Борис Гофман-дирижер легенда

[BORIS04]

Борис Гофман-дирижер легенда
Борис Турчинский

Фамилию дирижера Бориса Гофмана я впервые услышал в 1973 году, когда проходил срочную службу во Львове, в оркестре штаба Прикарпатского военного округа.
Как-то на сборах военных дирижеров я увидел двух симпатичных, заметных майоров и поинтересовался у друзей, кто они такие и откуда. «Ты разве не знаешь? – удивленно ответили мне. «Один из них – Гарри Видомский из Славуты, отличный дирижер, заочно окончил киевскую консерваторию по классу тубы, сам после факультета военных дирижеров и всячески поощряет учебу своих починенных, сам помогает в учении, а главное – его музыканты в Славуте получают квартиры при его ходатайстве, он очень заботится о своем оркестре. А второй – это вообще дирижер-легенда – Борис Ефремович Гофман. Его оркестр из Петропавловска-Камчатского в 1970 году на Всеармейском конкурсе военных духовых оркестров весь Союз «поставил на уши»...

Извините за неакадемичное выражение, но я хорошо запомнил, что слова были сказаны именно эти! Эту фразу люди восхищенно произнесли, рассказывая о Гофмане. А вот имя товарища, который ее обронил, я не запомнил, история ее не сохранила.
…Спустя много лет мне пришлось встретиться с двумя первоклассными музыкантами из Петропавловска-Камчатского - правда, были они из другого оркестра, не «гофманского». Это были Владимир Падун и Петр Сидорчук. Оба этих превосходных трубача после выхода на пенсию (а тогда они были довольно молоды и полны энергии) обосновались в Житомире и работали в житомирском городском духовом оркестре, где я был в то время дирижером.
Они мне много и с восхищением рассказывали об удивительном музыкальном коллективе и дирижере с Камчатки, который смог добиться высоких результатов и удивил многих. И еще я узнал, что Гофман - талантливый композитор, автор более 30 произведений для духового оркестра и даже балета, причем, весьма своеобразного балета, на тему жизни народов Чукотки!
Прошел сорок один год, ни много ни мало! И вот, я в роли летописца, которому, наверное, было суждено поведать музыкальному миру, а скорее - напомнить, что среди нас живет этот залуженный и талантливый человек, помочь вспомнить о его достижениях. А главное - вспомнить о том, сколько он полезного сделал для популяризации и развития духовой музыки! Пройдем же снова вехами его пути.


Знаменитый Всеармейский конкурс 1970 года. Москва

Это был конкурс, на котором здорово отличился дирижер Гофман. А предшествовало конкурсу - вот, что…
1969 год. Аэропорт Шереметьево. Встреча военной делегации одной из братских стран. На летном поле сам министр обороны СССР маршал А.А.Гречко.
Прибытие самолета задерживается… Чтобы как-то скоротать время, Гречко подходит к роте Почетного караула. Пройдя мимо строя, подходит к оркестру. Все знали, что министр с симпатией относился к военным музыкантам, многих военных дирижеров знал лично.
Оркестром почетного караула руководил тогда подполковник Н.М.Зубаревич. «Что нового в военно-оркестровой службе, - поинтересовался у него маршал, - какой сегодня оркестр лучший в Советской армии? Наверное, оркестр штаба Киевского военного округа, где дирижёром Маркус?», - спросил министр. И все сразу увидели, что он хорошо знаком с военными оркестрами и их руководителями.
В свое время Гречко командовал Киевским округом и знал Маркуса, хотя говорят, они были знакомы еще лейтенантами.
«Последний конкурс военных оркестров был в 1960 году», - по-военному четко доложил Зубаревич, - И лучшим был оркестр Ленинградского военного округа. Дирижер Борис Перцев».
«Почти 10 лет не было конкурса», - резюмировал Гречко. Обращаясь к адъютанту, приказал: «Передайте генералу Назарову (Н.М.Назаров был начальником военно-оркестровой службы Вооруженных Сил – Б.Т.), пусть готовит приказ о проведении Всеармейского конкурса военных духовых оркестров, я его подпишу». Обращаясь к музыкантам оркестра, добавил: «Военная музыка - важная составляющая часть жизни нашей армии!».
Тут прозвучала команда: «Рота, смир-р-но!». И все встречающие, во главе с министром обороны, двинулись к трапу только что прибывшего самолета.
И вот, согласно приказу министра обороны А.А.Гречко, в 1970 году в Москву, на Всеармейский конкурс военных духовых оркестров Вооруженных Сил СССР, съехались лучшие коллективы Советской армии. Такие конкурсы проводились раз в 10 лет. Съехались претенденты на победу из 16 военных округов!
Оркестр 340-го полка, где дирижером был майор Борис Гофман, стал победителем в своем Дальневосточном военном округе, а потом в своем «кусте», обойдя многие оркестры. Ему доверили честь выступить в Москве, и не ошиблись: оркестр взял первое место (среди оркестров полков и дивизий). Это был грандиозный успех, о котором заговорили военные музыканты и дирижеры Советской армии.

Справка.
Среди оркестров военных училищ первое место присудили оркестру Киевского военного суворовского училища, дирижер В.Охрименко.
Среди больших составов (штабных оркестров) первое место занял оркестр штаба Киевского военного округа под управлением Э.Маркуса.
Камчатский оркестр показал лучшую строевую подготовку и не было ему равных в исполнении концертного репертуара. Музыканты были - один в один! Многие дирижеры во всем Союзе потом еще долго ставили в пример достижения этого оркестра.


Давно хотелось познакомиться…

Я знал, что Борис Ефремович с 1998 года живет у нас в Израиле, и хотел познакомиться с этим легендарным человеком, но как-то всё откладывалось на потом.
С 2007 года я начал писать о музыке и музыкантах для московского научно-иллюстрированного журнала «Оркестр», затем стал печататься в серьезном израильском музыкальном журнале «Израиль-ХХ1», так что давно пора было написать об этом удивительном музыканте. Но вот только сейчас, получив координаты Гофмана от его бывшего музыканта (и моего давнего друга), кларнетиста Аркадия Гольденштейна, решился – позвоню!
И вот – наша беседа о духовой музыке и не только о ней. Но вначале биографическая справка.

Борис Ефремович Гофман родился 26 марта 1930 года в белорусском городе Гомеле. Военный дирижер, композитор, автор балета «Эмэм Кутх», автор более 30 песен, маршей, произведений для духового оркестра, книги стихов; написал биографическую книгу «Белая ворона».
Окончил детскую музыкальную школу по классу скрипки, школу военно-музыкантских воспитанников в Уфе по классу кларнета (1946). В 1949 году окончил музыкальное училище имени Гнесиных по классу кларнета, а в 1953 году — музыкально-педагогический институт имени Гнесиных, затем — институт военных дирижеров (Москва, 1957).
С 1966-го по 1971 год Гофман служил дирижером военного оркестра на Камчатке. Сочинял марши и пьесы для духового оркестра. Написал много песен на стихи местных поэтов. Особо нужно отметить в его творчестве камчатскую тематику: «Камчатские эскизы», «Алеутские напевы», сборник стихов, автобиографическая книга «Белая Ворона».
Наиболее значительная работа Гофмана как композитора — балет «Эмэм Кутх», написанный по заказу корякского национального ансамбля «Мэнго». На создание балета у композитора ушло почти два года. Борис Гофман обратился к Георгию Поротову, у которого имелась коллекция образцов песенного фольклора ительменов. Одни темы использованы в балете без изменений, другие переработаны, развиты, третьи созданы самим композитором. Каждый герой балета имеет свою музыкальную характеристику.
Музыкальная критика отмечала, что композитору больше удались номера, в которых использованы подлинные национальные мелодии. Наибольший интерес представляет картина в доме Каны. Один за другим появляются гости под звуки народных ительменских мелодий: полный сочного колорита танец «Бакию» с торжественно-праздничной, чуть игривой темой, «Танец с тоншичем». Удачно развивает композитор народную тему в «Воинственном танце», основанном на мелодии «Танца рыбаков». Красочна имитация крика чаек на фоне одинокой валторны. Удачно сочетается с оркестром бубен...
Мэнговцы полюбили музыку своего нового балета. Лучшие сцены балета — танцы «Волны и смерч», «Горе матери», «Грусть и радость Ишшахельс», обрядовые танцы последней картины.
Премьера балета «Эмэм Кутх» состоялась на сцене областного драматического театра 28 октября 1969 года. Оркестром дирижировал автор. Балет имел большой успех у публики.
После Камчатки Борис Гофман до 1983 года продолжал служить в армии, общий армейский стаж у него — 39 лет!
Дирижер военного духового оркестра в Мукачево, затем - Каменец-Подольск, где службу в оркестре военно-инженерного училища совмещал с преподаванием в местном культпросветучилище (1983 год).
Затем переехал в Москву, где преподавал в музыкальном училище имени Гнесиных (1985–1987 годы).
В 1983 году майор Гофман вышел в отставку.
В составе сводного оркестра московского гарнизона Борис Гофман двадцать один раз участвовал в военных парадах на Красной площади!
Воспоминания дирижера Гофмана особенно интересны тем, что это воспоминания столичного музыканта, своими глазами видевшего военно-музыкальную жизнь Москвы со всем ее блеском и даже с интригами.


