Ваши мысли близки мне...но и чистота и ирония имееют другие оттенки...я бы их сохранил :)Цитата:
Сообщение от rut
Недаром я говорю о поиске стоического романтизма...
Вид для печати
Ваши мысли близки мне...но и чистота и ирония имееют другие оттенки...я бы их сохранил :)Цитата:
Сообщение от rut
Недаром я говорю о поиске стоического романтизма...
Так... если в морали и этике я еще могу разобраться, то романтизм с каждым Вашим постом становится для меня все более непонятным :beer:Цитата:
Сообщение от arkdv
По-моему, ирония – это когда глубинные связи между вещами сдвигаются с мест и пускаются в пляс. Романтично ли это? Если да, то весь ХХ век – сплошной романтизм...
Неужели это для тебя открытие? Слушать тишину, или наблюдать полет вертолетов (вот привязались сегодня...:silly: ), наслаждаться шумами природы и пытаться ей подражать - не подлинная ли детскость? Романтизм XIX века - куда искушеннее...Цитата:
Сообщение от 8u8
Глубинная связь между вещами? Что это, коллега?Цитата:
Сообщение от 8u8
Один из возможных вопросов-ответов: Не само движение ли это? Не вечный ли танец природы? Мне близок Гераклит...Хотите его считать первым романтиком? Ок! :)
Опубликовано в журнале:
ДиН публицистика
Булат ГАЛЕЕВ
ЗНАМЕНАТЕЛЬНАЯ ВСТРЕЧА: СВИРИДОВ О СВЕТОМУЗЫКЕ
(К 90-летию великого русского композитора)
Среди разного рода экспериментов в области синтеза музыки и света, начатых в 1962 году с исполнения “Прометея” А.Скрябина со светом, в деятельности казанской группы (сейчас НИИ) “Прометей” особое место занимают так называемые светомузыкальные фильмы. После любительских попыток создать абстрактные киноэкранизации музыки Скрябина (“Прометей”, 1965 г.), Вареза (“Вечное движение”, 1969 г.) лишь в 1975 г. представилась возможность снять фильм уже в профессиональных условиях – на Казанской студии кинохроники. В официальных планах студии и в титрах фильм именовался “Светомузыка”, но реально за ним закрепилось название музыкального произведения, взятого за его основу: “Маленький триптих”. Это небольшое симфоническое произведение написано великим русским композитором Г.Свиридовым, и фильм снимался, так сказать, с его “благословения”, т.е. при предварительном согласовании с ним самого замысла – дать этой прекрасной музыке светоживописную трактовку средствами кинотехники.
После завершения фильма, 29 января 1976 г. в одном из просмотровых залов “Мосфильма” состоялась встреча композитора Г.Свиридова с постановщиками светомузыкальной картины Б.Галеевым (режиссер) и И.Ванечкиной (сценарист). Кроме этого фильма был показан еще один, экспериментальный ролик “Вечное движение” на музыку “Электронной поэмы” Э.Вареза, снятый нами ранее. На просмотре присутствовали также кинорежиссер М.Швейцер и музыковед А.Золотов. В ходе встречи состоялась следующая беседа, которая была записана нами по памяти сразу после этой встречи.
Б.Галеев: Мы рады показать Вам, Георгий Васильевич, нашу работу, осознавая при этом возможность естественной авторской реакции “неприятия” чужого материала, введенного нами, – мы это понимаем – в уже законченную структуру Вашего произведения, отнюдь не предназначенного для исполнения со светом.
Фильм снимался не для широкого проката – для демонстрации на одной из международных выставок. Мы были связаны условием продолжительности музыки в одну часть кинопленки (чуть более 10 мин.), и – уже сами решили – необходимостью выбора музыки именно отечественного композитора. Прослушав десятки произведений, мы безоговорочно остановились на Вашем “Триптихе”. Музыка привлекла нас не только “незаигранностью”, но, прежде всего своей свежестью, подлинно русской родниковой чистотой. Подошла она для наших целей и потому, что в десять минут звучания вложено большое содержание очень разных по материалу частей. Простите, я по памяти воспользуюсь своим текстовым режиссёрским вступлением к фильму: это пейзажная, напевная первая часть (образ Родины, России), короткая вторая часть (образ испытаний и борьбы) и, наконец, искрометная, звонкая третья часть (образ радости бытия), прерываемая на взлете неожиданным ударом и завершаемая темой прощания с миром. Это прощание просветлено осознанием вечности жизни вообще... Надеемся, мы правильно поняли суть “Триптиха”. И что хочется особо подчеркнуть – мы решили световыми средствами углубить эту финальную мысль. Наперекор угасанию “стука сердца” в конце, экран высветляется в космическую голубизну, смыкаясь таким образом со световым решением начала произведения.
