Комментарии к дневнику

Сообщение от NeDo

А я бы не стала делить - вот тут поэзия, а вот тут философия....
...
...- вот тут-то я и поверила, тут-то и убедилась, что роза самая что ни на есть настоящая. И в раскаянии, что без должного трепета отнеслась. Настоящей чем она и не бывает!...

Поэзия - это тот элемент деформации в философии, который позволяет поверить, что она - настоящая.

.Альпа! Альпа!, - кричал Заратустра, подходя к воротам, когда трижды постучали, и продолжил: Кто несёт свой прах на гору?
.
Что значит это странное слово? Почему оно было произнесено именно в этот момент? Почему никаких других, неизвестных народу, слов больше не встречается?
.
Правда, прошло три года, надо извиниться, что я возвращаюсь к отставленной Вами теме. Но она (тема) только теперь попалась мне на глаза, и то, случайно.

Поматросила мужика...)))

Нам, как кошкам, приятно то слово,
Что помочь в час тяжёлый готово.
Редко лезем в карман -
Там бывает капкан,
Не до ласки и слово сурово ...

Кризис шлёпнул по нервам без пушек,
Даже бублики ссохлись до сушек.
Каждый личность и "я",
Понимаем себя,
Но скучаем без чая* и плюшек.
____________________
* Напитки по выбору ...

Без пирушек остались подружки,
Сохнут кружки и фыркают пушки.
Замутил ураган
Полный вод океан...
Прояснится - ждём в гости на плюшки.

Ну тыды я на лопатках, дорогая Хельза! И куды деваться от свово эгоцентризьму... С ним и будем доживать...

Сообщение от NeDo

На весах аптекарских не отмеряла. И даже не очень-то задумывалась о выделенных Вами компонентах. .

на "умышленность" я даже не намекала. просто отметила нечто общее и сказала, что это хорошо.

Вы, кстати, с Артемом, несколько по-разному высказались.

ну, это как раз (архе)типично

ощущения эпохи у меня не возникло. на мой взгляд, в текстах гораздо больше Вас, чем эпохи. это совсем не критика, надеюсь, Вы понимаете.

А коль эпохи разные, то, надо полагать, на его вкус не все "в духе Гайдна". Какие-то новые обертона и приемы все ж таки включаются.

мне кажется, Вы упускаете свое же "видоизменяя".

Натали! Спасибо Вам!
Очень дорого и лестно Ваше внимание.

Для Шопена – «здравствуй – прощай», аристократизм неуловимости.
Для Брамса - спуск с увядшими розами, «осенний покой»(с).
Для Гайдна – человеческая надёжность, основательность, психическое здоровье в музыке – в этом её универсальность. Будущее, если оно будет, принадлежит Гайдну.

Спасибо, милая NeDo!

получается, Вы пишете в духе Гайдна

наверное, так и надо об эстетическом: немного контекста, аналитика, художественное впечатление и суггестия - в соответствующей предмету концентрации.

созвучие музыке и эпохе

Дорогая Хельза! На весах аптекарских не отмеряла. И даже не очень-то задумывалась о выделенных Вами компонентах.
Но так Вы все верно "разложили."

Была цель как-бы освежить уже заветрившееся от многовекового употребления экзистенциальное ощущение от классики.
Чтоб и не аналитика, и не просто "болтология." А как-будто все это происходило вчера или сегодня утром... Напрямую как-бы без посредников. На минимальном пространстве, отведенном для слов.

Вы, кстати, с Артемом, несколько по-разному высказались. Артем - про соответствие музыке и эпохе.

А коль эпохи разные, то, надо полагать, на его вкус не все "в духе Гайдна". Какие-то новые обертона и приемы все ж таки включаются.
Толчок - это все-таки каждый раз своя сквозная метафора. Для Шопена - здравствуй прощай, для Брамса - спуск с увядшими розами.
А у Гайдна такой главной метафоры нет. Он такой получился менее центрированный, универсальный.

Отсюда относительная независимость характера драматургии от характера тематизма. Видоизменяя, не изменяет главному.

получается, Вы пишете в духе Гайдна

наверное, так и надо об эстетическом: немного контекста, аналитика, художественное впечатление и суггестия - в соответствующей предмету концентрации.

Нет, милая Лина. Не обращалась. Все ж таки у него серьезный научный академический журнал. Не думаю, что такие опусы там будут уместны. Да мне достаточно дневника. Публичности большой не жажду.