Творческие достижения дирижера Гофмана

Лауреат конкурсов военных духовых оркестров в Москва, Киеве, Хабаровске, Львове.
Первое место на Всеармейском конкурсе военных духовых оркестров СССР (Москва, 1970). Это самая высокая и наиболее яркая победа дирижера Гофмана и его коллектива из Петропавловска-Камчатского, после службы именно в этом городе и сам дирижер, и его оркестр прославились на всю страну.
Б.Гофман - лауреат премии имени Камчатского комсомола. Награжден пятнадцатью медалями СССР.
…Как-то раз Борис Ефимович неожиданно получил письмо из Киева, от бывшего военного дирижера (Киевское высшее зенитное ракетное инженерное училище), который в 1970 году в Москве на конкурсе был секретарем жюри. «Дорогой Борис Ефремович, - пишет он, - через много лет встретил в Киеве вашего друга Г.В.Ведомского (к сожалению, он недавно ушел из жизни) и получил от него диск с записью выступления Вашего оркестра с Камчатки в Москве, на Всеармейском конкурсе военных духовых оркестров. И хотя прошло столько лет, прослушав запись, скажу: ваше исполнение всех произведений на конкурсе великолепно, вы гениальный музыкант! У вас такая замечательная интонационная чистота, техническая точность исполнения, а главное – музыкальность всех исполняемых произведений. Своими достижениями вы, несомненно, вошли в сокровищницу духового исполнительства. И недаром после конкурса все военные дирижеры Союза ставили в пример вас и ваш оркестр! Владимир Яковенко».


Увы, «не та» династия?

Итак, я прошу Бориса Ефремовича рассказать о своей жизни и о первых шагах в музыке.

- Всё ведь начиналось в Уфе? В военно-музыкальной школе воспитанников? - Хорошо знакомое мне начало музыкальной судьбы, ведь я и сам из “воспитонов”…

- Меня приняли в эту школу, когда узнали, что до войны я занимался на скрипке в детской музыкальной школе. Тем более, что мама моя умерла, а отец фронтовик, это тоже сыграло свою роль при поступлении.
Здесь надо сделать небольшое отступление и рассказать, как интересно и необычно всё получилось: в школу привез меня отец, получивший краткосрочный отпуск с фронта за то, что… проявил там свое профессиональное умение сапожника, ведь на войне требовалось и это, не только геройство в бою.
Отец воевал на передовом Ленинградском фронте в самые трудные 1942-43 годы. Это было тяжелое блокадное время. Мучились и умирали от голода тысячи людей. Продовольственное и вещевое снабжение Красной армии было плохое. Во время боев отец воевал вместе со всеми, а в минуты затишья он садился где-нибудь на опушке леса, где было посветлее, и ремонтировал своим боевым товарищам сапоги, ведь он был из династии сапожников, и отец, и дед его были отличными опытными ремесленниками! Хорошим сапожником стал и мой отец, продолжив семейное дело.
Как-то отца вызвал командир полка и спросил: «Гофман, ты можешь мне сшить сапоги?». «Попробую, но у меня нет материала», - ответил отец. Ему выдали немного хлеба, и он поехал в блокадный Ленинград, где обменял хлеб на материал для шитья сапог.
Когда в декабре1942-го он сшил сапоги командиру и замполиту полка, ему предоставили краткосрочный отпуск для устройства детей, оставшихся без матери (она у нас умерла совсем молодой, в 32 года).
Отец забрал меня и моего брата из детского дома киргизского города Фрунзе (Бишкек) и отвез в Уфу, где у нас были родственники. Потом я оказался в уфимской школе музыкальных воспитанников и с отличием ее закончил. Так мастерство сапожников очень пригодилось, чтобы наша династия обрела новое направление и новое качество – получила и музыкальное направление. Однако, к сожалению, династия сапожников не перелилась плавно в династию музыкантов, никто из моих детей и внуков музыкантами не стал…
Вообще я с уважением и белой завистью отношусь к тем музыкантам, кто из династий и кто знает и может рассказать об этом. Близкие и дальние родственники у них были музыкантами и дирижерами, известными артистами. Ребенок, родившийся в такой семье, впитывает в себя атмосферу искусства. Когда он становится взрослым, то старается продолжить жизненное направление семьи.
Наша семья тоже была династией, но, увы, не музыкальной. Мои прадед, дед, отец, брат были сапожниками, как я уже сказал. Конечно, это отразилось и на моей судьбе, я не только музыкант, но и в какой-то мере «сапожник» тоже, чем немного горжусь. Отец и брат были мастерами высшего класса: один до войны в Гомеле, другой в Курске. Они были уважаемыми людьми. И я уверен, что лучше быть отличным сапожником, чем посредственным музыкантом. И иногда судьба делает такие зигзаги, как в моем случае, что именно благодаря мастерству сапожника вдруг рождается… новый музыкант!


Уфимская военная школа музыкантских воспитанников

В школу меня приняли, когда первый семестр уже закончился. Это был первый год создания УВМШ, и фактически мы были детдомовцами в военной форме. Обмундирование – солдатское хлопчатобумажное, ботинки с зелёными обмотками, зимой – солдатская шинель и шапка, летом – пилотка, всё было по-военному. Питание как у солдат, по «второй норме», это значит, без белого хлеба, масла, компота и других «изысков» того времени.
По вечерам, когда командиры и офицеры-воспитатели уходили домой, а оставшийся дежурный находился в своей комнате на втором этаже школы, начинались «торговля» и обмен. Слышались голоса: «Меняю пайку (хлебную) на две!», «Меняю солёный огурец на пайку!», «Папироса за один кусочек сахара!». Вот такое детство было у меня…
…Приняли меня по специальности «кларнет» в класс преподавателя Х.В.Файзулина – дирижёра башкирского театра оперы и балета. В своё время он закончил московскую консерваторию по классу кларнета у профессора Розанова, который написал много произведений и теоретических работ, особенно известна его «Начальная школа игры на кларнете». Её знает любой кларнетист. Позже Файзулин окончил дирижерское отделение и работал в оперном театре Уфы. В школе преподавал по совместительству.
Распорядок дня у нас был военный. Подъём, физзарядка, завтрак, занятия по общеобразовательным предметам. После обеда занимались музыкальными и военными предметами, а вечером была самоподготовка.
Весной 1944 года школа стала типа суворовской: красивое обмундирование с нашитыми погонами и блестящей окантовкой, хромовые сапоги, девятая норма питания, которая значительно лучше второй, солдатской.
До получения хромовых сапог шёл, бывало, по центральной улице Уфы в ботинках с обмотками и форсил перед девчонками своей военной формой. Но, бывало, обмотка предательски разматывается, а я и не замечаю. Спохватывался, когда встречные прохожие добродушно улыбались мне, а я готов был провалиться сквозь землю от стыда. Мне казалось, что это конец света. И я злясь на дурацкую обмотку, багровый, удалялся прочь.
В школе познакомился со Славой Арсеном, с которым впоследствии дружил много лет. Он приехал к нам из полкового оркестра, который располагался в посёлке Алкино под Уфой. Там он был барабанщиком и дружил с девочкой (дочерью командира полка). Она была прекрасна, и у них была любовь «до гроба». И напоминала она мне романтический персонаж из кинофильма «Аршин мал-алан» – Гюльчохру. Тогда этот фильм привозили к нам в школу.
Как-то я познакомился с ленинградским композитором Розенфельдом, который был в школе библиотекарем, а в Уфе оказался в эвакуации. Он написал довольно сложный дуэт для двух кларнетов. На экзамене в конце первого курса мы с воспитанником Плехановым сыграли его, и нас перевели, минуя второй курс, сразу на третий.
Контакты со Славой несколько ослабли: он был в спальне второго курса, а я – третьего. Правда, общеобразовательные предметы за седьмой класс мы посещали вместе.
У нас был полный интернационал. Друзья у меня были и татары, и башкиры, и русские. Жили мы дружно. Офицеры и преподаватели относились к нам одинаково. Меня даже считали талантливым. Обучение общеобразовательным, музыкальным, военным предметам, наряды, дежурства, уборка, занимали весь день, и я мечтал во время вечерней поверки о том, чтобы скорее лечь в свою постель на втором ярусе солдатской кровати и уснуть после напряжённого дня.
9 мая 1945 года мы проснулись в пять часов утра, и когда нам сообщили, что война окончена, прыгали на кроватях и кричали «Ура! Ура!». Утром школьным оркестром играли в центре города. Люди ликовали. В этот день в школе нас кормили вкуснее, чем обычно. Все поздравляли друг друга с Днём Победы.
После школы я получил аттестат с отличием и похвальную грамоту. Объявили о том, что меня направляют в образцовый духовой оркестр военной академии имени Фрунзе, в Москву.
Мы разъезжались по местам службы в армии. Прощай, школа! Прощайте, командиры и преподаватели! Прощай, мой друг Слава Арсен – тебе ещё целый год учиться!
Казалось, нас провожала вся Уфа. Играл оркестр, и вся толпа шла до вокзала, хотя это было довольно далеко.
Загудел паровоз, и мой поезд двинулся по маршруту Уфа-Москва, прощай, Уфа! Прощай, Башкирия, с твоими зимними холодами, с ветрами, с твоим чудесным праздником сабантуй, в коем мы ежегодно участвовали в живописном лесу на берегу реки Белой.
Сегодня я знаю, что гордостью нашей школы являются ее выпускники, такие, как А.Х.Махмутов, академик Академии наук Башкорстана, основатель экономической школы республики, Э.М.Саитов - народный художник республики Башкорстан, Р.О.Багдасарян, кларнетист, народный артист Российской Федерации, профессор Московской академии музыки имени П.И. Чайковского. Ш.Г.Низамутдинов – тромбонист, профессор, заслуженный деятель искусств Татарстана. Г.А.Струве, выдающийся педагог, который долгие годы был главным хормейстером московской хоровой капеллы, народный учитель СССР, народный артист СССР.


Москва-1946

- Москва - как она встретила Вас?

