Ответ: Памяти Святослава Теофиловича Рихтера.
Хорошо известно, что Рихтер играл и записал только 8 из 12 Трансцендентных этюдов Листа:
No.1 – Preludio
No.2 - in a
No.3 – Paysage
No.5 - Feux folletsin B-flat
No.7 – Eroica
No.8 - Wild Hunt
No.10 - in f
No.11 - Harmonies dusoir in D-flat
Но полный ли этот список?
В фильме Монсенжона есть фрагмент из старого советского фильма “Композитор Глинка”, где Лист (Рихтер) играет свою транскрипцию “Марша Черномора”. Но Монсенжон пропустил начало фрагмента - Лист заканчивает играть какую-то свою пьесу, после которой начинается знаменитый эпизод с Маршем. Я не мог сообразить, что же это за пьеса, окончание которой мы слышим. Среди записей Рихтера такой нет! Копию советского фильма я пару лет тому назад послал в Торонто Атешу Танину, и вот в его обновленном каталоге появляется запись:
Etudes d'execution transcendante No.9 – Ricordanza
52 - Playing Liszt in the Film "Mikhael Glinka" - ending only - (VHS)* [N]
Возникает вопрос: выучил ли Рихтер весь этюд или только его окончание? С другой стороны, зачем, имея в репертуаре другие произведения Листа, надо было играть отрывок из вещи, к которой он никогда больше не возвращался? Возможно, Лист в Петербурге играл именно этот этюд.
Ответ: Памяти Святослава Теофиловича Рихтера.
В альманахе для школьников "Музыка и ты" (#7, М.: "Советский композитор", 1988 опубликована любопытная статья Д.Кабалевского.
В конце 30-х годов я вел в Московской
консерватории курс ознакомления с музыкальной литературой. Ходить на эти занятия положено было теоретикам и композиторам. Но иногда в класс заходили студенты с других факультетов. Естественно, что не всех своих слушателей я знал в лицо и по фамилии.
Классы тогда еще не были радиофицированы, и симфоническую музыку мы играли в четыре руки. Принес я как-то Третью симфонию Малера. Попробовал сыграть с одним студентом — ничего не вышло. С другим — тоже не получилось. «Неужели никто не сможет этого сыграть?» — обратился я к классу, понимая, впрочем, что задал нелегкую задачу.
«Попробую», — смутившись, сказал незнакомый мне, очень скромный и чуть-чуть нескладный юноша. Он быстрой походкой подошел к роялю, сел рядом со мной за «первую партию». Через несколько тактов я почти перестал понимать, что происходит. Такой талантливой и мастерской игры с листа я еще никогда, кажется, не встречал. Сознаюсь честно: я — профессор! — еле-еле свел концы с концами, чувствуя явное превосходство над собой этого незнакомого студента с огромными руками...
Когда мы доиграли первую часть симфонии, я спросил своего юного партнера: «Как ваша фамилия?» Он опять почему-то смутился и ответил: «Рихтер»...
Ответ: Памяти Святослава Теофиловича Рихтера.
Г.Фрид. Дорогами раненой памяти. Воспоминания. "Московская консерватория: 1932-1939". Общежитие.