Г.Свиридов: Это очень интересно, я не против такой трактовки, но – давайте вначале посмотрим.
(Показываются поочередно оба ролика – “Маленький триптих” и “Вечное движение”.)
Г.Свиридов: А вы знаете – мне понравилось. Я первый раз вижу подобное, свет и музыка... Здесь уловлена суть музыки. Особенно интересны первая и третья части “Триптиха”. А вторая – простите, я не совсем понял, что вы хотели...
И.Ванечкина: Она очень короткая, всего 28 тактов. Свет решен просто: что-то, похожее на силы мрака, на черную птицу Чюрлёниса (уже из его “Триптиха”), “задавливает” сверху чистый пурпур, а затем силы света вновь опрокидывают темноту... У Вас дважды проводится эта тема медных.
Г.Свиридов: Возможно, и похоже на Чюрлёниса, но я этого не воспринял.
Б.Галеев: Или у нас не удачно, либо (простите, проверено в опыте) необходим повторный просмотр. Обычно мы показываем наши фильмы два раза – чтобы поначалу просто “познакомить” с новой музыкой и, главное, с новым материалом, светом. Но в данном-то случае музыка для зрителя знакомая... Выходит – мы сделали неубедительно.
И.Ванечкина: Георгий Васильевич, если сравнить наши два фильма...
Г.Свиридов: Мне, скажу откровенно, больше понравился Свиридов, чем Варез. Объясню почему. Электронная, конкретная музыка исчерпала себя в 60-ые гг. Я много слушал её – она быстро приедается при всем, казалось бы, бесконечном разнообразии средств. При всей своей красочности это скучная музыка... В изображении у вас такая же – пусть это и интересно очень сделано – отвлеченность, абстракция, в нем нет места никаким ассоциациям. Получается просто в два раза скучнее – сознанию не за что “зацепиться”. Нужно было бы делать наоборот. К Варезу – конкретное изображение...
Б.Галеев: Простите, я перебью, Вы попали прямо в точку. Варез писал эту музыку именно для сочетания с конкретными образами, даже больше – со статическими фотоизображениями людей, Христа, машин (в павильоне фирмы “Филипс” на выставке ЭКСПО-58, в Брюсселе).
Г.Свиридов: Вот видите. Кстати, в “Триптихе” иногда то же самое: изображение и музыка слишком близки друг к другу, близки по содержанию, по вызываемым ими ассоциациям. Получается – в обоих случаях – местами и в “Триптихе”, не только во втором фильме, знаете ли...
Б.Галеев: “Масло масляное”?..
Г.Свиридов: Да, да. И это нехорошо. Надо дать повод для возникновения новых ассоциативных связей...
И.Ванечкина: Нужен контрапункт! Наш основной теоретический тезис – добиваться единства звука и света на уровне слухозрительной полифонии, а не взаимного их дублирования, не “масла масляного”. Это отстаивал еще Скрябин в своих послепрометеевских планах, – а наша группа потому и называется “Прометей”, что мы себя считаем себя последователями Скрябина...
Г.Свиридов: В “Триптихе” все же свет чаще идет за звуком, повторяет его. Было бы лучше, если такая содержательная, с определенной драматургией, музыка сочеталась с более отвлеченными образами.
Б.Галеев: Мы откроем, так сказать, секрет. Предполагая, что фильм выйдет на широкий экран, мы, конечно, понимали, что начинать приобщать аудиторию к светомузыке, положим, с “Вечного движения”, с Вареза – значит, просто “отпугнуть” зрителя. Поэтому, прежде всего, музыка была выбрана неэлектронная, “нормальная”. А в отношении света “Триптих” оказался по своей форме очень подходящим, чтобы в течение 10 минут постепенно, шаг за шагом, ввести зрителя в “непривычный” мир светомузыкальных образов. Так, первая часть содержит явные изобразительные элементы...
Г.Свиридов: Это что-то вроде “березки”, контур...
М.Швейцер: А я воспринял её как каббалистический знак.
Б.Галеев: Да, это не совсем удачно, слишком узнаваемо. Мы хотели ввести как образ природы эту “ветку орнамента”, у нас есть предположение, что национальный “мелос” тесно связан с национальным орнаментом, и даже делали в свое время прибор для рисования мелодий орнамента...
М.Швейцер: Но орнамент совсем не похож на русский.
Г.Свиридов: Скорее, восточный...
Б.Галеев: Сказалось, вероятно, “восточное” происхождение режиссера и художника.
Г.Свиридов: Да я в принципе ничего не имею против, этот образ свою функцию выполняет.
И.Ванечкина: Он помогает воспринимать тематическую драматургию “Триптиха”, он появляется снова – помните, в третьей части, когда перед угасанием жизни вновь звучит тема воспоминаний о Родине.
