"Диалоги кармелиток" в постановке Дмитрия Чернякова в Мюнхене
Монолог русского режиссера // "Диалоги кармелиток" в постановке Дмитрия Чернякова
1 из 4 В сценографии Дмитрия Чернякова, поставившего "Диалоги кармелиток" Франсиса Пуленка в Баварской государственной опере, монастырь больше похож на дачную веранду
Фото: Wilfried Hösl
Премьера театр
На сцене Баварской государственной оперы в Мюнхене состоялась премьера оперы "Диалоги кармелиток" Франсиса Пуленка в постановке режиссера Дмитрия Чернякова и музыкального руководителя театра Кента Нагано. Это уже второй, после "Хованщины", спектакль господина Чернякова на одной из самых знаменитых оперных сцен Европы. Рассказывает РОМАН ДОЛЖАНСКИЙ.
Второй спектакль на важнейшей оперной сцене Германии —свидетельство того, что из "русского гостя" Дмитрий Черняков уже превратился в равноправного члена клуба признанных оперных режиссеров Европы. Еще одним подтверждением этого вывода служит сам выбор материала: прежде москвичу Чернякову доверяли, будто экзотическому специалисту-этнографу, только русские оперы. Да он и сам признавался, что хочет по-настоящему открыть миру лучшие отечественные произведения этого жанра. "Диалоги кармелиток" Франсиса Пуленка — первая нерусская опера ("Макбет" Верди все-таки был совместной продукцией с Новосибирском, где и состоялась премьера), поставленная господином Черняковым вне России. Выбор был не его, а Мюнхена. Режиссер предупреждает недоумение всех, кто считает "Диалоги кармелиток" чуждым ему материалом, и признается, что сочинение Пуленка не входило в число его любимых произведений и что он долго колебался.
Опере "Диалоги кармелиток" почти полвека. Текст первоначально был сценарием фильма, написанным монахом-доминиканцем отцом Брюкбергером и Филиппом Агостини, а диалоги сочинил Жорж Бернанос. Сценарий потом превратился в пьесу, которой и воспользовался Пуленк. Некоторые считают, что в появлении оперы была очень заинтересована католическая церковь, чья репутация сильно пострадала в годы войны. Речь, впрочем, ведется о временах гораздо более отдаленных: в основу сюжета положен реальный эпизод Великой французской революции. В июле 1794 года, за десять дней до конца якобинского террора, в Париже были осуждены и в тот же день гильотинированы 16 монахинь-кармелиток. Речь в опере, таким образом, идет о революции и религии.
В спектакле Дмитрия Чернякова, человека, от католического, да и от революционного контекста весьма далекого, нет ни революции, ни религии — если понимать ее как институцию. Сюжет переосмыслен им радикально, последовательно и очень увлекательно. Режиссер привнес в "Диалоги кармелиток" тему, которая остается для него одной из главных,— противостояние человека и толпы, беззащитность индивидуальности перед массой. В оригинальных "Диалогах кармелиток" толпа появляется один раз — на площадь, где казнят монашек, приходят охочие до кровавого зрелища зеваки. Дмитрий Черняков выводит ее на сцену еще один раз, в прологе, показанном еще до того, как Кент Нагано взмахнет дирижерской палочкой. На сцене — современная уличная толпа, шум городского транспорта, толчея спешащих по делам и не видящих друг друга людей. И только одна женщина стоит в оцепенении, отчаянно вглядываясь в пустоту,— это Бланш де ля Форс. Та, которая в канонических "Диалогах кармелиток" уходит, мучимая сомнениями и страхом перед реальностью, в монастырь — чтобы потом добровольно присоединиться к осужденным сестрам и последней взойти на эшафот.
У Дмитрия Чернякова (как всегда, он сам придумал сценографию к спектаклю) "монастырь" представляет собой деревянную дачную террасу, старую и высохшую, с большими окнами — напоминание о каком-то подмосковном эдеме советских времен. Собственно говоря, большая часть действия, все сцены в монастыре, происходит именно на этой террасе, где живут женщины в немодных выцветших кофтах — некая секта удалившихся от мира людей. Господин Черняков изумительно придумал явление этого "острова" мечты — когда далеко-далеко в глубине пустой громадной сцены появляется освещенный островок и медленно плывет, точно небесное тело в невесомости, к авансцене. Потом домик будет неслышно поворачиваться своими стенами на авансцене — и эта красивая лирическая созерцательность лишь оттеняет бушующие внутри страсти.
Бланш, мучимая страхом перед жизнью и поисками ее смысла (Сюзан Гриттон не только прекрасная певица, но и хорошая актриса), попадает в это женское сообщество в момент смены власти: умирает прежняя настоятельница, и несколько обитательниц эскапистской секты вступают в борьбу. Для режиссера центральной фигурой становится мать Мария. Собственно говоря, именно в ее столкновении с Бланш и заключено главное напряжение второй части спектакля. Режиссер делает мужеподобную, жестокую (умирающую настоятельницу она только что не избивала) мать Марию предательницей: когда тучи над обитательницами таинственной террасы сгущаются, Мария, прежде чем исчезнуть, передает список сектанток некоему представителю власти, который именно по этой бумажке и зачитывает невинным смертный приговор.