Почему людям кажется, что, когда они были молоды ("В мое время"), все было лучше? Быть может, потому, что в молодости мы живем в настоящем, а с каждым ушедшим годом на нас надвигается будущее, в котором мы чувствуем себя неуютно?И все же, когда я думаю о Московской консерватории тридцатых годов, мне тоже кажется, что "в мое время" было лучше. То были золотые годы Консерватории. Ее профессора, педагоги представляли собой блестящее созвездие выдающихся личностей. Общежитие. Худший вид коммуналки. В нем нечто противоестественное: взрослых людей с разными характерами, привычками, вкусами заставляют жить вместе, подчиняясь единому, Бог весть кем устанавливаемому распорядку. По такой схеме живет тюрьма, лагерь, казарма. Так жили и все мы - "советское общество". И другой страны, "где так вольно дышит человек", мы не знали.Что ж удивительного в том, что я, до того бездомный, в общежитии чувствовал себя хорошо? В начале войны, на Дальнем Востоке, пришлось мне жить в помещении на 98 человек. Но когда в большой квартире живешь совсем один - тоже плохо. Где же золотая середина? И есть ли она?Семь лет, с 1932 по 1939 год, прожил я в общежитии. И вспоминаю его с теплом, ибо эти годы я провел в окружении музыкантов, среди которых нашел замечательных друзей. В трудное время, а оно всегда было трудным, их тепло оказывалось особенно ценным...Небольшой, выкрашенный светлой клеевой краской дом имел с фасада три этажа. Когда я поселился в нем, он был набит музыкантами. Жили по-царски: по 4-5, редко 6 человек в комнате, а кое-где даже по трое. В каждой комнате находился рояль или пианино...Дом номер 6 по Дмитровскому переулку был объят звуками. Они обрушивались на прохожих. Врывались в соседние дома. Эхом отдавались на Большой Дмитровке и аристократической Петровке. Дом был огромным универсальным инструментом - суперорганом, в звучании которого сочетались клавишные, смычковые, ударные, деревянные, медные духовые инструменты. На этом дьявольском инструменте одновременно звучали произведения различных эпох, стилей, направлений...В общежитии, находясь постоянно среди музыкантов, я понял, какой упорный, невероятный труд является основой их жизни - тяжелой, богемной, похожей и на драму, и на фарс. Помноженный на талант, он рождал выдающихся, порой великих музыкантов, ставших гордостью нашего искусства...В 1935-36 учебном году в Консерватории появились два студента. Пианисты, поступившие в класс Генриха Густавовича Нейгауза, они приехали в Москву почти с разных концов планеты. Один из них - высокий, худенький, с рыжеватой шевелюрой 20-летний Слава Рихтер, прибыл из Одессы, едва ли не самого музыкального города мира. Другой - 16-летний Толя Ведерников - из Харбина, одного из культурнейших русскоязычных городов Китая... Вскоре родителей Ведерникова репрессировали. Отца Рихтера эта участь постигла в начале войны. Я познакомился с ним в Одесском оперном театре, где он работал пианистом и, кажется, органистом. Я уже находился на срочной службе в армии. В 1940 году, попав в Одессу, я посетил знаменитый оперный театр. В антракте я подошел к оркестру и попросил музыкантов вызвать Теофила (не помню его отчества) Рихтера. Ко мне вышел приветливый, скромный человек, как мне показалось, небольшого роста (может быть, потому, что он стоял внизу, в оркестровой яме у дирижерского пульта, а я - наверху, перегнувшись через барьер). Узнав, что я близкий друг Славы, он протянул ко мне руки, пожав мои. Мы проговорили весь антракт. Его гибель я воспринял как смерть человека, которого знал и о котором сохранил мимолетные, но теплые личные воспоминания.С Рихтером и Ведерниковым меня связывала тесная дружба. Она привела к замечательному начинанию, оставившему след в нашей студенческой жизни.В 38-ом году в Консерватории начал работать Творческий кружок. Инициаторами его создания были пятеро студентов: пианисты Вадим Гусаков, Толя Ведерников, Слава Рихтер, Кира Алемасова и я.В Творческом кружке каждый из нас отдавал предпочтение музыке тех композиторов, под влиянием которых находился в то время. Для Гусакова это были Шопен и Скрябин. Для Ведерникова - импрессионисты: Дебюсси, Равель, а также Хиндемит. Кира Алемасова вела журнал кружка и, по-моему, не имела ярко выраженных пристрастий. Я считался апологетом Стравинского. Слава Рихтер был всеяден. Моцарт и Р.Штраус, Шуберт и Кшенек, Пуччини, Брамс, Чайковский, Берлиоз - все были предметом его увлечения.