Б.Галеев: Так вот, первую напевную изобразительную часть, которая состоит из четырехкратного проведения одной темы, мы трактовали как движение по временам года. Схожие визуальные образы проходят в различных трансформациях четыре раза, соответственно, изменяясь и в колорите. Вторая часть содержит образы, уже лишь очень отдаленно напоминающие узнаваемые объекты. И, наконец, третья часть – чистая инструментальная светомузыка, танец красок и линий. Если и есть что-то от узнаваемых образов – это какие-то, скажем условно, космические пейзажи, где “растворяется душа”, в финале. И вот в третьей-то части, кстати, мы уже свободно пользуемся приёмами контрапункта. Но, кажется, мы все-таки зря пошли на поводу зрителя, просто перестарались в своих тактических целях. Не надо было заигрывать...
Г.Свиридов: Да, вероятно, это так. Кстати, меня заинтересовало то, что Варез сопровождал свою музыку фотоизображениями. Сейчас вообще во многих искусствах большая напряженность создается при внешней статике. И в кино, и в музыке. Да и у вас в первой части композиция статична, а эмоционально – очень насыщенна. С какими произведениями вы еще работали?
Б.Галеев: На киноэкране – это “Прометей” Скрябина, наш первый опыт. На светоинструментах исполняли со светом, кроме Скрябина, еще и Римского-Корсакова, Мусоргского, Стравинского, Яруллина. Пока легче всего начинать с изобразительной и балетной музыки, там, где есть “зацепка” за “визуальную” программу произведения.
Г.Свиридов: А вы не пробовали с музыкой Шопена, например, или Чайковского, где нет этой “зацепки”, нет прямой изобразительной связи, с музыкой психологической, эмоциональной? Мне кажется, здесь и скрывается основная область работы светомузыканта...
Б.Галеев: Вероятно, в этом случае даётся большая свобода художнику и зрителю.
Г.Свиридов: Я не знаю, во что все это выльется. Но ясно, это действенно – то, что вы делаете, – и уже доказывает своё право на существование. А что вы ставите себе конечной целью?
Б.Галеев: Мы считаем, что все эти эксперименты лишь предваряют рождение нового, самостоятельного искусства светомузыки. Искусства, где звук и свет будут равноправны, и где развитие будет подчинено воплощению единого художественного образа, единого замысла. Вот уже тут светозвуковой контрапункт станет органичным приемом...
Г.Свиридов: Самостоятельное искусство? Это весьма проблематично, с этим я пока не соглашусь, вы уже простите. В подобном случае, когда будут совместно работать художник, музыкант, режиссер, вероятно, невозможно добиться цельности произведения, его полноты и завершенности.
Б.Галеев: Но ведь кинематограф – тоже искусство коллективного творчества...
Г.Свиридов: По-моему, музыкальное искусство, даже в таком специфическом жанре как светомузыка, в этом отношении все же отличается от кинематографа. Я считаю, что самая реальная, самая достойная цель – работать с уже имеющимися музыкальными произведениями, как с заданной содержательной основой. И вы, надеюсь, понимаете, что я говорю не о простом “иллюстрировании” музыки. И работать именно не с изобразительной музыкой, где ассоциации лежат на поверхности, а с музыкой, где затрагиваются сложные человеческие проблемы, с музыкой глубокого эмоционального содержания.
Б.Галеев: Конечно, это очень интересно – испытывать себя на “преодоление материала”, вторгаться в законченную структуру музыкального произведения, не разрушая её, а, наоборот, включая её в новую структуру создаваемой синтетической композиции. Но все же цель для нас, в идеале – создавать оригинальные светомузыкальные композиции. Но это уже предмет давних и долгих споров...
Г.Свиридов: Конечно... Вернемся к “Триптиху” – показывали ли вы его широкой аудитории?
Б.Галеев: Только на наших собственных выступлениях, лекциях, включая и телевизионные – у нас в Казани, в Тбилиси. Показывали нашим коллегам летом прошлого года на Третьей Всесоюзной конференции “Свет и музыка”. Кстати, мы хотели бы передать вам сборник её материалов. Судя по нашей беседе, Вас здесь многое заинтересует.
Г.Свиридов: Спасибо. Так как же все-таки с широкой аудиторией? Ведь подобные фильмы можно было бы вместо киножурналов показывать в любых кинозалах. И не только как необычное средство привлечения масс к музыке. Это же само по себе интересно как новое явление.
