В "Советской музыке", в №9 за 1972 год, была напечатана статья Ю. Корева (тогдашнего главного редактора журнала) о 15-й симфонии Шостаковича.
Мне тогда понравилась мысль автора статьи о некой периодичности в симфониях Шостаковича. Он разбил их на пять триад: 1-2-3, 10-11-12; 4-5-6, 7-8-9, 13-14-15.
Каждая из них образует "макроцикл". Первые две триады объединены тем, что за "чистой" симфонией следуют две программные с "революционной" тематикой. При этом первые симфонии в этих триадах характеризуются как "одинокие". Но №1 - одиночество "ранней выскочки", дерзкой и заявившей о себе со всей решительностью, тогда №10 - скорбное, недоступное одиночество; возможно, это самое одинокое создание во всей музыке Шостаковича, "самое гордое его творение".
Третья, четвертая и пятая триады тоже "гомологичны". Первые их "части" (4, 7, 13) суть героико-трагедийные, объективные (но нужно понимать,
Я стер свой список игнорирования и искренне прошу прощения у всех, кого обидел резким словом.
Мой смолоду бешеный характер сказывается даже сейчас. Иной раз я не могу владеть собой.
Прошу прощения!
Н. Мандельштам во второй книге "Воспоминаний" пишет:
"Приняв строевую аналогию, действующее поколение отказалось от таинственного дара щепки направлять поток, а вся европейская культура строилась именно на этом сознании. Его источник - христианское учение о самоценности личности. Человек в строю - не личность, а единица. Мысли строевой единицы никакой роли не играют, его мировоззрение не интересует никого - кто заглядывает в душу "пушечному мясу"?".
(Цит. по изд. 1990 г., "Московский рабочий", стр. 140-141.)
А инквизиция, измыслившая пытку водой или испанские сапоги, ведь наверняка руководствовалась "христианским учением о самоценности личности". Или нет? Или тут опять придется прибегать к лукавой (и столь же пошлой, сколь и лукавой) формуле, что вот учение-то само по себе было прекрасно, но его извратили и т.д., и т.п.?
Вот совершенно прелестная опера Паизиелло "Севильский цирюльник" (1782), видимо, одна из лучших комических опер своего времени. Две арии Розины - в конце первого акта "Giusto ciel, che conoscete" и в начале второго "Gia riede primavera" - достойны сравнения с лучшими лирическими ариями Моцарта. А большие ансамбли просто сильно пересекаются, например, с первым финалом "Фигаро" - вплоть до тематических заимствований.
Много моцартовских тем можно обнаружить и еще в одной опере Паизиелло: в "Мнимых философах".
Но целое у Моцарта все же слушается совсем иначе. Впрочем, писать о различиях куда труднее, чем о сходстве. Тут нужно анализировать с нотами в руках. Просто слухового восприятия недостаточно.
Потом нам очень трудно избавиться от давления имени "Моцарт", когда мы слушаем его современников. Миф о моцартовской исключительности так засел в эстетическом сознании, что эту исключительность почти невозможно редуцировать,