- Утром поезд пришёл в Москву, на Казанский вокзал. Нас встречали представители военных образцовых оркестров. Это для них прибыло пополнение – отличники военно-музыкальной школы из Уфы, для оркестров академии имени Фрунзе, артиллерийской академии, военно-воздушной академии.
В академию Фрунзе попали два валторниста – Зарипов и Нафиков и я – кларнетист. Дирижером образцового оркестра академии был подполковник Чижов. Я сыграл ему на прослушивании «Полет шмеля» Римского-Корсакова, и Чижов посадил меня за 3-й пульт 1-го кларнета, что совсем неплохо (группа кларнетов в оркестре состояла из 21-го кларнетиста!).
…Мы ехали по Москве и любовались широкими и красивыми улицами и площадями, знакомыми по кинофильмам и снимкам в газетах. Недавняя война в столице уже не ощущалась, но кое-где внизу домов ещё оставались надписи: «Бомбоубежище».
Приехали в Хамовники (Хамовнические казармы), где располагался, наряду с другими подразделениями, оркестр академии. Нас встретил сам дирижёр и представил нам сержанта сверхсрочной службы, в распоряжение которого мы передавались. У него было рябое лицо и большой красный нос. Невооружённым глазом видно было, что это… пьяница.
Командовал он тридцатью воспитанниками и никогда не знал, кто присутствует, а кто отсутствует. В это время полк МВД, где служил мой отец, как раз перевели в город Бологое, неподалеку от нас. Я бросил все и «зайцем» поехал к отцу, - ведь мы не виделись почти два года!
Отсутствовал я дней десять, а приехав, спросил у ребят: «Меня не искали?». Мне ответили: «Нет…».
Был неимоверный бардак, иначе не скажешь! Доходило до того, что некоторые воспитанники занимались… ночными грабежами квартир, а утром не стеснялись рассказывать нам о своих похождениях и о добыче. Воспитательная работа с нами не проводилась. Мы были предоставлены самим себе.
Дирижёр часто приходил на службу выпившим, а уходил и вовсе пьяным. На репетиции оркестра нас не допускали под тем предлогом, что мы ещё не подготовлены. «Музыкантов и так много (их было человек 60) - занимайтесь!».
В академии я переходил от пульта к пульту, постепенно продвигаясь к месту солиста оркестра. Прошло время, и я исполнил соло в «Шexeрезаде» Римского-Корсакова, Затем заболел солист - и я уже играю три каденции во второй рапсодии Листа.
Вскоре я – помощник солиста, второй среди многочисленной группы кларнетов. А еще немного времени спустя я уже солист оркестра. Отдельная благодарность за наш профессиональный рост Сергею Александровичу Панфилову, также нашему дирижеру. Он очень много внимания уделял молодым музыкантам. Из воспитанников оркестра солистами стали Борис Володин – баритон, Михаил Володин – тенор, Фава Голумбович и я - кларнет. К личности Панфилова еще стоит вернуться. Он того заслуживает!


Училище имени Гнесиных

- Такой балаган был в вашем оркестре в Москве! Вот это да! И это в столице?!

- Невероятно, но факт. И тогда у меня созрело желание учиться в престижном музыкальном училище имени Гнесиных.
Нет худа без добра, но иной раз не бывает и добра без худа. В школе воспитанников не заметили моего отсутствия и меня не ругали, но из-за отлучки для встречи с отцом я не успел на экзамен в Гнесинку. Что делать? Еду в училище и нахожу заведующего отделом духовых инструментов Михаила Иннокентьевича Табакова. О, это был корифей духовой музыки! Я разволновался, увидев его. Передо мной стоял видный человек лет 65.
Мне посоветовали к нему обратиться, но он со мной разговаривать не стал, а пробурчал: «Все экзамены закончились. Придёте на будущий год». Ну, совсем как в фильме «Приходите завтра!».
Знакомые музыканты подсказали мне домашний адрес Михаила Иннокентьевича, а наш дирижёр подполковник Чижов, его бывший ученик, дал рекомендательное письмо. Отправился я на Малую Бронную, в дом, на первом этаже которого жил Табаков. На солидной тяжёлой двери было написано: «Заслуженный деятель искусств РСФСР М.И.Табаков». Тогда мне не был знаком какой-либо другой музыкант-духовик с таким высоким почётным званием – это было очень солидно! Не удивительно поэтому, что когда я подошёл к двери, меня стала бить дрожь, затряслись коленки.
Я был должен встретиться лицом к лицу с человеком, о котором ходят легенды. Во-первых, его ученики, музыканты-трубачи, были лучшими в СССР. Во-вторых, интересно, что в начале века Табаков был воспитанником оркестра царской армии. Позже – поступал в петербургскую консерваторию, но его не приняли, потому что он был евреем. Тогда он сменил фамилию и крестился – стал «русским», вот такова была тяга человека к музыке, что он даже отказался от своего имени и веры отцов, его «религией» была музыка.
(Настоящая фамилия Михаила Табакова – Лимончик. Его очень хорошо знали и помнили музыканты и в старой, и в новой его ипостаси, я немало слышал о нем, когда служил и работал в Одессе, откуда Табаков родом – Б.Т.)
На следующий год Михаила Табакова приняли в консерваторию по классу трубы. Я не буду вдаваться в подробности его учёбы, известно, что он закончил консерваторию с золотой медалью, а на выпускном экзамене играл «Боже, царя храни» в высоком регистре. И вообще, кто из духовиков не знает «Прогрессивную школу для трубы» Табакова, которой не миновал ни один трубач? Его перу принадлежат концертные пьесы, этюды, переложения для трубы...
И вот я стою около его двери и боюсь нажать кнопку звонка... Решился. Дверь открыл сам Михаил Иннокентьевич. Не могу слова вымолвить. Красный, как рак, сую ему рекомендательное письмо от моего военного дирижёра и, растерянный, стою. Вспомнив, что мы уже встречались, Табаков сказал просто: «О старый знакомый! Проходи»
Квартира оказалась однокомнатная, тёмный интерьер, чёрная старинная мебель, чёрный круглый стол посреди комнаты, по стенам – стеллажи с множеством книг и нот.
Я коротко рассказал Табакову о том, что был в детдоме, а сейчас воспитанник оркестра. Видно, дрогнуло у него сердце, вспомнил и свою юность. Угостил меня чаем. Письмо от Чижова он даже не читал. Я ему рассказал о себе, о родителях, о детском доме, о школе музыкантских воспитанников в Уфе. Он мне тоже рассказал, что был воспитанником, а в дальнейшем закончил Петербургскую консерваторию.
Не вскрывая рекомендательного письма, позвонил завучу музучилища имени Гнесиных и сказал: «Мария Ивановна, мы как-то говорили о Гофмане. Он принят!». Но это было не всё. Мне он сказал, чтобы я через пару дней пришёл к нему в класс, и он меня прослушает.
Времени было мало. Готовлю концерт Вебера и этюд. Блеснуть «Полётом шмеля» не мог, так как я его не повторял и шмель «улетел» – я его подзабыл и за пару дней восстановить, конечно, не мог. Прихожу в новое здание Гнесинки, поднимаюсь на четвёртый этаж, где в одном из классов, с такой же табличкой, как на двери квартиры, написано «Табаков» и перечислены все регалии.
К моему удивлению, он не стал слушать концерт и этюд, а попросил сыграть гамму соль-мажор в три октавы (это почти весь диапазон кларнета). Стаккато, проще говоря. Это был такой мастер, что для него достаточно было сыграть совсем немного, чтобы он определил, чего музыкант стоит, и, как видно, я ему понравился.
«К Штарку в класс хочешь?» - спросил Табаков.
Ну, еще бы! И Табаков, и Штарк – это легенды музыкальной культуры, корифеи духового исполнительства, кто бы не хотел учиться у них!
Это была мечта каждого кларнетиста – учиться у знаменитого педагога Александра Леонидовича Штарка! Его ученики играли в оркестре Большого театра (например, Бессмертный), в оркестре ансамбля танца (Рубинштейн, который спал по ночам на столах в классах, лишь бы только учиться у Штарка), в первом знаменитом квартете народной музыки (Назарук); профессор Николай Мозговенко - тоже ученик Штарка... Александр Леонидович Штарк – автор учебных пособий, различных переложений произведений русских композиторов для кларнета. Кроме Гнесинки, он работал кларнетистом-концертмейстером Государственного симфонического оркестра СССР.
Мне повезло учиться в Гнесинке, когда еще там работали Елена Фабиановна Гнесина и ее брат Михаил Гнесин!