А к Filin'у не обращались?
У его журнала немало читателей.

Спасибо, родные!
Вместо той уже исчезнувшей мадам придется мне ответ держать. В свое время приносила все эти с позволения сказать эссе в журнал "Музыкальную академию", прям Кореву. Как-то не встроились эти тексты в академическое издание. В повседневной журналистике им тоже не место.
Спасибо форуму - приютил.

Ещё раз спасибо Вам, NeDo!
Только люди - не ангелы ...

Необыкновенно.

Роскошные эссе: поэтичный, небанальный, рафинированный слог, созвучие музыке и эпохе.

Пусть скрипит телега неловкой мысли, не минует колдобин и ухабов. Писать набело – гладко, стройно – нет возможности. В стремлении к завершенности либо вовсе не начнешь, либо рискуешь взять на себя чужие прерогативы. Прерогативы Неутомимой вышивальщицы новых контекстов, свивающей и развивающей нити пониманий.

Счастливо избежавший крайностей прямой линии. Преобразовавший ее в волнистую, петляющую кривую. Это след, оставленный интуитивно-мудрым самоограничением…

Смирен, скромен, человеколюбив. Он возвел чисто-человеческие добродетели в черту стиля. Спустя столетия лишь в обращении к нему мы прибегаем к фамильярному «папаша». Но и загадочен… В склонном к упрощениям поверхностном музыкальном сознании эта загадочность запечатлелась как любовь к сюрпризам.

Поверхностное сознание закрепило за ним и все неудобства позиции «догоняющего», одобрительно кивая, когда, наконец-то, он становился хоть издали похож на своих более молодых и более «передовых» современников. Его пытались хвалить за прыткость, быстроту«исторического» бега. А он вовсе не участвовал в дистанции. Он притягивал к друг другу эпохи, стили, школы, возвышенное и земное, рифмуя занятия искусством и прозу жизни.

Его уникальный жизненный опыт, в котором слава величайшего, несравненного соседствовала с воспоминаниями о колотушках и голоде в должности «осла, олуха и плута», нуждавшегося в понуканиях, его положение господина среди слуг и слуги среди господ вылепили личность выдающуюся. Он воспитывал вкус аристократов. Но самые крупные суммы он завещал своему слуге и кухарке.
«Мне милее люди моего состояния». Безупречная в своей тактичности формулировка. Как будто его случай не был абсолютно-единичным. Как будто уже на его глазах сфера творчества не становилась опасной зоной, грозящей катастрофами.

Биография Гайдна совпала с «биографией» многих жанров и форм, и в первую очередь, с«биографией» сонатной формы. Он принадлежал к той уникальной породе людей, которые с бывалым видом брались за что-то новое, абсолютно неизведанное. Парадоксальным образом опытность предваряла опыт. Идя нехоженой тропой, он уже знал ее вдоль и поперек, как будто имел карту и компас. Направляясь к будущему, повторял береговую линию прошлого. Не рядясь в тогу величия, свои открытия Гайдн претворял в скромный сюрприз.

В мироощущении Гайдна сосуществуют память о золотом веке и новое тревожное чувство драматичного существования в истории.Мощное жизнелюбивое излучение библейского союза «и», незыблемость общего русла придают его творчеству эпические черты. Отсюда относительная независимость характера драматургии от характера тематизма. Видоизменяя, не изменяет главному.

Гайдновская разработка – дерево с невысоким стволоми мощной кроной, развитыми боковыми ветвями. В отличие от Бетховена, Гайдн склоняется к признанию равноценности, равновероятности и привлекательности сразу множества исходов и выходов. Обнаруженные им предпочтения имеют случайный характер. Гайдн никогда не спешит. Напротив, он любит продлить удовольствие, задерживаясь на повторах полюбившихся фраз, оборотов. Он любит заплутаться в поисках и пробах разных тональных и мотивных направлений.

Он не склонен намеренно и декларативно артикулировать результат и уходит быстро, по-английски, ограничиваясь лаконичным и всегда в той или иной степени неожиданным движением, жестом. Любое завершение относительно. Как весьма относителен выбор и места, и времени прощания.
Расшатывание устоев, как и всякая преднамеренность, выходит из моды. Поэтому в моду снова входит Гайдн.

Любите ли вы Брамса?

