Птичка польку танцевала
На лужайке в ранний час.
Нос налево, хвост направо, -
Это полька Карабас.
Два жука -- на барабане,
Дует жаба в контрабас.
Нос налево, хвост направо, -
Это полька Барабас.





Доктор кукольных наук, директор знаменитого театра "ГАдкая СОбака", кавалер высших орденов грубости, синьор Карабас Барабас сидел перед очагом в отвратительном настроении. Сырые дрова едва тлели. На улице лил дождь. У кукол его театра отсырели руки и ноги, на репетициях никто не хотел работать, даже под угрозой плетки в семь хвостов. Уже девять лет они ежедневно играли одну и туже комедию под названием "Мы одна семья, или Тридцать три подзатыльника", где кукол колотили палкой, давали пощечины и подзатыльники. Это была очень смешная комедия... Но за последний сезон, кажется, она изжила себя.

Казалось бы, за девять лет можно было бы разучить какую-нибудь другую пьесу, но Карабас никак не мог найти более удачный сюжет, поэтому изменений в афише театра всё не было. Старые куклы кряхтели и терпели подзатыльники, молодые приходили и сразу же уходили. Текучка кукол стала такой интенсивной, что встал вопрос о производстве новых кукол уже в промышленных масштабах. Чего только ни делал Карабас Барабас, чтобы удержать труппу — ставил кукол в угол на горох, лишал их сладкого, а заодно завтрака, обеда и ужина, заставлял голыми бегать вокруг театра, - ничего не помогало, куклы совсем отбились от рук, и в «ГАдкой СОбаке» произошел бунт.

Ровно неделя прошла с тех пор, как куклы написали жалобу бургомистру с просьбой отстранить его, Карабаса Барабаса, от дел и назначить им любого другого Карабаса, только бы не прежнего. Теперь же куклы зловеще перешептывались в кладовой, вися на гвоздях, и ждали новостей «сверху».

- Мерзкие неблагодарные твари! Как они могли так поступить со мной в ответ на мою любовь! - рыдал Карабас-Барабас, сморкаясь в свежевыданный больничный, полученный им по случаю сезонного обострения хронического воспаления хитрости.

Вдруг из кувшина, стоявшего в углу харчевни, послышался голос: "Открооой тааааайну!"

- Какую тайну? В нашем театре нет тайн, сколько можно уже повторять!! Я люблю своих кукол, как родных детей! Я могу предоставить письменное свидетельство своей любви №8, заверенное в Международном Комитете по делам Любви и Сношений от 20 августа сего года! Вот, например, Пьеро я спас от тюрьмы, когда он в лавке украл красный воздушный шарик! А Мальвина, эта проститутка, самонадеянная девчонка! Она пришла ко мне совсем неумехой, и это я, я посоветовал ей выкрасить волосы в голубой цвет и вывел в люди! А теперь они все, все предали меня, предали своего Мессию, - Карабас снова зарыдал огромными прозрачными слезами. Слезы стекали на зубы маэстро и капали на стол, на бюллетень, вышеупомянутое свидетельство о любви и прочие документы, коими запасся Карабас для предоставления в кабинет Бургомистра.

- А ктооо прилюдно назвал Артемона ауууулом! - не унимался голос.

- А как надо было сказать? Неужели я должен был называть это «дитя с горы» кибуцем или хутором? И вообще, что значит «прилюдно»? Там были только мои куклы, жалкая горстка безмозглых, бездарных деревяшек, которых я, повторяю, безмерно люблю (см. свидетельство)! Каждый из них мне, как жена! А что делаю я с женой за закрытыми дверьми - это уже только мое личное дело! Никто не в праве подглядывать за этим интимным процессом. Да!

- А зачееем ты грозился перебить Буратино ноги, когда тот ругал на площади твой спектакль?

- Это не доказано!! - захрипел Карабас, лязгая зубами, и, по своему обыкновению, метнул в говорящий кувшин свой левый ботинок. Кувшин разбился. В нем не оказалось ничего, кроме маленькой бумажки с надписью:

«Ушла навсегда. Твоя совесть».