Б.Галеев: Вы знаете, мы попали с этим фильмом, по нашей неопытности, в забавное положение. Фильм – заказной, специально предназначен для демонстрации по телевизионному тракту выставки “Связь-75”. По существующим правилам, все хлопоты по тиражированию заказных фильмов, оказывается, должен брать на себя заказчик. Обычно заказные фильмы пропагандируют изделия этих фирм, их идеи. Ну, а заказчику, понятно, нет особого интереса “за свой счет” пропагандировать музыку Свиридова или светомузыку. Вот такая грустная история... Но, главное, фильм сделан. Мы долго мечтали о такой возможности.
Г.Свиридов: Нет, всё же мне очень было бы интересно проверить реакцию широкой аудитории на такой необычный эксперимент. Пусть хотя бы не во всех кинотеатрах, а в специальных, для короткометражных фильмов, или в клубах. Интересно не только потому, что это именно “Маленький триптих”. Пусть будет музыка другого композитора.
М.Швейцер: А где ещё у нас в стране есть такие специальные организации, занимающиеся светомузыкой? Это у вас основная работа?
Б.Галеев: Да, у нас целая лаборатория, кроме инженеров, есть музыканты, художники. Сами занимаемся и психологией, и философскими аспектами проблемы. Здесь в Москве несколько лет работает студия электронной музыки...
Г.Свиридов: (М.Швейцеру). При музее Скрябина?
М.Швейцер: Да, мы же слышали записи их работы.
Б.Галеев: У них есть небольшой зал с вогнутым экраном. С музеем они связаны чисто территориально. А по ведомству – с фирмой “Мелодия”. И в этом им сильно не повезло. Цвет фирме “Мелодия”, сами понимаете, не нужен. Какой уж год идет тяжба: закрыть – не закрыть студию. А работают они интересно – с музыкой Онеггера, Щедрина, Шнитке, Губайдулиной. Сочетают лучи лазера с музыкой и пантомимой...
И ещё есть одна специальная организация в Харькове – зал светомузыки при ЦПКиО, где сейчас проводятся постоянные светоконцерты. Недавно в московском киноконцертном зале “Россия” также начала функционировать установка светомузыки, интересная тем, что в ней (с улыбкой) применены интегральные схемы. А результаты пока малоинтересны, особенно если сравнивать с харьковским залом, где, кстати, вообще обходятся без электроники. Это на практике убеждает – не в электронике дело, а в художнике...
Г.Свиридов: Спасибо вам за показ. Я с удовольствием посмотрел ваши фильмы. По-видимому, как и в любой новой области, у вас есть свои трудности. Чем я мог бы помочь вам, конечно, в меру моих возможностей, в вашем интересном деле? Я вижу, с каким энтузиазмом работает ваша группа.
И.Ванечкина: Ловим на слове, Георгий Васильевич. Может быть, Вы напишете специальную музыку для оригинальной светомузыкальной композиции? Мы бы с радостью поработали вместе с Вами. Звук и свет уже не дублировали бы друг друга. Ведь до сих пор таких произведений нет...
Г.Свиридов: Ну, для такой работы вам надо обратиться к кому-нибудь помоложе. Это уже не для нас, так ведь (обращается к М.Швейцеру). Это очень специфично, в это надо входить основательно... А вам всё же советую пока работать с такими композиторами, как Шопен, Бетховен. Здесь очень большое поле деятельности для творческой работы, есть, в чем показать себя как художника. И чем меньше будет...
И.Ванечкина: “Масляного масла?”
Г.Свиридов: Вот именно – тем будет лучше, более значимым будет результат. А в отношении “Триптиха” – давайте вместе подумаем, как довести его до широкой аудитории. И я прошу передать мои наилучшие пожелания коллективу “Прометея”.
И.Ванечкина: А Вы не запишете свое мнение о “Триптихе” на память о встрече? Здесь, на листочке блокнота. Мы зачитаем его нашим товарищам.
Из отзыва Г.Свиридова: “Работы студии “Прометей” в области синтеза музыки и света представляют несомненный интерес. Картина “Маленький триптих” снята с большим тактом и настоящим ощущением музыки и её эмоционального строя. Было бы очень целесообразным проверить эти картины на аудитории, показав их в широком прокате. Я желаю группе “Прометей”, с энтузиазмом работающей в этой области, больших успехов”.