Как хороши, как свежи были розы…

Аромат чуть увядших роз острее, чем свежих. Есть красота увядания, восхищавшая Пушкина в природе, Бальзака в женщинах. А пора увядания музыкального романтизма - при молниеносной стремительностии слитности стадий завязи и расцветания - была затяжной.
Брамс одним из первых заметил приметы и признаки будущего длительного и волнистого, чарующего и завораживающего спуска блистательной эпохи. Спуска, сначала медленного, с чередой ускорений и торможений… Ритм колыбельной, убаюкивание собственной боли в музыке Брамса рождены предчувствием и ритмами этого грандиозного спуска…

Сумерки богов…

Как жить в мире, покинутом богами? Многое тонет во мраке, контуры расплываются. Мучительное вглядывание в темноту, стремление угадать и удержать пропадающее из виду рождает причудливые и изменчивые, грандиозные и грациозные мерцающие миражи, приходящие на смену классицистской отчетливости.
В такие эпохи мироощущение художника неизбывно трагично. Вместо чаемого целого перед ним части, фрагменты. Вместо живой Снегурочки - подтаявшие льдинки, обломки. Из этих кристалликов льда вновь сотворить живую возлюбленную - непосильная, но единственно достойная задача для композитора-романтика, детектива-алхимика. Таким мне видится Брамс в своих поздних фортепианных интермеццо 90-х годов.

Чужой среди своих…

«Нельзя сочинять с такой быстротой, как прядут пряжу или строгают стружки» - в этих словах Брамса оживает дух его предков, ткачей и столяров. Память, воображение, предчувствие, перекрученные в нить творчества, ткут причудливые узоры, орнаменты, узлы. Ткань брамсовских интермеццо похожа на кружево, ажурна, легко собирается и распускается. Узор сливается с фоном, основой. Силуэт, рожденный тенью от трепещущей листвы. Строгий и хрупкий контур фонтана из соединяющихся и возобновляющихся капелек, струек. Процесс «выработки» такой красоты был основан на въедливой кропотливости умельца, Левши. «Сочинять не так уж трудно, но зачеркивать лишние ноты - вот что труднее всего». И еще: « Не доверяйтесь удачным находкам, сразу не пишите! Отложите в сторону и позже работайте над своим сочинением с новой силой».
Сын уличного музыканта и прачки, проведший юность в грязных портовых кабачках, почти притонах... И заключительный кадр биографии - блистательная, аристократическая венская публика, благоговейно, стоя аплодирующая своему смертельно-больному кумиру. Дистанция вполне диккенсовская, сказочная. Меж тем душевный опыт маргинала лишен всякой умилительности. Аристократизм в быту и в обхождении Брамсу претит. Но аристократизм чувств и мыслей был впитан и усвоен с жадной, ненасытной горячностью.
Утонченность и простонародность по-разному проступают у Шопена и Брамса. Шопен простонародное изображает, артистично перевоплощаясь. Брамс простонародное выражает, его в себе обнаруживая, выпуская на волю. Утонченность Шопена - утонченность достающего из бездонной шкатулки все новые и новые драгоценности. Утонченность Брамса - утонченность хранителя всегда единственного сокровища, которое - с неодолимой, ревнивой и бережной страстью - перебирают пальцами.

Трещина

Разошедшиеся створы маргинального существования, существование с трещиной, в трещине, нотирование боли, обаяние луны на ущербе. Брамсовская тема достигает временного, неустойчивого, хрупкого равновесия между стихийностью, непосредственностью высказывания и дальновидной, бережливой, расчетливой изобретательностью свободного каменщика. "Сотворенная из пены" или "выложенная из камня" - трудно сказать, чего в ней больше.
Водная и земная стихии, пестущие брамсовский гений, произвели особую переливчатость, переплетенность мелодико-тематических и фигурационных элементов. Проявление полифонических качеств порой созвучна шумановской сентенции: "Самой лучшей фугой будет всегда та, которую публика примет за штраусовский вальс". Возникает сугубо романтическая "незаконнорожденная" полифония поверх барьеров, когда перекрещивание двух фигурационных голосов производит преднамеренную звуковую иллюзию - эфемерный третий голос, возникающий из сцепления двух: 1+1=3.
При сильной близорукости Брамс не носил очки. "Зато многое плохое ускользает из поля моего зрения" - отшучивался он. "А многое ирреальное входит" - мог бы он продолжить. Видение, подернутое легкой дымкой, туманом, изморозью, ведет к утрате незыблемых границ. А потому Брамс столь же графичен, сколь и импрессионистичен, осуществляя сведение краев. Столь же рассудочен, сколь и импульсивен. Сумеречное освещение своей эпохи Брамс осознавал как личную драму: "Писать так красиво, как Моцарт, мы не можем..."
Но освещение начавшихся "сумерек богов" - тоже уникальный культурный шанс. Древние, давая свое понимание коллизии "фатум-человек", оставили изречение: "Мойры послушного ведут, а упирающегося тащат". Сократ, покидая поле заведомо проигранной битвы, по свидетельству очевидцев, медленно, невозмутимо, гордо вышагивал. Брамс в танце-поединке с судьбой едва заметно скользит по очень пологому склону.
Уют падения в темный бархат. Прямолинейное нисхождение преобразуется в нечто покорно-грациозное, подкупающее своей непреднамеренностью. Именно она улавливается в уступающей поступенности задушевнейших брамсовских мелодий. Ниспадающие, нисходящие, струящиеся, падающие... Звук за звуком. Капля за каплей... " Обреченно-падающее бытие в мире, искушая самого себя, одновременно, упокоительно."

