Сагайдачный Валерий Михайлович (25.05.1939-6.08.2009).
Пианист, педагог. Ученик Владимира Нильсена. Преподавал в Киевской консерватории на кафедре фортепиано. В 90х уехал в Грецию, где преподавал и концертировал.
Вид для печати
Сагайдачный Валерий Михайлович (25.05.1939-6.08.2009).
Пианист, педагог. Ученик Владимира Нильсена. Преподавал в Киевской консерватории на кафедре фортепиано. В 90х уехал в Грецию, где преподавал и концертировал.
Как жаль! Уходят старые кадры, пусть даже уехавшие. Приходилось немного общаться с ним. Помню, как попросил его уточнить название грандиозного опуса Хиндемита, который слушали в концерте Рихтера в Киеве в 85-ом. Тогда я познакомился с этой музыкой впервые. Он, естественно, ответил, что называется он “Ludus Tonalis” и прибавил, что музыканты называют его “люди стонали”.
Светлая память!
В 1983-ем, ещё будучи на последнем курсе музучилища, я пошёл на концерт педагогов фортепианной кафедры Киевской Консы. Было всякое барахло – Ерёменко, Витте, ещё пара калек. Все нудно мусолили какие-то пьесы. Но под конец объявили, «Валерий Сагайдачный». Его я не знал.
Вышел мужчина средних лет, высокий, красивый, с орлиным носом. Сел за рояль, и как заиграл! Пьеса была 3-я соната Прокофьева, в целом нетрудная пьеса, но она вся аж светилась. Его пианизм был изумительный, его весь вид за роялем показывал замечательный контроль и свободу. Я был очарован им тут же. Начал спрашивать о нём. Что мне рассказали, что это был его первый год преподавания в консе, что он только что вернулся из-за границы, где жил, преподавал, играл (я не помню в какой стране, кажется в Турции, что-ли...) Дали ему сразу же хороших учеников. Он также преподавал в музыкальной десятилетке. Ученики выходили все играющие, и играющие хорошо, свободно, полётно.
К тому времени пришло моё время поступать в консерваторию. Как студенту класса Орловой, я понимал, что мне была одна дорога – в класс Рябова, её мужа. Но я тогда уже смотрел на Сагайдачного влюблёнными глазами. И был мой шанс пойти в класс Сагайдачного – при поступлении, на собеседовании, меня спросили, в чей класс хочешь идти. Игорь Михайлович сидел в комиссии, он только мне один взгляд бросил, и я, покраснев, автоматически сказал, «К Игорю Михайловичу Рябову...» Сколько потом я сожалел из-за моей трусости (или чувства обязательства?) Для меня Рябов оказался педагогом хуже не придумаешь. Вовсе не потому что он был плохим педагогом – всё таки из его класса вышли такие люди как Симона Френкель, Валентина Лисица, и многие другие. Но мы по темпераменту не сошлись, и это была ужасная комбинация. Я начал в его классе просто хиреть и с каждым днём играть хуже и хуже. После года занятий, у меня было просто желание бросить заниматься музыкой. К счастью, загребли в армию. Это мне дало время подумать и разобраться что к чему. После армии, увы, к Сагайдачному попасть опять не получилось, так как его класс был забит до потолка – к тому времени от желающих у него учиться не было отбою. Я перешёл учиться к молоденькой тогда Людмиле Касьяненко. Она была играющей пианисткой, и замечательным, мыслящим артистом. Под её руководством, я расправил крылья и полетел в каком-то своём направлении. Но к Сагайдачному я иногда забегал проконсультироваться. В области механики игры на рояле у него не было равных. Он мне первым показал, что на рояле использовать мускулатуру - это пустая трата сил, что в рояль нужно расслабляться, и тогда он зазвучит хорошо. Он также с интересом наблюдал моё развитие – я всегда чувстовал, что он тоже бы был не против, если бы я учился в его классе. Несколько уроков, которые я у него взял, показали что он был идеальным педагогом для меня – и по мышлению, и по темпераменту... Как жаль, что этого никогда не случилось.
Я всегда нёсся на его концерты. Все они были интересные, и слушать его было увлекательно. Он может и не было богом за роялем, но ангелом – точно. Как сейчас помню, как он садился за рояль, клал свои превосходные лапы на рояль, и звуки просто лились... У него был очень большой звук, но никогда небыло усилия или грубости, жёсткости или стука. Его мелкая техника была такой серебристо-хрустящей, одно наслаждение. С лёгкостю он играл концерты Рахманинова, виртуозные пьесы Листа, сонаты Бетховена, Шопена. Все его исполнения были очень визуальны - мне его игра напоминала акварель или рисунок. Что интересно, он никогда не играл ту же пьесу одинаково в двух разных концертах, у него в интерпретации всегда был элемент импровизации. Звук у него был полётный, как у хорошего певца.
Когда Союз развалился, Валерий Михайлович уехал в Грецию. Он ведь по национальности был наполовину грек, и фамилия его отца была Каракурчи. В Греции, как я слышал, у него сразу не всё складывалось. Похоже, было сначала трудно, и поддержки особой со стороны греков у него не было. Но потом, кажется, всё пошло – и концерты с оркестрами, и соло, и преподавательская работа... Иммиграция – всегда тяжёлое дело.
Несколько лет назад от рака умерла его дочь, ещё будучи молодой женщиной – яркая была она. А теперь, и он ушёл.