Увы, широкого проката не случилось. Несмотря на то, что из отечественного кинопроката пришло несколько сот заявок, и столько же копий заказал “Совэкспортфильм” для заграницы, Госкино решило не пропагандировать невесть откуда появившийся в советской стране абстрактный фильм. Тем более, “взбунтовалась” и кинокопировальная фабрика – непонятно, какпроводить это копирование, ибо нестандартной была и технология его создания: фильм снимался нами на черно-белую пленку (с черно-белых же съемочных моделей), а конечный позитив обеспечивал любую необходимую полихромию в кадре1. Но зато эта нестандартность позволила получить диплом международного фестиваля “Техфильм” в Праге. Фильм неоднократно представляли и на многих других советских выставках за рубежом, неоднократно показывали по Центральному телевидению, по литовскому в Вильнюсе, по эстонскому в Таллинне, по грузинскому... Была представлена возможность рассказать о фильме в печати – как популярной, так и академической2. А сам Георгий Васильевич любезно согласился подтвердить свой интерес к проблеме и к нашим работам, в частности, – дав небольшое интервью казанским кинодокументалистам, снявшим в 1981 году фильм “Одержимость” о нашем коллективе (уж этот-то фильм с таким комсомольско-клиническим названием во всесоюзный прокат прошел официально и планово, не считая того, что раз десять показывался по ЦТ). Так что данная запоздалая публикация является лишь дополнением к тому, что уже звучало тогда с кино- и телеэкрана. Но здесь уже больше – о Свиридове, встреча с которым оставила неизгладимый след в нашей памяти.
г. Казань1. См. об этом: Галеев Б.М. Съемочные модели для создания светомузыкальных фильмов. – Техника кино и телевидения, 1976, №9, с.69-72.
2. Галеев Б.М. Краски музыки. – Советский экран, 1976, №9, с.17, 4 с. обл. (ил.); Ванечкина И.Л. Из опыта создания светомузыкальных фильмов. – В кн.: Взаимодействие и синтез искусств. – Л.: Наука, 1978, с.227-234. Фрагменты фильма можно увидеть нынче в сайте НИИ “Прометей” (.
ДУША КОМПОЗИТОРА - РАСКАЛЕННАЯ ПЕЧЬ
ЭТУ БЕСЕДУ ГЕОРГИЙ СВИРИДОВ РАЗРЕШИЛ ПУБЛИКОВАТЬ ТОЛЬКО ПОСЛЕ СВОЕЙ СМЕРТИ. ЧТО "ТРУД" И ДЕЛАЕТ В КАНУН СТОЛЕТИЯ ДМИТРИЯ ШОСТАКОВИЧА
Этот разговор состоялся ровно 10 лет назад, в дни 90-летия Шостаковича. Мне невероятно повезло - своими воспоминаниями об учителе согласился поделиться самый, наверное, прославленный его ученик, тоже по праву признанный великим русским композитором ХХ века. Хотя вообще-то Георгий Свиридов не давал интервью. Но тут, наверное, сказалась давняя дружба с газетой "Труд", которую Георгий Васильевич всегда внимательно читал и уважал за серьезный подход к проблемам культуры. Да и лично мы к тому моменту уже были знакомы около 20 лет благодаря моей работе в Союзе композиторов... К сожалению, когда я принес Георгию Васильевичу краткую, на пару машинописных страниц (газетные возможности тогда не позволяли большего) "выжимку" разговора, он подумал, посоветовался с женой Эльзой Густавовной - и, извинившись, попросил это не печатать...
Подобной реакции можно было ожидать. Такой прямой человек, как Свиридов, мог только сказать все предельно откровенно - или отказаться от публикации вообще... С тех пор не стало и Свиридова. И теперь, накануне 100-летнего юбилея Шостаковича, выполняю долг перед обоими великими музыкантами - впервые публикую текст той беседы на даче у Георгия Свиридова. Редактура минимальна (сделаны незначительные сокращения).
- Георгий Васильевич, Дмитрия Дмитриевича обвиняли в том, что его ученики невольно ему подражают, становятся "маленькими Шостаковичами"...
- Ха-ха, большим Шостаковичем очень трудно стать, им надо родиться... Давайте я так скажу: Дмитрий Дмитриевич Шостакович - великий композитор. Вот это - прежде всего. Человек, создавший громадные художественные ценности, которые не только не теряют своего значения, живя во времени, но, наоборот, растут. Талант Шостаковича был исключительный. Музыка для него была податлива, как глина в руках ваятеля. Он мог из звуков слепить любую форму, или эту форму разрушить и тут же вместо нее слепить новую. Шостакович принадлежит к числу тех гениальных людей, в творчестве которых поразительно вот это стремительное развитие. Первая симфония и другие ранние сочинения - это же зрелые вещи. Влияние и слава его были огромны...
Я приехал в Ленинград юношей и страстно увлекся его музыкой. Он хорошо ко мне относился... Но этого, пожалуй, не надо говорить. Благодаря ему я узнал очень много интересного. Он был в курсе музыкальной, художественной жизни России. Меня поражало, с какой огромной симпатией относились к нему представители русской художественной интеллигенции. Не забудьте, что Россия, Петербург в особенности, потеряли большую часть интеллигенции, которая погибла, бежала из страны... Блок погиб, Горький уехал... Русская художественная жизнь оскудела. Поэтому молодой человек столь яркого дарования пользовался колоссальной любовью старшего поколения. Этим петербургская интеллигенция как бы говорила: "А мы живы!" Потом, когда я стал его учеником, он начал меня всюду с собой водить... Но это тоже нехорошо говорить. Когда я умру - тогда можно... Он приходил, допустим, на митинг интеллигенции - и брал с собой не друзей-ровесников, а мальчишку Свиридова. Я был страшно горд...