"Чтоб не видать мне слез твоих..."

Он жил, упершись затылком в будущее, оборотившись лицом к прошлому. Его сознание преследовали отзвуки шагов гигантов. И все же он нашел укрытие и отдохновение в жанре, сконцентрированном на фиксации неисследимого скоротечного мига - в жанре интермеццо.
Название - " интермеццо" - проецируется на всю человеческую жизнь. Пришли ниоткуда, уйдем в никуда. Брамсовское искусство стремится к тому, чтобы растрогать, быть может даже вызвать слезы. Сочиняя и импровизируя, сам Брамс часто и громко рыдал ".
Мир музыки Брамса, где все близко, где все едино, где в центре - слабый, но не боящийся слез, новый брамсовский "негерой", претворяющий слабость в красоту...

Мазурки Шопена
«…исследования по теории детства …
главы фортепианного введения к смерти…»
Б.Пастернак

«Здравствуй» и «Прощай» - расхожие формулы для встречи расставаний. Вся жизнь протекает под их знаком. И пройдя зенит, мы переходим из владений принцессы «Здравствуй» во владения королевы «Прощай». Но так ли велика их противоположность?

Одушевление и одухотворение фигур и жестов прощания мы видим в шопеновских мазурках, в самом камерном и изощренном жанре его творчества. Прежде всего об этом свидетельствуют длинные коды многих, совсем небольших мазурок. Экспансия «Прощания» проявляет себя в том, что коды часто вводят эскизы-наброски новых мелодий. Порой цепь замыкается, начала и концы совпадают, совсем как в строчке «Неожиданное расставанье обещает встречу впереди».
Момент зарождения столь же магичен. Ответная экспансия «Здравствуй» находит свое выражение в том, что сама тема воспринимается как нечто, претерпевающее вот сейчас рождение.
В зайце утка, в утке яйцо, в яйце игла. Именно так появляются темы центральных разделов, самые теплые, ароматные, благоухающие грацией самой интимной и безыскусной, образуя иерархию внутреннего,сердце сердца … А нежное рукопожатие смежных эпизодов, когда мотив, замыкая одно, начинает другое, приводит«Здравствуй» и «Прощай» к апогею слитности.
Многократные повторы в шопеновских мазурках часто строятся на гармонической перекраске мелодических фраз, мотивов. С ними жаль расставаться, от них не оторваться, их не хочется покидать. Порой повторы утишают, заговаривают боль…Привкус фатального, не материализуясь в отдельную тему или раздел, дает о себе знать в эффектах освещенности, в распределении светотени. Все муки Тристана могут притаиться в парочке проходящих аккордов из шопеновских гармонических лабиринтов.

Мандельштам назвал гармонию срезом вечности. Общая копилка гармонических открытий, растиражированная, теряет прелесть новизны. Мерцания мажоро-минора уже во времена Шопена успели стать общим местом, штампом. Шопен возвращает им прелесть новизны, достоверность эмоционального опыта.

Шопеновские танцевальные миниатюры – не столько мазурки, сколько уходы и приходы к ней. Одежды фактуры, жанра, эпохи прилегают неплотно, оставляя зазор для голого существования
Фигура Шопена столь же масштабная, сколь и мистическая. Осуществить все романтические прозрения, избегнув всех романтических крайностей – такое представляется невозможным. Как не возможно сорвать цветок, не расщепив стебля. Каждодневная пища для эмоций и философских интуиций, средство приобщения к метафизическому единству, единству Здравствуй и Прощай…