Задачу кружка мы видели в исполнении неизвестных или редко звучавших сочинений, а также в прослушивании и обсуждении произведений наших коллег - молодых композиторов. Кружок посещали студенты разных факультетов и кое-кто из педагогов; чаще других Генрих Густавович Нейгауз. Долгоиграющих пластинок, магнитофонов еще не было. Поэтому симфоническая, оперная, хоровая музыка звучала на фортепиано в две или четыре руки. Иногда привлекались певцы. На одном из вечеров Рихтер исполнил "Турандот" Пуччини. Звучали мало известные в то время произведения: "Весна Священная" Стравинского, "Художник Матисс" Пауля Хиндемита, Симфонические вальсы Равеля и многое другое.Сейчас в творческом объединении тех лет я вижу прообраз Московского молодежного музыкального клуба, организованного в 1965 году...С Рихтером и Ведерниковым мы постоянно встречались в Консерватории, посещали концерты, устраивали вечеринки, совершали совместные прогулки. Иногда я с ними приходил домой к Нейгаузу. Но если меня спросить, что же было главным в нашей дружбе, я бы ответил: музыка!..Рихтер иногда приходил ко мне в общежитие. Когда я готовился к экзамену по музлитературе, он знакомил меня со многими неизвестными мне произведениями. Среди них были и те, знание которых не было предусмотрено экзаменационными требованиями. Именно они представляли для меня особый интерес; например, оперы Кшенека "Джонни наигрывает", "Прыжок через тень", Хиндемита "Новости дня" и другие. Однажды Слава для нашего обоюдного удовольствия сыграл полностью драматическую легенду Берлиоза "Осуждение Фауста". При этом он пел на немецком языке все вокальные партии.За годы нашей студенческой дружбы не помню, чтобы я был свидетелем занятий Рихтера рисунком или живописью. Об этом я узнал уже после войны. Проявилось, конечно, его общее художественное дарование. Но мне кажется, его живопись носит экспромтный, случайный характер, обнаруживая способности, не получившие должного развития.Как-то в 1948 году, когда я был у него, во время нашей беседы он взял со стола листок промокашки и цветными - красным и синим - карандашами набросал городской пейзаж, как бы сверху - из окна. Рисунок получился очень живой. Я забрал его, окантовал и до сих пор храню у себя.Странно, со многими близкими друзьями я на протяжении десятков лет оставался "на вы". В то же время (что менее странно) был "на ты" с людьми мне чуждыми. С Рихтером полвека мы говорили друг другу "вы". И перешли "на ты" лишь в конце восьмидесятых, когда он устроил "мальчишник", пригласив под Новый год нескольких давних друзей: Толю Ведерникова, Володю Чайковского, Виктора Мержанова и меня. Мы пришли в просторную квартиру Рихтера на Большой Бронной. Огромный кабинет с двумя роялями украшали рождественские игрушки. Гирлянды разноцветных лампочек свисали с потолка. Несколько тонко подобранных картин оттеняли пространство стены. Тихо звучала музыка. Потом, в другой комнате, сидели за столом, уставленным вкусными яствами. Зашла Нина Львовна Дорлиак (она занимала смежную квартиру), неся рождественского гуся с яблоками, распластавшего на красивом блюде крылья, точно призывающего: ешьте меня, вкушайте, наслаждайтесь!С Ниной мы не успели даже поздороваться. Замахав руками, Слава закричал: - Нина, Нина, уходите! Сегодня "мальчишник", они не должны вас видеть! (С женой Рихтер был тоже "на вы").Бедная Нина Львовна, передав гуся охотно взявшему его Вите Мержанову, спешно скрылась в свои апартаменты.Мы принялись за еду. Гусь и яблоки были замечательные. Вглядываясь в лица моих постаревших друзей, я уносился мыслями в голодное прошлое.После ареста родителей Ведерникова я нередко перебирался из общежития к нему на Ленинградское шоссе. Там, в небольшой комнате на втором этаже замысловатого дома, с ним и Славой мы проводили поздние вечера и ночи в разговорах, музицируя, читая вслух Метерлинка, Гамсуна, Пастернака. На единственной кушетке могли уместиться лишь двое. Поэтому все трое мы спали на полу, прикрываясь ветхим пуховым одеялом. "Помнишь, как хорош хлеб, когда он достался чудом и его едят вдвоем?" (из письма Надежды Мандельштам Осипу). Мы ели его втроем. И он был вкусен. Он давал нам возможность заниматься искусством, которое лишь одно казалось смыслом жизни.
Ответ: Памяти Святослава Теофиловича Рихтера.
Цитата:
Сообщение от
Yuriy
Такой талантливой и мастерской игры с листа я еще никогда, кажется, не встречал.
(слова Кабалевского.)
Вот самый впечатляющий эпизод в этом роде, о котором я когда-то прочитал (к сожалению, сейчас не смог найти источник, и пересказываю по памяти):
Дело было во время войны. В полутемном помещении -- при свечах (!) -- Рихтер играл только что законченную автором симфонию (кажется, Прокофьева, но не уверен). Играл с листа никому (и ему самому в том числе) не знакомую (!) симфонию по рукописной (!) партитуре (!), не только в темпе и точно выявляя все оркестровые голоса, но и мгновенно глубоко проникая в образный строй произведения.