- Наверное, ему хотелось показать, что и он не последний, традиция тянется дальше...
- Может быть. Он очень поддерживал молодое поколение. Многим композиторам открывал дорогу.
- Какие его музыкантские заветы вы восприняли в первую очередь?
- Сложно сказать. Я ведь уже сам старик. Художник переживает разнообразные влияния, превозмогает их... Шостакович меня научил самому отношению к музыке. Страстной вере в ее колоссальную силу! Никто более страстно, чем он, не относился к музыке. Мы ведь выступали с ним в одних концертах. Например, когда я написал Трио, сделали в Малом зале такой концерт: играли его Трио, потом Трио Вайнберга и мое. И хотя у него бывали трудные минуты, он ругался на чем свет стоит, говорил: "Все к чертовой матери, никому не нужно то, что я делаю, Бетховен дурак был, что музыку писал..." Но это так, в сердцах. Он, конечно, сознавал в себе огромные силы. Я помню, его мать в трудные моменты говорила: "Митя, ты не должен вешать носа, как тебе не стыдно!" А он улыбался: "С чего ты взяла, что я вешаю нос?"
- Георгий Васильевич, а в чем его "русскость"? Спрашиваю, потому что для многих эта сторона его творческой натуры до сих пор не очевидна.
- Ну, он русский человек. Хотя отец был поляк, работал в палате мер и весов у Менделеева. Мать Софья Васильевна Какаулина - из поповского рода: дед Шостаковича был поп. Слушайте, мы же связаны почти семейно через мою жену Эльзу. Она - ближайшая школьная подруга Оли Какаулиной, племянницы Дмитрия Дмитриевича. А недавно, когда меня пригласили на концерт в Петербург, ко мне там за кулисами подошел другой племянник Шостаковича - Митя Фридерикс. Между прочим, внук барона Фридерикса... Вот какой это был круг - настоящая петербургская интеллигенция. Шостакович - типичный русский, петербургский интеллигент. В его музыке и много немецкого. Точнее, немецко-русского - от Шумана к Рубинштейну, Чайковскому, Глазунову... Эта линия, как равная, существует наряду с коренной национальной линией Мусоргского, вообще Могучей кучки... Я тоже, когда стал заниматься у Шостаковича, начал как бы в немецкую сторону уходить - симфонию писать... Но это в плане учебы, потом я от этого отошел, стал искать свои темы, становиться более русским, что ли. Впрочем, нет, и музыка Шостаковича тоже русская, хотя по-другому. Шостакович - очень многосоставное явление. Он был бы эклектик, если бы не сила его дарования, если бы не переплавил он это все в печке своей души при колоссальной внутренней температуре. Он же и в еврейском стиле писал...
- Наверное, его интересовала яркость этих фольклорных интонаций...
- Не только. У него с еврейством были свои взаимоотношения. Шостакович - дитя бурного революционного времени, кровавого зиновьевского Петрограда. Я не могу вам передать всего, что он мне рассказывал, - как он бегал мальчиком утром читать списки расстрелянных, повешенные на телеграфных столбах, видел людей, падавших в обморок, потому что там были фамилии их родственников. У него революция отложилась не только победоносной своей силой и, так сказать, озарением - которое в ней, несомненно, тоже было - но и страшной стороной... В 20-е годы Ленинград, где Зиновьев истребил массу народа, стал заселяться пришлыми людьми, лояльными к революции, в том числе евреями. И у Шостаковича было много друзей-евреев. Но дело не только в этом. Еврейство интересовало его с психологической точки зрения - как преследуемый, третируемый народ. И даже когда не было такого уж преследования - сразу после Победы многие евреи ходили с задранными носами, - он сохранил в душе такой немножко романтический образ еврея. Эта любовь к гонимым вообще характерна для русской интеллигенции. Шостакович был, как говорится, гуманист, хотя слово это немножко израсходованное. Его "Еврейские песни" - прекрасная вещь, но это же не настоящая еврейская музыка, это стилизация. Так сказать, "а-ля". Это сам Шостакович, надевший гротескную маску.
- О нем принято говорить как о человеке высочайшей нравственности...