Религиозное исступленное мученичество Дмитрию Чернякову вряд ли интересно. Жертвенность не во имя Бога, но для конкретных людей становится итогом сомнений и мучений Бланш. Сбежав из разоренной секты, она возвращается в нее буквально в последний момент. Дмитрий Черняков не разъясняет социальный механизм, который вдруг дает сбой — никакой казни нет, но женщины, запершись на своей терраске, готовятся пустить из больших красных баллонов газ и взорваться. Толпа за ограждениями собралась посмотреть взрыв, но в последний момент Бланш прорубает стену дома и по одной выносит оттуда женщин. В музыке к последней сцене у Пуленка явственно слышен свист ножа гильотины. У Дмитрия Чернякова же каждая музыкальная смерть превращается в спасение еще одной жизни. И только сама Бланш не успевает спастись, наконец-то обретя тот смысл, который она так мучительно искала.
12.04.2010, 11:33
femmina
Безумству слабых...
"Диалоги кармелиток" Дмитрия Чернякова в Баварской национальной опере
2010-04-05 /
Кармелитки готовы к мученической смерти. Фото Вифреда Хёсля.
Опера Пуленка «Диалоги кармелиток», московской публике известная по спектаклю Дмитрия Бертмана в Геликон-опере, вышла на минувшей неделе в Мюнхене. Режиссер и художник спектакля – Дмитрий Черняков. Дирижировал премьерой Кент Нагано, три года назад здесь же дирижировавший «Хованщиной» в постановке Чернякова.
О чем спорят кармелитки у Пуленка? О том, как правильно становиться мучеником: по собственному желанию или как можно дольше этому сопротивляясь, подавляя в себе желание быть героем и принимая мученичество в самом конце, когда уже нет сомнения, что это Господь Бог избрал тебя для подвига. То есть спорят не о том, хватит ли сил для подвига, а о том, какой подвиг – подлинный. Предмет и правила спора кажутся слишком экзотическими, чтобы успевать понимать, с чего вдруг плавная и обтекаемая пуленковская фраза взмывает гневом, чтобы потом вновь улечься в смирении. Споры у кармелиток, по-видимому, затухают так же, как и разгорелись. Это особенность фрагментарной, лоскутной драматургии «Диалогов», где все – пунктиром.
Черняков отдает должное и текучей плавности, и скрытым водоворотам оперы. Единственный элемент декорации – маленький, светящийся изнутри деревянный домик, прибежище некой религиозной секты – описывает круги по огромной темной сцене. Как дрейфующий дом в океане Соляриса (сценография Чернякова, свет – Глеба Фильштинского). Домик поворачивается своими гранями, вторя той созерцательности, что доминирует в музыке. Но внутри него людей разворачивают гораздо более мощные течения.
Действие оперы Пуленка прослеживает судьбу Бланш де ля Форс – и стремящейся в гордыне своей к мученическому подвигу, и страдающей болезненными страхами. К кармелиткам ее приводит и то и другое. И встречает она тут и то и другое. Внутренняя драма Бланш останется не раскрытой, если не будет понята – крайне зашифрованная – психомахия между двумя другими героинями: матерью Марией и новой настоятельницей кармелиток. Черняков прекрасно эту драму расшифровывает.
...Только что избранная старшей мадам Лидуан (Соиле Исокоски) держит свою первую речь перед сестрами. У Чернякова она звучит под аккомпанемент размеренной хозяйственной деятельности: кто-то развешивает травы для сушки, кто-то укладывает яблоки на зиму, кто шьет, кто вырезает из бумаги узор. Журчат мимо слова о том, какие трудные теперь времена (действие «Кармелиток» в оригинале происходят в годы Французской революции, у Чернякова – в наше время). Под конец мадам Лидуан просит что-нибудь добавить мать Марию (Сюзан Ресмарк). Та была приближена к старой настоятельнице; наверняка, на это место могли выбрать и ее. Свое поражение мать Мария переносит с должным смирением. Но тем внушительнее ее преимущество во влиянии на сестер: одной ее фразы достаточно, чтобы они по какому-то внутреннему импульсу встали. Только что настоятельница делала размеренное внушение, что молитва и есть их главное дело. Мать Мария в мгновение ока смогла это доказать. Молитва звучит так, что меркнет очарование земных дел.