На занятия… в самоволку

- Борис Ефремович, слышал я, что на занятия в Гнесинку вам приходилось… уходить в самоволку из академии Фрунзе…

- Да. Сейчас расскажу, как это было. Начались занятия в училище. У Штарка обучалась группа одарённых кларнетистов: четверо из института имени Гнесиных, уже названные – Бессмертный, Назарук, Мозговенко, Рубинштейн, и двое из музыкального училища – Смагин и я.
В основном, мы со Смагиным приходили на урок к Штарку и слушали исполнение произведений студентами института. С нами он занимался значительно меньше, чем с ними. Я продолжал служить в академии, и поэтому у меня были трудности - заключались они в том, что не всегда удавалось прийти на занятия: то не отпускают, то в наряде, то важная репетиция оркестра, то ещё что-нибудь.
Я уходил на занятия в самоволку, а потом сидел за это на гауптвахте – когда двое суток, а когда и пять. Постоянно надо было отпрашиваться на занятия у дирижёра оркестра или унижаться перед старшиной, который не любил «шибко вумных» – тех, кто учится.
С 10-ти до 14-ти часов шла напряжённая оркестровая репетиция. После обеда играли развод караулов или правительственные похороны, или похороны военнослужащих, или выступали вечером в концертах, или я заступал в наряд по оркестру… Было также много хозяйственных работ и прочего. Поэтому отпрашиваться на занятия было проблематично и чаще всего безрезультатно.
Самое трудное время начиналось при подготовке к майскому и ноябрьскому парадам. Бесконечная муштра.
Строевая подготовка для слушателей академии имени Фрунзе, участников парада на Красной площади, была всегда, притом в любую погоду – дождь ли, снег, шквальный ветер, это не имело значения.
Тренировки проходили на левом берегу Москвы-реки, на набережной, в парке культуры и отдыха имени Горького, где ветер особенно сильный. Затем за нами подъезжали крытые брезентом ЗИЛы, и мы, замёрзшие, ехали на ВДНХ. Там проходили репетиции сводного духового оркестра московского гарнизона к параду.
Много музыкантов в оркестре академии были музыкантами был высокого класса: концертмейстер Борис Николаевич Леонтьев – замечательный корнетист, композитор, Александр Докшицер – корнетист, брат замечательного, широкоизвестного корнетиста международного класса Тимофея Докшицера, Вячеслав Королёв и Марио Гомес – кларнетисты, тромбонист Александр Керн, литаврист-пианист Фава Голумбович, басист Андреев, который служил в кремлёвском оркестре еще при Ленине, и многие другие, ну просто асы в духовой музыке!
В то время существовал дурацкий приказ военного министра, запрещающий воспитанникам оркестров учиться свыше семи классов. И в этих драконовских условиях мне надо было учиться, а когда нельзя, то ведь ещё больше хочется...
И все-таки иногда меня отпускали в музучилище, и я посещал все занятия, даже по общеобразовательным предметам, где был вообще-то редким гостем.
Позавтракав в оркестре, я отправлялся в училище и находился там весь день, оставаясь, конечно, голодным. Тогда ещё была карточная система, но в училищном буфете продавались сырки и булочки. Однако денег у меня не было. Нам не платили даже тридцати «солдатских» рублей.
Зато, когда поздно вечером приходил «домой», в казарму, то на моей тумбочке стояла кружка с порцией варёного гороха или каши, накрытая пайкой хлеба, а поверх неё лежали три кусочка сахара. Бывало, что ужин мне не оставляли, и я шёл к хлеборезу столовой и выпрашивал завтрашнюю порцию хлеба и сахара. Запивая чаем, я всё это быстро съедал.
После такого ужина я был сыт – это было хорошо. Плохое же заключалось в том, что после съеденных восьмисот граммов хлеба меня всю ночь мучила изжога. Зато на следующий день я обходился без хлеба.
Летом играли концертный сезон в Центральном парке имени Горького.
Мы, воспитанники, несли к месту концерта ноты, пульты, большие инструменты (басы, баритоны, барабаны), которые сверхсрочнослужащие после репетиции, уходя домой, оставляли нам.


Воспоминания, воспоминания…

- Жизнь Москвы того времени характерна бравурностью, бесконечными парадами. Для музыканта тогда всегда было много работы в столице, ведь так?

- Конечно. И очень запомнился один такой парад летом 1946 года на стадионе «Динамо», физкультурный. Сводному оркестру Москвы выдали белые брюки, рубашки и тапочки. Мы играли напротив правительственной трибуны, на которой находились Сталин в белом мундире и члены ЦК ВКП (б). После окончания парада нам объявили благодарность от имени Сталина и сказали, что костюмы мы можем оставить себе.
Нам, воспитанникам и солдатам, они годились на то, чтобы ходить в самовольную отлучку и не попадаться патрулям. Сверхсрочники – те сразу же, кто продал и пропил подаренные костюмы, а кто и оставил. И так случилось, что через месяц, в связи с приездом премьер-министра Англии Черчилля, Сталин решил повторить физкультурный парад. Те из музыкантов, кто пропили свои костюмы, срочно бросились в спортивный магазин покупать новые!
На ноябрьские праздники я впервые участвовал в военном параде. Парадный расчёт с оркестром строился перед центральным входом в академию Фрунзе. Под музыку «Встречного» марша выходил начальник академии, известный в то время герой Гражданской войны, выдающийся военачальник генерал-полковник Н.Е.Чибисов. На пути к Красной площади он шёл впереди.
Знаменосцем был слушатель академии трижды Герой Советского Союза полковник Александр Покрышкин. Оркестр всю дорогу играл марши, а на Красной площади вливался в сводный духовой оркестр московского гарнизона.
За минуту-две до десяти часов на трибуне мавзолея появлялись И.В.Сталин, секретари Центрального Комитета партии, правительство и крупные военачальники. Ровно в десять часов утра, под бой кремлёвских курантов, из Спасских ворот выезжал на белом коне командующий парадом маршал Г.К.Жуков. Его бравый вид красавца-кавалериста вызывал восторг присутствующих.
После объезда войск под нашу музыку, маршал Жуков подъезжал к мавзолею, сходил с лошади и поднимался на правительственную трибуну. Затем читал приказ и поздравления министра обороны. Под гимн Советского Союза звучали артиллерийские залпы салюта.
Во время этого торжественного ритуала войска стояли по команде «смирно» и на Красной площади не было ни единого шевеления, лишь было слышно, как щёлкают затворы аппаратов фотокорреспондентов газет, которые подходили близко к мавзолею Ленина и снимали парад и присутствующих на правительственной трибуне. От внутреннего напряжения у меня по телу бегали мурашки.
Затем начинался военный парад частей московского гарнизона. Открывали его юные барабанщики, шли слушатели военной академии имени Фрунзе, военно-воздушной академии Жуковского, других академий, курсанты училищ, нахимовцы, матросы и солдаты. После парада войск двигалась техника, а затем оркестр выходил к Историческому музею на исходную позицию и двигался с музыкой торжественного марша мимо мавзолея.
Главной задачей было пройти мимо Сталина и Жукова, держа равнение. Мы старались, но это было сложно. Офицерские парадные «коробки» состояли из шестнадцати или двадцати человек в шеренге, да и тренировались они ежедневно месяца два. И всё равно случались накладки. У нас же – сто человек в шеренге да ещё играть надо, а тренировки проходили реже, чем у парадного расчёта. Когда мы начинали двигаться от Исторического музея, то шеренги оркестра превращались в извивающуюся змею но, поравнявшись с трибуной мавзолея, музыканты каким-то чудом сосредоточивались, чувствуя большую ответственность, и благополучно проходили мимо Сталина и Жукова. Только пройдя мавзолей, мы тут же вновь сбивались в «змею».


О знаменитом С.Чернецком и о других великих

- Вы так запросто видели и Сталина, и многих выдающихся легендарных исторических личностей! А как запомнились встречи с какими-то выдающимися музыкантами? Приходилось ведь видеть и их?

- Главным дирижёром, инспектором военных оркестров Красной Армии, был любимчик маршала Советского Союза К.Е.Ворошилова Семён Михайлович Чернецкий – генерал-майор, лауреат Сталинской премии, композитор, автор многих великолепных маршей: «Парад», «Вступление в Будапешт», «Танкисты» и десятков других, которые играли на парадах, в концертных выступлениях все военные оркестры. До Октябрьской революции 1917 года Чернецкий был капельмейстером в царской армии... Я его часто видел, играл под его руководством.
При всём уважении к Чернецкому как к композитору замечу, что организатор он был посредственный. Репетиции оркестра проходили мучительно долго, неплодотворно. Были бесконечные бесполезные повторения отдельных фраз и частей маршей, из которых был составлен монтаж для проведения парада и прохождения техники. Дирижировал он стоя на высокой подставке, и каждый музыкальный такт словно колол штыком.
На репетиции всего парада на центральном московском аэродроме министр обороны браковал монтаж, который был составлен исключительно из маршей Чернецкого (кроме старинного «Егерского марша»). Оставлял лишь марш Чернецкого «Парад» и «Егерский».
Министр браковал исполнявшиеся оркестром марши не потому, что сам был таким музыкально эрудированным. Парадные построения на тренировке проходили плохо – вот здесь министр был профессионал. И командиры «коробок» докладывали, что плохо ходят потому, что плохо играют музыканты.
Вся наша работа шла насмарку. Снова Чернецкий с утра до вечера ходил по подставке и делал «уколы», так называемые «снять-поставить», то есть первая доля двухразмерного такта короткая, а вторая – длинная, с акцентом. Естественно, музыканты волновались и недовольно роптали.
Затем играли на демонстрации трудящихся до пяти часов вечера, если её не перекрывали где-нибудь на Пушкинской площади. Во время демонстрации нас человек по двести водили в ресторан «Москва». Там нас кормили и даже давали каждому по сто граммов водки, но это было в те годы, когда жив был Сталин.
Большой проблемой во время демонстрации было сходить в туалет. Справлялись, кто как мог.
На параде дирижировал оркестром генерал Чернецкий. Здесь можно было встретить дирижёра оркестра МВД полковника В.Агапкина, автора знаменитого марша «Прощание славянки». Кстати, Агапкин дирижировал сводным оркестром на знаменитом параде в ноябре 1941 года. Он автор и других произведений, менее известных.

- Мне приходилось слышать мнение, что знаменитый марш «Прощание славянки» написал вовсе не В.И.Агапкин, а крымский композитор Я.И.Богорад. Есть и другая гипотеза, будто бы Агапкин встречался с Богорадом, известным аранжировщиком, и тот обработал и дописал знаменитый марш Агапкина…

- Чего не знаю, того не знаю. Но ваше, Борис, примечание интересное. Пусть на эту тему выскажутся на страницах журнала историки музыки, знатоки музыкальной литературы, ведь и в самом деле история шедевра бывает загадочной.
Видел я на парадах в Москве военного дирижёра В.С.Рунова, автора многих известных маршей, которые игрались на военных парадах. Не было оркестров, которые не играли бы его рапсодий, «Кантату о партии» для мужского, женского и детского хоров и многого другого. На парадах можно было видеть маршалов Жукова, Рокоссовского, Говорова, Баграмяна, прославленных героев войны. Многие интересные люди присутствовали среди гостей праздника.