- Это сложный вопрос. Петербургские интеллигенты были и совсем безнравственными. Блок - совершенно безнравственный человек. Он же писал: "Я сам, позорный и продажный, с кругами синими у глаз..." Нравственен ли Шостакович? Да, искусство его нравственно - по сути, в своих заповедях. Хотя в Бога он, по-моему, не верил. Я не критик его, он для меня учитель. Но, конечно, есть у него вещи слабые, плохие, написанные с дурным посылом. Например, "Песнь о лесах" - это же все на моих глазах возникало. Но он должен был выбирать - сопротивляться ли ему власти либо смириться и сказать: вот вам, пожалуйста... И тем сохранить себя. Понимаете, художник должен сохранить свое тело, поскольку в нем, внутри, лежит талант. Поэтому художник всегда имеет право на компромисс. Точнее - часто имеет. Ну, например, Шостакович написал целое сочинение по заказу Берии для ансамбля НКВД. Об этом теперь стыдятся говорить - но такие были обстоятельства. С другой стороны, это дало ему возможность позже обратиться к Берии, когда арестовали композитора Моисея Вайнберга. То ли он позвонил тому, то ли написал... А когда Метека выпустили из тюрьмы, позвонил мне в Ленинград: "Юрий Васильевич, Моисей Самуилович дома" - и повесил трубку. Без всяких подробностей - это же было опасно. Но он знал, что я все пойму, - Метек же был и моим ближайшим другом.
- Стало быть, разруганный в партийных постановлениях, Шостакович сохранял влияние даже на политиков?
- Ну конечно, Сталин же его очень ценил. Не надо из Сталина делать дурака. Это был человек гигантского ума. Я знаю, он одно время хотел, чтобы Шостакович написал гимн Советского Союза. Но он же, Сталин, на Политбюро, посвященном вопросу о гимне, сообщил, что принято решение остановиться на произведении Александрова. И Шостакович, которого туда тоже пригласили, был вынужден сказать: да-да, я поддерживаю, это прекрасная вещь... Понимаете, Сталину было важно держать творческих людей в узде. Дескать, видите: даже Шостакович соглашается с нашей критикой... Вот так государство пыталось направлять искусство.
- Жестокий эксперимент, жертвой которого в конце 40-х оказались Зощенко, Ахматова, тот же Шостакович...
- Ну, с Зощенко и Ахматовой другое. Я убежден, что художественный элемент здесь имел только косвенное значение. Сводили счеты даже не с ними, а с политическим руководством Ленинграда. Сталин стал болеть, и развернулась борьба за место, которое вскоре освободится. А композиторское дело 1948 года - это ответ на речь Черчилля в Фултоне, где, по сути дела, была поставлена задача развала нашей страны - то, чего они и добились сейчас... Тогда Сталин принял свои контрмеры, показал, как надо сплачивать общество: чтобы все послушными были, а то глядите у меня... Думаю, так. Ведь особенно грубых репрессий среди композиторов не было. Вот писатели многие погибли, да... Нет, никто Шостаковича уничтожать не собирался. Сталин же его и в Америку посылал...
- Где на конгрессе мира ему пришлось, краснея, в ответ на неудобный вопрос об отсутствии свободы творчества в СССР говорить дежурную фразу: "Коммунистическая партия - самая прогрессивная сила современности"...
- Ну просто он знал, что его это спросят, и как бы заготовил шпаргалку. Умные люди же понимали, что это на самом деле значит: "Отстаньте от меня, я не хочу на эту тему разговаривать"... Больше того - открою вам один его секрет. Никому об этом не рассказывал - а сегодня, думаю, никто этого эпизода уже и не знает, один я в живых остался. Случай, который доказывает, каким авторитетом у Сталина пользовался Шостакович. Был в Москве некий композитор. Хороший, талантливый. Но почему-то Дмитрий Дмитриевич его музыку не любил. И когда того композитора выдвинули на Сталинскую премию, Шостакович написал письмо самому Сталину. Во всяком случае так Дмитрий Дмитриевич мне это сам рассказал. В письме говорилось: считаю решение комитета несправедливым - произведение по форме слабо, тематический материл малоинтересен, оркестровка невыразительна... Притом Шостакович не был членом комитета по премиям, а комитет под руководством Жданова решение уже принял, надо было только утвердить его на Политбюро. И вот в самом конце заседания Политбюро, когда все уже согласились с кандидатурами, названными комитетом, Сталин берет слово: "Товарищ Жданов, у меня тут есть одно письмо..." И читает: "Товарищу Сталину от товарища Шостаковича"... Все растеряны, а Сталин говорит: "Товарищ Жданов! Я думаю, что Шостакович лучше нас с вами разбирается в музыке. Я предлагаю посчитаться с его точкой зрения". Вот вам крест святой - передаю так, как мне это сам Дмитрий Дмитриевич рассказывал. Правда, я так до конца и не понял, зачем он ввязался в то склочное дело. (Как удалось выяснить корреспонденту "Труда", Свиридов под неугодным Шостаковичу композитором имел в виду Евгения Голубева. Кроме эстетических разногласий, тут добавился и личный мотив: Голубев увел от Шостаковича Татьяну Николаеву - замечательную пианистку и красивую женщину, на которую Дмитрий Дмитриевич имел виды. - С.Б.). Но ввязался же и добился своего! Нет, он был человек зубастый. Совсем не трусливого десятка, как это иногда говорят. Видите, мог и Жданову зубы показать. А Жданов в те годы гнусно себя вел - Шостаковича ругал, Зощенко обзывал подлецом, Ахматову б-дью...