В конце Черняков сделает мать Марию предательницей – мы видим, как она передает список, по которому представитель власти в следующей сцене будет объявлять сектанткам приговор. Этим вроде бы объясняется ее упорная борьба за то, чтобы сестры приняли стезю мученичества. То деликатно подталкивала, то убеждала, то вдохновляла личным примером. Черняков имел основания, чтобы заподозрить мать Марию: в предпоследней сцене таинственным образом именно она одна остается на свободе и вынуждена принимать утешения исповедника, что кармелиткам уже не нужна ее жертва. В опере Пуленка – это первая сцена, где доселе несгибаемая мать Мария представлена в момент слабости. В концепции Чернякова ее надо будет назвать первой, где «встроенный агент» мать Мария вдруг начинает, видимо, ощущать свою близость к тем, к кому она была встроена и кого предавала. Может, все-таки не только задача уничтожения сектанток, но и что-то другое руководило в ее агитации за мученичество?
Черняков, как всегда, ироничен к патетическим проявлениям. У него и Бланш (Сюзан Гриттон) высокомерна и смешна, когда, поведя плечами, иератически вещает приехавшему за ней брату о своем посланничестве – и ломается, замечая, что тот уже ее не слушает, ушел. Черняков не верит в хорошо задуманное мученичество.
Бланш оказывается у него сильной тогда, когда она слаба. Когда, не имея силы присоединиться к своим сектанткам, она оказывается вне их «скита», где – видимо, они сами – приведут в исполнение смертный приговор.
У Пуленка опера заканчивается гильотинированием кармелиток. Со смиренным хором они выходят на помост. Хором, который гаснет по мере того, как лишаются жизни его поющие. Последняя фраза принадлежит Бланш, выходящей из толпы и кладущей свою голову на гильотину.
В мюнхенском спектакле там, где у Пуленка музыка в первый раз прерывается грохотом опустившейся гильотины, Бланш выбивает доской дверь скита. Там, где одна за другой исчезали сестры, – они появляются, на руках у Бланш. Она выносит их, наглотавшихся газа, на воздух. Одну за другой. И исчезает в поисках кого-то еще. Ее последняя фраза прозвучит из облака дыма, поднявшегося над взорвавшимся домом.
12.04.2010, 12:08
Андрей C.
"Господин Черняков изумительно придумал явление этого "острова" мечты — когда далеко-далеко в глубине пустой громадной сцены появляется освещенный островок и медленно плывет, точно небесное тело в невесомости, к авансцене. Потом домик будет неслышно поворачиваться своими стенами на авансцене — и эта красивая лирическая созерцательность лишь оттеняет бушующие внутри страсти.
"
Это тема "освещенной изнутри дачной веранды" - одна из архетипических в сознании Чернякова. Она возникла в "Китеже" (МТ).
Очень личный, и в тоже время, объективный образ. Аналогично: в моем детстве - дачная терраса в Болшеве - за белыми переплетами - черная ночь и "жулики" - до сих пор это мне снится.
12.04.2010, 14:20
AlexAt
Цитата:
Сообщение от Андрей C.
"Господин Черняков изумительно придумал явление этого "острова" мечты — когда далеко-далеко в глубине пустой громадной сцены появляется освещенный островок и медленно плывет, точно небесное тело в невесомости, к авансцене. Потом домик будет неслышно поворачиваться своими стенами на авансцене — и эта красивая лирическая созерцательность лишь оттеняет бушующие внутри страсти.
"
Это тема "освещенной изнутри дачной веранды" - одна из архетипических в сознании Чернякова. Она возникла в "Китеже" (МТ).
Очень личный, и в тоже время, объективный образ. Аналогично: в моем детстве - дачная терраса в Болшеве - за белыми переплетами - черная ночь и "жулики" - до сих пор это мне снится.
у Мити это не "остров мечты", а "функциональная единица" индивидуального режиссерского стиля, которая может приобретать совершенно разные смыслы...
12.04.2010, 15:12
Андрей C.
Цитата:
Сообщение от AlexAt
у Мити это не "остров мечты", а "функциональная единица" индивидуального режиссерского стиля, которая может приобретать совершенно разные смыслы...
Конечно, "островок спасения" в довольно страшненьком внешнем мире.... но ДЧ - находка для семиотических упражнений подсознания. "функциональные единицы": 1)трехрожковая люстра, 2) шкаф "славянский", 3) кувшинчик белый фаянсовый; но это, так, шутки... а вообще он умеет убеждать всех участников в актерской задаче.
12.04.2010, 15:16
AlexAt
Цитата:
Сообщение от Андрей C.
Конечно, "островок спасения" в довольно страшненьком внешнем мире.... но ДЧ - находка для семиотических упражнений подсознания. "функциональные единицы": 1)трехрожковая люстра, 2) шкаф "славянский", 3) кувшинчик белый фаянсовый; но это, так, шутки... а вообще он умеет убеждать всех участников в актерской задаче.
вот-вот-вот...
ладно, посмотрим на неделе, что там с "Кармелитками" на самом деле придумано... 8)