Соперничество генералов от музыки С.А.Чернецкого и И.В.Петрова

- Об этих двух генералах музыки есть много материала в Интернете, но вы знали их лично, так что никакой Интернет не сравнится с рассказом очевидца и участника. Расскажите о них, какими видели и запомнили их сами? Причем не по отдельности, как уже немного рассказали о генерале Чернецком, а в сравнении. Это будет очень интересно!

- Оба они были талантливыми людьми. Но оба были разными и в друзьях друг у друга не ходили.
Каждый из них по-своему видел положение вещей в военно-оркестровой службе. Несомненно, Чернецкий был лучшим композитором военной музыки 20 века. Петров был тоже хорошим композитором, но менее способным, зато организатором он был лучше.
Когда генерал Чернецкий готовил сводный оркестр к параду, он работал много часов, но иногда без пользы для дела, как я уже сказал выше. Музыканты мерзли, репетиции длились с 12 и до 17-18 часов. В результате часто на генеральной репетиции браковался монтаж. Все начиналось сначала.
Петров и Чернецкий откровенно враждовали. Будучи начальником института военных дирижеров, Петров старался любыми путями унизить Чернецкого. Было много грязи. Музыканты разделились на два лагеря. Никому от этого пользы не было. Петров зная, что дирижер Панфилов близок к Чернецкому, старался убрать Панфилова из Москвы
Одной из главных причин ссоры между двумя генералами был вопрос о штате военных оркестров. Чернецкий взял 13 музыкантов образцово-показательного оркестра министерства обороны и показывал министру, как хорошо звучит такой небольшой оркестр. Сокращенный штат – это и для армии, и для народа менее накладно. Лично я думаю, тут Чернецкий глубоко ошибался.
А Петров доказывал, что приемлемый состав военных оркестров полков, дивизий и военных училищ должен составлять 30 музыкантов. Здесь моё лично мнение на стороне генерала Петрова. Именно его предложение и утвердил министр обороны своим приказом в 1953 году.
В этом споре Петров победил, и уже на ближайшем правительственном концерте он дирижировал в театре Советской армии произведение В.Рунова «Партии слава», с хором Свешникова и ансамблем песни и пляски Советской армии.
На этом важном концерте присутствовал министр обороны маршал Булганин. После концерта Петров сразу получил звание генерал-майора.
Однако я хочу вернуться к заслугам С.А.Чернецкого, который оставил особенно заметный след в истории военно-оркестровой службы Советской Армии.
Он организатор и руководитель первых военных духовых оркестров.
Лауреат Сталинской премии, заслуженный деятель искусств РСФСР, профессор, генерал-майор, блестящий композитор военной духовой музыки, инспектор военных оркестров Рабоче-крестьянской красной армии с 1924-го по 1949 год.
Последние годы Чернецкий был очень болен, но всё равно писал музыку. Я вспоминаю, когда будучи уже совсем больным, он принес к нам в оркестр два своих новых сочинения. Сыграл. Мы ему похлопали, хотя, по правде сказать, марши уже были не те, к которым мы привыкли. Контрапункт, которым мы всегда восхищались, был довольно слабым и неинтересным.
Чернецкого подкосило участие в музыкальном состязании, объявленном начальником академии имени Фрунзе генерал-полковником Чибисовым, который объявил конкурс на написание марша «Фрунзенец». Участвовали Чернецкий и Леонтьев, солист-корнетист оркестра академии. Когда мы проиграли эти два марша, то начальник академии выбрал марш Леонтьева. Это сильно ударило по самолюбию Чернецкого…
Хоронили Семена Александровича на Ваганьковском кладбище. Было много людей и речей. Играл большой сводный оркестр. Во время погребения неожиданно появился Петров, он стоял вдалеке с видом победителя. Хотя, возможно, мне это только показалось.
Первая моя личная встреча с Петровым была в 1951 году, при поступлении в институт военных дирижеров, которым он тогда руководил. Все экзамены я сдал, но меня не зачислили. Вызвал меня к себе в кабинет Петров и сказал: «Товарищ Гофман, приходите на следующий год, и мы вас примем. Даю вам честное партийное слово!». Дал слово и… не сдержал его, не принял и через год снова. И только в 1953 году меня уже при другом начальнике, Кожевникове, зачислили курсантом института.
Заняв место начальника военно-оркестровой службы, Петров начал чистку всех, кто поддерживал Чернецкого. Снял дирижера оркестра министерства обороны, преподавателей института военных дирижеров, многих дирижеров в округах, поменяв их на менее талантливых, но угодных ему людей. Был он самоуверенным, самодовольным и грубым человеком. Для него ничего не стоило оскорбить или унизить музыканта или дирижера.
Все же к его плюсам надо отнести, что придя к власти, он, наконец, навел порядок с репетициями сводного оркестра к парадам. Все стало намного продуманней, и репетиции длились не более 2-3 часов. Да и результат был очевиден: начальство было довольно и музыкантам стало легче.
Конец карьеры генерала Петрова был наполнен потрясениями. Он не платил партийные взносы с дополнительных поступлений от его концертной и композиторской деятельности. За это его сняли с должности и направили на значительное понижение – в Одессу, начальником военно-оркестровой службы округа, на должность подполковника с генеральскими погонами. Под конец службы его пожалели и вернули в Москву преподавателем института военных дирижёров.
Я был в то время капитаном и дирижером военного оркестра в городе Чугуеве, и еще раз мне пришлось встретиться с генералом Петровым во время моей командировки в Москву.

Он мне показался несколько унылым, не было того самоуверенного поведения. Да, выглядел он уже не все всемогущим. Я был с замечательным дирижером из харьковской военной академии Э.В.Стунгуровым. Он меня представил генералу Петрову. Вдруг тот расплакался совсем не по-генеральски и сказал: «Да помню я Гофмана, когда он заканчивал факультет, пол-Москвы хлопотало, чтобы я его оставил в столице, но кто-то же должен служить в лесу, что я мог поделать…».
Впервые сольно на публике

- Так приходил опыт… А когда вы впервые солировали?

- В оркестре академии имени Фрунзе я постепенно набирался опыта оркестрового исполнителя, усваивал репертуар образцового духового оркестра. Исполнялись произведения строевого репертуара, русской и зарубежной классики. Назову только произведения П.И.Чайковского: 2-я, 4-я, 5-я, 6-я симфонии, увертюра «1812 год», увертюра-фантазия «Ромео и Джульетта», «Манфред», «Итальянское каприччио», «Славянский марш» и другие. В общем, играл музыку от Верстовского до Хачатуряна и Шостаковича, от Баха до Моцарта и Бетховена, Бизе, Вагнера.
Многие из наших молодых музыкантов были талантливыми людьми. Трубач Лев Володин впоследствии был музыкантом Государственного симфонического оркестра СССР, тромбонист Владимир Здоров стал лауреатом Международного фестиваля молодёжи в Будапеште.
Однажды мы выступали в парке с программой произведений Ференца Листа. Во Второй и Шестой рапсодиях есть очень сложные кларнетовые каденции. Слава Королёв, солист, заболел. Марио Гомес отказался играть, хотя помощник солиста обязан замещать его. Кто же будет играть? «Гофман», - подсказал дирижёру Борис Николаевич Леонтьев, концертмейстер оркестра.
Я стал отказываться. Мне было страшно. Впервые я должен был играть сольно на публике (хотя, если честно, я эти каденции давно выучил – на всякий случай). Согласия моего никто не спрашивал, и концерт начался.
Прозвучали «Прелюды», а затем Вторая и Шестая рапсодии. Я так волновался, казалось, будто мне нужно было прыгать с самолёта. Я уже сидел на стуле не безалаберно, вразвалку, как часто позволял себе, а был внутренне напряжён, раскраснелся и сдвинулся на самый краешек стула – весь внимание.
Сыграл каденции вполне благополучно и был переведён в помощники солиста, оставив опытного Марио Гомеса позади.


Тренировки к парадам

- Сегодня тренировки парадов на Красной площади проводят на ней же. А раньше?

- Генеральная тренировка всего парада войск на Красной площади проводилась на Центральном аэродроме (бывшее Ходынское поле), где сейчас расположены аэровокзал и центральные билетные кассы на Ленинградском шоссе. Тренировки проводились в любую погоду, а форма одежды была летняя. Мы шли на место тренировки, а оно очень далеко. Дул сильный ветер со снегом. Многие офицеры, да и музыканты, падали от переохлаждения, но до этого никому не было дела. Может быть, из-за того, что руководили армией такие партийные функционеры, как Булганин.
Приезжал, допустим, маршал Булганин, который должен принимать рапорт командующего парадом на Красной площади. Он довольно-таки противная личность. На первый взгляд выглядел вполне интеллигентным человеком, в пенсне, одет с иголочки, в конце концов, военный министр. После первого прохождения войск он ставил им двойку и нещадно ругал отборным матом офицеров и генералов так, как не ругался ни один сапожник московских подворотен.
В Политбюро ЦК КПСС он был каким-то гражданским партийным чином, но был назначен на пост министра обороны. На лошади он ездил плохо и тренировался напротив Хамовнических казарм в манеже кавалерийской школы. Однажды на параде, когда после объезда войск на Красной площади он подъехал к мавзолею, лошадь встала на дыбы, и Булганин чуть было не упал. Но его подхватили офицеры. В общем, он был партийный функционер – случайный человек в армии. Военные его не любили.
В 1949 году на должность главного военного дирижёра армии был назначен бывший начальник Высшего училища военных дирижёров подполковник Иван Васильевич Петров. Он был сравнительно молод. Великолепный организатор, талантливый дирижёр, композитор - правда, с подчёркнутым мнением о себе как «о великом». Он надменно разговаривал с музыкантами, дирижёрами, подчёркивая своё величие. Но порядок в оркестровой службе СССР он навёл быстро.


Институт военных дирижеров

- Расскажите о нем и его людях. Известно, что это был не обычный институт, а единственный в мире – такой даёт двойное образование – консерваторское и военное...

- Учиться здесь очень трудно. Уйма предметов, большая умственная и физическая нагрузка.
Обучал нас великолепный профессорско-педагогический коллектив – настоящие мастера нашего дирижёрского дела. Фамилии многих я, конечно, забыл, но самые яркие личности мне памятны.
Любимый всеми полковник X.И.Хаханян – это гений военно-оркестровой подготовки. Его занятия всегда были интересны. Полковник Г.М.Калинкович – композитор, блестящий пианист-джазовик. Профессор И.Алявдина, автор разработки методики разучивания фортепианных произведений без инструмента.
Положив руки на колени, сидя за роялем и нажимая пальцами на пени, музыкант пропускал каждую ноту через мозг по системе Павва. Алявдина мне рассказывала, что её оппонентом при защите диссертации был сам Дмитрий Шостакович, которому, на его собственный взгляд, плохо давались произведения Листа. Но, поработав по её системе, он потом блестяще играл его произведения!
У Алявдиной я занимался по общему фортепиано. Меня она тоже заставляла заниматься по этой методике. Нужно было полностью отключаться от всего и думать только о нотах, пропускаемых через мозг (то есть быть как бы в нашем сегодняшнем понимании музыкальным йогом). Моя же голова настолько была забита множеством изучаемых предметов и личными делами, что я не мог сосредоточиться на музыке. Но всё же некоторых успехов я достиг. Почти не владея фортепиано, я сыграл на экзамене первую часть первой сонаты Бетховена.
Начальником кафедры инструментовки был известный автор маршей, музыка которого исполнялась в парадах на Красной площади, А.Л.Иванов-Радкевич.
Мой преподаватель по кларнету профессор Л.Н.Майоров проработал в оркестре Большого театра 25 лет, а у нас преподавал по совместительству. На экзамене по кларнету (специнструмент) он, довольный моим исполнением, удовлетворённо качал головой в такт моей музыке.
Полковник К.В.Камышов – мой преподаватель по дирижированию. Его сын Валерий был лауреатом Первого международного конкурса имени Чайковского среди пианистов. Талантливейший В.И.Алексеев преподавал гармонию. Он ненавидел тупых слушателей и просто словесно издевался над ними, особенно над теми, кто случайно попал в институт.
Преподававшая музыкальную литературу Л.Л.Магазинер обладала энциклопедическими знаниями в области музыки. Добрый, спокойный, музыкально эрудированный преподаватель сольфеджио Е.Б.Вилковир. Его блестящие инструментовки концертных серий для духового оркестра Красной армии, написанные ещё до войны, в то время, да и сейчас, исполняют духовые оркестры.
Братья Адольф и Михаил Готлибы – знаменитый фортепианный дуэт. Они преподавали чтение партитур. Полковник Борис Диев, дирижёр, пианист, выпускник нашего института, преподавал труднейший предмет – ритмику. Он мог на фортепиано вчерне сыграть любое произведение по симфонической партитуре. Это неимоверно трудно и даже, пожалуй, недоступно большинству других пианистов. Но он был очень талантливый человек.
Вот, с кем посчастливилось мне быть знакомым по судьбе!
Что касается «чисто» военных наших преподавателей, то здесь нельзя не рассказать о легенде института, гении солдафонства полковнике Главюке, заместителе начальника института по строевой части. Генерал И.В.Петров, инспектируя военные оркестры Кантемировской дивизии, обратил внимание на заместителя командира дивизии с низким и громким голосом. Такой незаменим был, чтобы командовать сводным тысячетрубным оркестром на подготовке к проведению парадов на Красной площади. Петров предложил ему Москву и хорошую должность.
Шёл сводный оркестр на тренировке к параду, топали тысяча человек. Главюк командовал: «По-о-олк! Сто-ой!». Эту команду слышали абсолютно все, она долетала до каждого уха! Все мгновенно останавливались, как вкопанные, и стояли, не шелохнувшись, пока не прозвучит его команда: «Воль-но-о!». Его голос звучал, словно иерихонская труба.
В институте он вникал в вопросы караульной службы, физподготовки, внешнего вида слушателей (белизна подворотничков, чистота обуви, облик военного и многое другое – всё это он). А боялись его как! За любое нарушение (неправильно отдал воинскую честь, не прошёл строевым шагом мимо него, плохо нёс караульную службу, плохо почистил винтовку и т. д.) - можно было получить взыскание от наряда вне очереди до ареста.
Когда он приходил утром, первый разнос делал дежурному по институту, который встречал его с докладом. Громоподобный голос Главюка (ведь и фамилия соответствующая!) был слышен на всех этажах. Чтобы не встретиться с ним, мы разбегались с глаз долой кто куда: кто в класс, кто в туалет – лишь бы где-нибудь быстрее скрыться.
Всё же мы уважали его – за то, что не был злопамятным, за его «военную косточку». Он во всём любил порядок - разве это плохо в армии?


Нечаянная встреча с Шостаковичем

В 1954 году у меня была случайная и единственная встреча с Д.Д.Шостаковичем.
Я пошёл в фотостудию, которая находилась на Дорогомиловке, около Киевского вокзала. Была небольшая очередь, человек в шесть-семь, которые, записавшись, садились на стулья и ждали, пока их вызовут по фамилии.
К приёмщику подошёл человек и негромко назвался: Шостакович.
- Ба, Шостакович! - удивился я. Он спокойно сел на стул, ожидая вызова.
«Пропустите его! Это ведь сам Шостакович!», - шепчу я соседу, а он шепчет мне в ответ: «А кто это такой?». Эх, невежество наше!
Шостакович, втянув шею в пиджак, как будто желая, чтобы его не узнали, сгорбившись, ждал своей очереди.
Когда он сфотографировался и пошел за плащом, оставленным в коридоре на стуле, я подошёл и хотел было подать плащ, помочь одеться. «Хотя бы потрогать Шостаковича. Никогда так близко не видел гения!», - подумал я. Он с неудовольствием понял, что его узнали и, кинув плащ на плечо, побежал от меня по длинному коридору к выходу на улицу.
Я этого не ожидал. Мне не удалось его потрогать. Как видно, все великие люди с некоторыми странностями.
Но я не обиделся. Я понял, что Шостакович – скромный и застенчивый человек. Жил он недалеко (сейчас это улица имени Дунаевского) и был в состоянии вызвать фотографа на дом, а не стоять в очереди. Просто не хотел обременять фотографа, наверное, стеснялся барских замашек... Тогда даже великие люди были скромными.


Камчатка

- Борис Ефремович, вы особенно прославились как дирижер Камчатки…

- Летело время, я давно закончил свою учебу, служил, трудился. И вот он уже, 1969-й год. Я на Камчатке. Меня назначили на должность военного дирижёра 304-го полка в Петропавловске-Камчатском.
Летом корякские артисты балета «Мэнго», приехали к нам в полк из центра национального округа Паланы и временно поселились у нас для репетиций балета «Эмэм Кутх», который собирались ставить на сцене нашего клуба. Для начала решили показать балет солдатам, офицерам и их семьям – как предварительную премьеру, а затем представить комиссии управления культуры при облисполкоме Камчатки, командованию полка и дивизии.
Когда в нашем клубе зазвучали первые аккорды музыки балета, автором которого был я, невольно пришли сомнения в успехе национальной музыки перед солдатской аудиторией. Сомнения оказались напрасными. Уже после первой картины аплодисментами и криками «браво» ребята выразили своё удовольствие от постановки. Руководитель ансамбля Александр Гиль был, кстати, танцующим худруком и исполнял партию Гаеча.
После показа в полку, а также на сцене камчатского драмтеатра в конце года, мы с Сашей поняли, что эксперимент некоторой европеизации на Камчатке национальных мелодий и введения оркестрового звучания (первый показ «Мэнго» исполнялся под пение артистов балета и сопровождение бубна) удался. Судя по положительной реакции военной публики и городской общественности, балет получился удачным.
Были, конечно, и недостатки, причем хорошо видимые. Профессионализма не было ни у меня, ни у артистов балета. Отдельные номера получились неубедительными и не отражали национального колорита корякского фольклора, и ещё кое-что другое тоже было неудачно. Но ведь кто-то должен начинать помогать развивать сценическое творчество малым народам! Профессиональным композиторам написание корякского балета было слишком мелко и материально невыгодно, а работы для этого требовалось неимоверно много.
Большую помощь мне оказывал преподаватель музыкального училища Валерий Кравченко – прекрасный пианист и известный журналист. Я писал фортепьянную версию балета, Кравченко её исполнял и записывал. А потом запись переправлял на север Камчатки, в Палану, где Саша Гиль под фонограмму готовил балет.
Музыканты в нашем оркестре были более квалифицированные, чем в прежнем коллективе, где мне пришлось служить, и это меня радовало, зато их это радовало поначалу не очень. Когда они услышали, что к ним хотят назначить майора Гофмана, то встревожились, так как «служба» их заключалась в том, что они ходили на халтуры, то есть на подработки на похоронах и прочее. А со мной им придётся много работать и быть занятыми на службе.
Ко мне пришёл старшина оркестра и ультимативно заявил: «Музыканты не желают, чтобы вы были у нас дирижёром!». Я ему ответил, что уже поздно, что приказом командира дивизии я назначен именно к ним. Музыканты были недовольны, что пришёл Гофман со своими творческими планами, и их легкая (нет репетиций, много свободного времени для халтуры) «служба» кончится. Коллектив оркестра встретил меня насторожённо.
Командир полка полковник Фёдоров был человек серьёзный, трезвенник – в армии это скорее исключение из правила. К музыкантам относился с большой требовательностью и считал их бездельниками – таков был «авторитет» этих оркестрантов. Полк с утра до вечера был занят боевой подготовкой, и нагрузка на офицеров и солдат ложилась неимоверная. Нужно было переломить плохое мнение командира полка об оркестре.
Началась подготовка к смотру художественной самодеятельности. Это было событие и праздник. Смотр вызывал большой интерес в дивизии. Командиры полков стремились к тому, чтобы их самодеятельность заняла первое место, так как это показывало уровень идеологической работы. На смотры полковой самодеятельности приезжало командование дивизии.
Полк Фёдорова всегда занимал последнее место в дивизии, так как ни военный дирижёр, ни начальник клуба, ни замполит полка не придавали этому вопросу большого значения.
Однажды с проверкой дивизии приехал командующий Дальневосточным округом вместе с инспектором военно-оркестровой службы подполковником Петром Ананьевичем Форманчуком. Он был из плеяды старых маститых дирижёров типа Чернецкого, Николаевского. Это был добрейший, умный, интеллигентный человек, фронтовик. Военными оркестрами округа командовал свыше двадцати лет. Объездил и облетал весь Дальний Восток. Над Сахалином самолёт, в котором он летел, потерпел аварию, но Пётр Ананьевич находился в хвосте и остался жив. Многие крупные военачальники были в свое время командующими ДВО и хорошо знали Форманчука.
Я познакомился с ним в 1967 году на Камчатке, когда он проверял военные оркестры округа, в частности, Камчатку. Он мне сразу понравился своим уравновешенным характером и добрым отношением к военным дирижёрам – вежливостью, музыкальной компетентностью, эрудицией в области духовой музыки. Мы встречались по службе (конкурсы военных оркестров ДВО, сборы военных дирижеров и тому подобное) и даже стали большими друзьями.
Наступил день премьеры балета «Эмэм Кутх» на сцене драмтеатра. Велик был интерес горожан к нему. Все билеты в кассе театра были распроданы задолго. Даже директорской брони уже не было. В зале присутствовали члены обкома и горкома партии, военное командование и прочие руководящие работники. Мне было приятно, что в зале находились командиры полков – полковник Литвак, у которого я служил раньше, и полковник Фёдоров, мой нынешний командир. В общем, весь городской бомонд. После заключительных аккордов балета меня и Сашу Гиля вызвали на сцену. Весь зал аплодировал и шумел. Слава Моносовна Мирская от имени управления культуры благодарила командование дивизии и полков за помощь в деле подготовки балета.
На следующий день начались огорчения. Мне встретился директор Камчатской областной филармонии и спросил: «Вы слышали «Последние известия» по радио? Москва сообщила, что в Петропавловске-Камчатском состоялась премьера ительменского балета «Эмэм Кутх» на музыку Поротова».
А ведь Поротов не участвовал в написании балета и дал мне лишь мелодию танца «Бакию». Мою фамилию как автора музыки не упомянули... Не понравилась фамилия: Гофман – и вдруг автор ительменского балета», - подумал я. Георгий Поротов (камчатский поэт) подал жалобу в комиссию по народам Севера, мотивируя тем, что я не имел права использовать в музыке балета ительменские, корякские и чукотские мелодии. Комиссия не согласилась с его доводами и поддержала меня.

Отдавая должное Поротову

От автора очерка.
Несмотря на недоразумение, которое вышло с Г.Е.Поротовым, следует всё же отдать должное и этому заметному деятелю искусства и напомнить, кто это был.
Поротов Георгий Германович - коренной камчадал, родился в 1929 году в Елизово Камчатской области. Талантливый писатель, поэт, музыкант, фольклорист, хорошо известный в своем крае.
Он был прекрасным музыкантом, танцором, лектором, режиссером, одаренным педагогом, добрым учителем для целого ряда корякских литераторов, свой личный литературный стаж исчислял с 1957 года, когда написал стихотворение «Друзья, на фестиваль».
Первый же поэтический сборник его увидел свет лишь через 10 лет, в 1967 году. Циклы стихов Георгия Поротова основаны на фольклорных мотивах. За свою работу в фольклористике автор был удостоен областных премий, по его пьесам на Камчатке ставились спектакли.
Уже после кончины талантливого автора увидели свет поэтические сборники, стихотворения и поэмы, неоконченный роман «Камчадалы», двухтомник сочинений, в котором заметную долю составили ранее не публиковавшиеся поэмы, пьесы, стихотворения и даже ноты.

Б.Т.

И СНОВА О КОНКУРСЕ 70-ГО

На «залётном» самолете

…В июне 1970 года мы прилетели в Хабаровск на второй тур Всеармейского конкурса военных духовых оркестров. Участвовали лучшие оркестры Дальневосточного, Забайкальского военных округов и Тихоокеанского флота.
На набережной Амура, в жару и при большом скоплении народа, мы репетировали служебно-строевой репертуар, который следовало исполнять в первой части конкурса – марши, гимны, песни, исполняемые во время торжественного прохождения оркестра, и тому подобное.
Концертный репертуар состоял из произведений русских, западных и советских композиторов. Жюри – крупные профессионалы духовой музыки из Москвы. В соревнованиях военных оркестров такого уровня я ещё не участвовал и думал: хоть бы не быть последним! А ведь готовились мы «вслепую», не слыша соперников и не зная, насколько они сильны.
После того, как выступили все оркестры, жюри подвело итог: «Первое место присуждено оркестру 304-го полка с Камчатки, дирижёр майор Гофман! Оркестр будет участвовать в 3-м туре Всеармейского конкурса военных оркестров в Москве». Я вышел из Дома офицеров красный, как рак, и подумал: «Не ожидал!».
В этот же день мы вылетели на Камчатку. Нам предстояла серьёзная подготовка. В Москве нужно было соревноваться с лучшими оркестрами Вооруженных Сил СССР. В июле того же года я вылетел в Ленинград, чтобы послушать своих главных соперников: оркестры ленинградской военной академии и Нахимовского училища. Оркестры Свердловска, суворовских училищ Москвы, Киева и Минска мне услышать не пришлось. Но то, что я услышал в Ленинграде, повергло меня в уныние. «Нам эти оркестры не победить. Главное – не быть последними», - подумалось мне. Ленинградские оркестры были великолепны и играли замечательно. Мне было страшно соревноваться с ними.
…В декабре 1970 года мои оркестранты сидели в аэропорту Елизово с утра до поздней ночи. Погода нелётная. Пурга. Аэродром набит улетающими. Ночью прорвался самолёт, летевший рейсом Москва-Петропавловск-Камчатский-Хабаровск. А нам нужно было лететь в Москву...
Ожидал самолёта и знаменитый камчатский оленевод, Герой Социалистического Труда Куувтыген, спешивший на сессию Верховного Совета. К нему были приставлены работники обкома КПСС, но он убегал от них в посёлок Елизово и там напивался. Милиция задерживала его и привозила в аэропорт. Он пьяный, в грязной кухлянке (корякская национальная одежда), с неопрятно одетыми женой и ребёнком, располагался на полу аэровокзала. От семейки шёл неприятный запах. Они ожидали, когда их отправят в Москву, где оденут всех в новые костюмы, а затем «государственного деятеля» Куувтыгена направят на сессию Верховного Совета СССР.
Поздно ночью обкомовские работники попросили Женю Лонгинова, самодеятельного певца-солиста, прекрасного врача-анестезиолога, художника и охотника, присмотреть за Куувтыгеном. Завтра сессия, а самолёта нет. По моему предложению Лонгинов позвонил первому секретарю обкома партии Орлову и объяснил обстановку в отношении Куувтыгена, ведь выходил скандал – депутат от Камчатки не попадал на сессию в Москву! За это бы камчатские власти по головке не погладили. И тогда «залётный» самолёт, летевший в Хабаровск, пополнили топливом и отправили в Москву, а мы – вместе с ним! Через четырнадцать часов мы приземлились в аэропорту Домодедово. Подъехавшая к трапу «Волга» поглотила семью Куувтыгена и уехала.
Мы, измученные длительным перелётом, помятые и небритые, с вещами (инструменты, ноты, пульты и чемоданы) расположились в зале аэропорта и ожидали прибытия за нами автобуса для следования к месту сбора военных оркестров, прибывших на конкурс. Ко мне подошёл подполковник и сказал, что вот-вот прилетит футбольная команда ЦСКА, получившая золотые медали на первенстве страны по футболу, проходившем в Ташкенте, и её нужно встретить с музыкой.
Я было отказался под предлогом усталости. Но подполковник сказал мне, что он начальник Центрального дома Советской Армии (ЦДСА), и что мы будем выступать у него на сцене. И пригрозил, что если мы не примем участия во встрече футбольной команды, удачи нам не видать. Я согласился. Музыканты, недовольные дополнительной работой, расчехлили инструменты.
Мы выстроились вместе с представителями спортивных обществ, которые стояли под своими знамёнами. Звучала музыка марша, под которую футболисты ЦСКА приветствовали встречающих, а начальник команды подполковник Николаев пожал мне руку (то ли за хорошую музыку, то ли просто первому попавшемуся – я стоял на правом фланге встречающих). Корреспонденты газет всё это засняли.
Когда автобус приехал на улицу Беговую, где в казармах должны были располагаться двадцать лучших оркестров Советской армии, нас встретил лично начальник военно-оркестровой службы генерал Н.М.Назаров и сказал: «Не успел Гофман приехать в Москву, как уже отличился», - имея в виду встречу футбольной команды ЦСКА.
Служебно-строевой репертуар (первая часть конкурса) мы сыграли не совсем удачно. С первого аккорда гимна СССР начались неприятности. От страха барабанщик так сильно ударил по барабану, что кожа порвалась, правда, только с одной стороны, и потребовалось какое-то время, чтобы перевернуть инструмент на другую сторону. Этот инцидент предопределил наше исполнение служебно-строевого репертуара. Музыканты начали волноваться, и вышло, как в команде по спортивной гимнастике, – стоит только одному сорваться со снаряда, как вся команда выступает неудачно. Так получилось и у нас.
Когда я вошёл в Центральный дом Советской армии, где проводилась следующая часть (концертный репертуар) Всеармейского конкурса, то первый, кого я увидел, был бывший подполковник, некогда бравый офицер, талантливый военный дирижёр образцового оркестра военной академии имени Фрунзе, где прошла моя молодость, – Чижов.
Боже мой! Сколько же лет прошло? В 1946 году, после окончания уфимской военно-музыкальной школы, меня направили в образцовый оркестр, и Чижов был там моим первым военным дирижёром. Теперь я увидел больного старика... Он сидел под центральной лестницей ЦДСА и курил. Увидев меня, поздоровался и старческим голосом сказал, что нашёл мою фамилию в программе конкурса и решил меня послушать. Во время выступления я слышал его голос в зале: «Браво! Браво! Молодец!».
В жюри конкурса входили: маршал И.Х.Баграмян – председатель, генерал Н.М.Назаров – заместитель председателя, народный артист РСФСР, художественный руководитель государственного симфонического оркестра народный артист СССР Константин Иванов, композитор Евгений Птичкин и многие видные деятели в области духовой музыки.
После каждого нашего исполнения очередного произведения зал шумел и требовал повторить, чего на конкурсах не делается. Я кланялся и три раза уходил со сцены, возвращался, поднимал оркестр, и снова уходил, пока мне не показали из жюри, чтобы я больше не выходил до тех пор, пока публика не успокоится.
На следующий день мы ждали итогов конкурса. Я занял первое место среди дивизионных и полковых оркестров Вооруженных Сил СССР. При вручении лауреатских грамот, кубков и дипломов маршал Баграмян каждому что-нибудь говорил. Мне он сказал: «Поздравляю. Молодец! Дальневосточники вообще героический народ!».
Программа нашего выступления на этом историческом конкурсе была следующая: Римский-Корсаков, «Шествие» из оперной части балета «Млада». Д.Шостакович, «Праздничная увертюра». В.Моцарт, концерт для валторны с оркестром, Л.Бетховен, «5-я симфония (первая часть).
Хочу вспомнить солистов оркестра: П.Ичинского, В.Готовского, А.Кирилюка, М.Когана, А.Токарева, М.Артигаза – все были молодцы, все отдали максимум сил для победы на конкурсе.
Я подробно описал события на Камчатке, связанные с балетом «Эмэм Кутх» и Всеармейским конкурсом военных оркестров в Москве потому, что судьба больше не баловала меня ни успехом, ни славой за 25 лет в должности военного дирижёра.


С самого Дальнего востока – на самый крайний запад!

И вот я после далекой Камчатки оказался на другом конце страны, в небольшом и симпатичном городке Мукачево на западе Украины. Командир полка и его заместители с уважением относились ко мне, кажется, даже полюбили. Они приглашали ездить с ними на все пьянки, а это в армии своего рода показатель отношения к тебе!
Садились в командирский «газик» и уезжали в Карпаты, где был ресторанчик с цыганским хором. Скрипач играл цыганские мелодии, подходя к каждому столу. В этой атмосфере мы, как теперь говорят, «расслаблялись».
Я поддерживал компанию как мог. Выпивоха из меня был никакой, пил я совсем мало, что для других было нехарактерно. «Поэтому у тебя карьеры и нет!», - говорила моя жена Валя. Может быть, она была и права…
Шёл третий месяц моей службы в этом полку. Как-то на наш строевой смотр прибыли командующий армией, командир дивизии и другое начальство. Они стояли на трибуне и смотрели торжественное прохождение полка. Я дирижировал оркестром и, естественно, стоял к ним спиной, так что не мог видеть, что происходило. Музыканты потом сказали мне, что командующий армией что-то говорил командиру полка и показывал рукой на меня.
На следующий день было очередное построение полка. Командир дивизии проверял готовность личного состава к предстоящим учениям. Он сказал командиру полка: «Гофмана у тебя забирают военным дирижёром Каменец-Подольского высшего военно-инженерного училища, и все мои просьбы о том, чтобы его оставили в дивизии, остались неудовлетворёнными, потому что это приказ командующего Прикарпатского военного округа, а приказы, как известно, не обсуждают». «Товарищ полковник, одного не пьяницу прислали, и того забирают!», - возмутился командир полка.
А получилось то, что московскому начальству военных духовых оркестров стало неловко, что лауреата Всеармейского конкурса военных оркестров «засунули» в мукачевский полк, и начальник военно-оркестровой службы генерал Н.М.Назаров позвонил во Львов (ПРИКВО) и попросил «устроить Гофмана солиднее, «так как он лауреат!».
Остальные лауреаты, занявшие 2-е и 3-е места на конкурсе, получили назначения в оркестры академий и училищ Москвы, Ленинграда, Киева, Минска, получили почётные звания, повышение в воинском звании. Меня это не касалось.
Конечно, мешала «пятая графа». В то время это играло отрицательную роль. Вскоре «со скрипом» я был назначен военным дирижёром Каменец-Подольского высшего военного инженерного училища.


«Они не работают, а просто в трубы дуют!»

Служба в Каменец-Подольском высшем военном инженерном училище была неблагодарная. Командование не обращало внимания на успехи оркестра и больше ругало, чем хвалило. Считалось, что работа музыканта – это не работа. «Они не работают, а просто в трубы дуют», - говорили офицеры. Поэтому большой заинтересованности в работе у меня не было, хотя это не полковой, а училищный оркестр, у которого бытовые условия были лучше и лучше обстояли вопросы комплектования музыкантами, да и все другие вопросы решались быстрее и проще.
Но удовлетворения не было всё равно. Только некоторые удачи радовали. Написал я для хора «Балладу о почётном красноармейце», которая вошла в репертуар ансамбля песни и пляски Прикарпатского военного округа. Успешно исполнялись мои песни хором художественной самодеятельности училища. Пелись они и на конкурсе военных оркестров.


Москва-1986. После выхода на заслуженный отдых

- Всегда незаметно подкрадывается время пенсии... Нередко пенсионеры находят себя в разных других ипостасях, кто-то навсегда забывает о профессии, но только не вы!

- После ухода из армии начальник отдельного показательного оркестра министерства обороны СССР полковник Н.П.Сергеев рекомендовал меня руководителем духового оркестра одного из крупных заводов Москвы. Однако работа там мне не понравилась, и меня рекомендовали дирижёром духового оркестра музыкального училища имени Гнесиных.
Предстоял серьёзный экзамен. Там недавно уволили с должности заслуженного артиста РСФСР, бывшего начальника оркестра штаба Среднеазиатского военного округа - уволили как несправившегося. А тут какой-то бывший полковой дирижёр Гофман. Интересно, что из этого выйдет!
На сцене актового зала училища сидел большой духовой оркестр старших курсов. В зале находились комиссия из профессоров и педагогов, студенты. Задание было такое: показать работу с оркестром над незнакомым произведением.
Работа моя понравилась, и меня приняли дирижёром оркестра и преподавателем инструментовки и специнструмента.
Я понимал, что случилось это не без помощи профессора Н.П.Сергеева. Когда-то он присутствовал на Всеармейском конкурсе, видел и слышал моё успешное выступление.
Я занимался с оркестром музыкального училища два-три раза в неделю. К юбилею Д.Д.Шостаковича надо было подготовить серьёзную концертную программу из его произведений - праздничной увертюры, музыки к кинофильмам «Овод», «Молодая гвардия», прелюдий и другого. Шла тяжёлая репетиционная работа. В декабре 1986 года состоялся отчётный концерт. Он прошёл успешно. Были цветы, аплодисменты, дифирамбы в адрес оркестра и в мой адрес тоже. Так что, и в моей гражданской музыкальной жизни тоже был успех - не такой большой, правда, как в армии.

…Сегодня я живу в израильском городе Димоне. Это почти самый юг страны. У меня трое внуков и столько же правнуков. Жаль, что никто из них не пожелал стать музыкантом… Помните, я говорил – «не та династия»? Да, династии музыкантов у нас не вышло.
Я же продолжаю писать музыку, сегодня это песни. Некоторые звучат на подмостках израильских сцен, некоторые звучат в России. В Волгограде исполняют мою песню «И Волга-мать на всех одна», написанную на слова А.Плотникова к 65-летию Сталинградской битвы. Мою песню «Солдаты Победы» принял в репертуар Краснознаменный ансамбль российской армии имени Александрова.

- Кстати, сегодня этот выдающийся военный коллектив отмечает свой юбилей! И то, что в его более чем богатом репертуаре есть Ваша песня, о чем-то да говорит! Ведь так, Борис Ефремович? Разве нет?! И, по-моему, это как раз именно та самая ударная, возвышенная и устремленная в будущее нота, на которой стоит закончить наш рассказ.