Был и такой эпизод. Прихожу я к Дмитрию Дмитриевичу однажды - на занятие, а может, в гости, уже не помню. И вижу - на столе стоит небольшой фотопортрет. Я его друзей к тому моменту более-менее знал, но это лицо было мне незнакомо. Он объяснил: "Юрий Васильевич, это Левон Тадевосович Атовмьян (известный композитор, аранжировщик, составитель ряда сюит из музыки Шостаковича для балетных постановок. - С.Б.). Замечательный человек. Он теперь сидит в лагере". Представляете - в то время выставить к себе на стол портрет репрессированного человека, больше того - рассказывать о нем!
- И никто не донес...
- Нет. Вот мне сейчас письмо пришло из-за границы - как хорошо, мол, что Свиридов Шостаковича не продал. Ну, думаю, ...б твою мать, дурак ты дурак (смеется), нашел за что хвалить. Ну кому это могло прийти в голову - донести на Шостаковича! Ведь это же был определенный круг людей. Доверительные были отношения, понимаете. Доверительные! Когда я в Москву приезжал (Шостакович после войны поселился в столице. - С.Б.), всегда шел к нему в гости. Когда он бывал в Ленинграде - к нам заходил обедать.
- Георгий Васильевич, говорят, ничто человеческое Шостаковичу не было чуждо. Вот и выпить он, дескать, был не дурак, притом никогда не терял, так сказать, самообладания...
- Да, он мог выпить стакан водки запросто. Видите ли, это тогда было в духе времени. Соломон Михоэлс был большой пьяница - я это говорю не в осуждение, он хороший человек, бессребреник. Кстати, Михоэлсы меня к себе прописали, когда мне понадобилась московская прописка... Я тоже одно время много пил - но меня Дмитрий Дмитриевич ругал за пьянство ужасно. За мной ведь некому было смотреть, я многие годы жил один. Бывали времена, я бедствовал страшно - а он делился со мной заказами, которые к нему поступали на прикладную музыку. 40 лет дружбы, понимаете ли! И даже когда мы во многом разошлись, он продолжал поддерживать меня. Мне далеко не все его поздние вещи нравились - сейчас я понимаю, что он устал, да просто был очень болен. Ну и люди из окружения Дмитрия Дмитриевича "помогли", чтобы отношения наши испортились. У него недостаток один был - он очень много слушал сплетен. Ну, это дело житейское, кто ж их не слушает... Но он все равно писал, чтобы, например, мои "Курские песни" выдвинули на Государственную премию... Ярчайший человек. Подобного, боюсь, уже не встречу. Особенно сегодня, когда затопляет нас вот это страшное г...но - поп-музыка. Но кто знает, что будет завтра. Все-таки Россия - страна чудес, не может быть, чтоб так все и кануло в дерьме.
Беседу вел
Большое спасибо за то, что Вы обратили всеобщее внимание на этот документ - за всем ведь не уследишь. Помимо важности появления нескольких новых свидетельств о Шостаковиче, интервью Свиридова, как мне кажется, должно убедить наконец даже самых доверчивых из заблудших - а ведь и в этом почтенном собрании, как ни удивительно, нашлись такие, - чего стоят так называемые "мемуары", сфабрикованные г-ном Волковым.
Теперь и простые души, которым под видом "исторической достоверности" с успехом подсунули куклу из бинарного схематизма ролей и оценок, поймут все же, наверное, как это можно одновременно не любить советскую власть и тем не менее не быть кухонным сидельцем с кукишем в кармане (а именно этой атмосферой несет не только от содержания волковского пастиша, но и от самого стиля, каким пишет "неутомимый Шостаковичевед" [(с) Б. Парамонов])
Огромное Вам спасибо за материал. Дорогого стоит прочитать воспоминания Ученика о своем Учителе.
Вопрос - почему?:wink:Цитата:
Сообщение от vladmo
Видимо, потому, что были у Свиридова и другие мысли о Шостаковиче, к которому относился он в высшей степени сложно...
Vladmo, спасибо Вам за статью! :appl: