Я так руками сделал, как "Ж", и зажужжал. И все стали тоже так руками делать и жужжать".
Всякий раз при чтении этих строк у меня неизменно возникала мысль о том, что, если бы Надежда Ивановна, вместо того чтобы знакомить детей с разными буквами алфавита, изо дня в день неукоснительно показывала бы им только одну букву "Ж", то дети, постоянно жужжа и делая "так руками", в конце концов неизбежно превратились бы в настоящих жуков и расползлись или разлетелись бы кто куда.


Эта мысль в свою очередь порождала тревожное ощущение того, что изучение и освоение алфавита приводит к утрате и забвению каких-то очень важных навыков взаимоотношения человека с реальностью. Вместо того чтобы бесконечно погружаться в реальность какой-то одной буквы, например буквы "Ж", вместо того чтобы сливаться с ее начертанием, с ее звучанием и становиться самой буквой "Ж", т. е. становиться реальным, настоящим жуком, человек начинает складывать из букв разные слова, которые лишь описывают и называют реальность, но не являются уже той реальностью, которую называют и описывают. Обретая навык описания реальности, человек каким-то роковым образом утрачивает навык пребывания в ней, — вопрос заключается лишь в том, насколько навык описания реальности становится определяющим и доминирующим и в какой степени казалось бы полностью забытый и подавленный навык пребывания в реальности еще может оказывать воздействие на естество человека.



Книга Бориса Житкова каким-то таинственным и волнующим образом подводила к этому вопросу, а ее название всегда звучало для меня как загадка. Конечно же, словосочетание "Что я видел" можно было понимать просто, а именно как обозначение всей суммы того, "что я видел", т. е. суммы того, что видел Алёша Почемучка. Но если в конечном итоге человек становится тем, что он видел и что он постоянно видит, то со всей неизбежностью сумма всего увиденного должна образовывать субстанцию человеческого "Я", и, стало быть, "Я" есть не что иное, как то, что я видел и что я постоянно вижу. При таком понимании текст, озаглавленный "Что я видел", начинал превращаться в какую-то мантру или янтру "Я" Алёши Почемучки, причем в этой мантре или янтре уже совершенно невозможно было отделить "Я" от того, что "Я видел", т. е. отделить все увиденное Алёшей Почемучкой от его "Я".С новым поворотом этой проблемы я столкнулся много позже при чтении Ветхого Завета, а точнее при чтении одного из его эпизодов, описывающего сделку, которую заключили между собой Иаков с Лаваном и согласно которой Иаков, пасший стада Лавана, становился обладателем всего скота, имеющего пестрый или крапинный окрас. В Книге Бытия подробно рассказывается о том, как Иаков вырезал на прутьях белые полосы, сняв с них кору, и положил эти прутья в водопойные корытья, куда скот приходил пить и где этот скот, "приходя пить, зачинал перед прутьями". В результате того, что скот на водопое постоянно видел пестрые прутья, его потомство вскоре стало рождаться пестрым и крапинным, и Иаков завладел большей и лучшей частью стад Лавана. Если в случае Алёши Почемучки о превращении детей в жуков можно было говорить лишь предположительно, то в случае Иакова, этого первого описанного в истории селекционера, не остается никаких сомнений: скот, постоянно видящий пестрые прутья, начинает приносить пестрое потомство, т. е. он принимает на себя качество увиденного им, или, говоря проще, он становится тем, что он видит. Но здесь необходимо обратить внимание на одну деталь: скот становится не тем, на что он смотрит в упор со всем вниманием, но тем, что он видит как бы вскользь, между делом, как бы смотря и не видя — во всяком случае не отдавая себе в этом отчета. Ведь овцы и козы Лавана приходили на водопой не для того, чтобы внимательно рассматривать пестрые прутья, разложенные Иаковом, но для того, чтобы пить воду и зачинать потомство. Однако именно из-за того, что в момент утоления жажды и удовлетворения инстинкта размножения их взгляд постоянно упирался в пестрые прутья, они начинали приносить пестрое потомство.

Нечто подобное может происходить и с людьми. Очень часто они думают, что заняты только тем, на что направлено их внимание и что они осознают как свою занятость, совершенно не догадываясь о том, что в то же самое время с ними неотвратимо происходит что-то совсем другое, а именно: в них происходят внутренние подспудные изменения под влиянием того, что находится непосредственно перед их глазами и на что они смотрят, как бы не видя и не придавая этому никакого значения. Это нечто нефиксируемое вниманием входит в человека подобно информации, заключенной в пресловутом двадцать пятом кадре, и в тайне от самого человека неумолимо преобразует его природу, преобразует его "Я". Вот почему нередко определяющим для человека становится не то событие, которое с ним происходит, и не тот поступок, который он совершает, но тот контекст или то окружение, в котором совершается этот поступок и происходит это событие. Мы склонны полагать, что событие или поступок — это главное действующее лицо, для которого окружение или контекст выполняют функцию театральных подмостков и декораций, но чаще всего на самом деле главным действующим лицом является именно окружение или контекст, незаметно для человека разыгрывающий ведущую роль в сценическом пространстве поступка на декоративном фоне события. Можно сказать, что событие или поступок — это всего лишь канал, по которому преобразующая сила контекста проникает в человека и формирует его "Я".



***
Все вышесказанное можно проиллюстрировать на примере августовских событий 1991 года. Тогда защитники Белого дома полагали, что они отстаивают свободу, демократию, человеческое достоинство и тому подобные возвышенные вещи и что именно в этом заключалась суть всего происходящего с ними. Однако в действительности дело этим не ограничивалось, ибо в то же самое время с ними происходило еще кое-что, что не фиксировалось их сознанием, но тем не менее имело более глубокие последствия, чем последствия их осознанных действий или поступков. Этим неосознанным фактором воздействия стало одно простое обстоятельство, а именно то, что в поле зрения защитников Белого дома постоянно находился сам Белый дом — это совершенно по особому уродливое обкомо-горкомовское, совково-посохинское сооружение, визуальный образ которого ежесекундно довлел над всей ситуацией, транслируемой к тому же на миллионы телеэкранов. Это был какой-то фантастический нескончаемый перформанс под названием "Белый дом". Белый дом на фоне голубого неба с медленно плывущими кучевыми облаками, Белый дом под дождем, Белый дом в закатных лучах, Белый дом в тревожном ночном освещении, Белый дом в еще более тревожных предрассветных сумерках; словом, Белый дом во всевозможных ракурсах и во всевозможных световых режимах — этот Белый дом со всей неотвратимостью запечатлевался в сознании и памяти не только тех, кто находился непосредственно у его стен, но также и в сознании миллионов телезрителей, которые, затаив дыхание, следили за развитием событий, прильнув к экранам своих телевизоров. Именно это невольное и неосознанное и вместе с тем тотально неотвратимое созерцание безобразных форм Белого дома и стало основным содержанием и главной темой тех памятных событий, в то время как защита свободы, демократии и человеческого достоинства выполняла роль приправы или упаковки."





Оригинал поста в сообществе