Интервью с Башкировым

[flo]

вот я думаю, что ВСЕ музыканты просто обязаны выучить это интервью наизусть. потому, что ТАК, С ТАКИМ ВКУСОМ, БЛАГОРОДСТВОМ, ОСТРОУМИЕМ И ЛЮБОВЬЮ К МУЗЫКЕ, А НЕ К СЕБЕ -уже давно никто интервью не дает.
АГ, где Вы? Почитайте, когда будет свободная минутка.

Литературная газета, Елена Прудникова.
оригинал интервью - http://www.lgz.ru/archives/html_arch...osy/art9_1.htm





ДМИТРИЙ БАШКИРОВ: ОРИГИНАЛЬНИЧАНЬЕ РАЗДРАЖАЕТ И ОТВРАЩАЕТ
Дмитрий Башкиров, несмотря на солидный возраст, на удивление молод, он сумел сохранить главное – молодость души. Гребенщиков как-то сказал: “Поколения определяются по вертикали”. Это как раз тот случай…

С 1980 по 1987 год он был невыездным. Когда было столетие консерватории – он тогда был уже достаточно популярным исполнителем и педагогом, – то всем дали звания заслуженных, народных артистов, а он получил значок “Отличник Министерства культуры”. На что Башкиров сказал: “Лучше быть незаслуженно обиженным, чем незаслуженно заслуженным”.

Дмитрий Башкиров родился и вырос в те времена, когда жили, играли и учили “великие старики”, и сам учился у одного из них. Это его козырной король. А козырной туз – что сумел не растратить, а приумножить полученное, не устал и не погас душевно. Одно то, что Дмитрия Башкирова, единственного, кажется, за последнее время, встречали по старым правилам Большого зала Петербургской филармонии – на протяжении пяти бисов (по новому ритуалу полагается не больше трех, потом концерт считается законченным) зал не расходился и аплодировал стоя, – говорит о многом.

– …Итак, вы родились в Тбилиси в 1931 году…

– Я не только родился в Тбилиси, а и прожил там до 18 лет, окончил музыкальную десятилетку.

Одиннадцать лет я учился у замечательного музыканта Анастасии Давыдовны Вирсаладзе – бабушки Элисо Вирсаладзе, которая окончила в свое время Петербургскую консерваторию у знаменитой Анны Есиповой. Это была тончайшая пианистка и милейшая женщина, совсем другого характера, чем Элисо, не такая императивная, не такая волевая, но мягкая и гуманная. Именно ей я, может быть, и обязан тем, что не разлюбил музыку, как многие профессионалы. Я считаю, для каждого профессионального музыканта очень важно сохранить первозданное ощущение любви к музыке как таковой, чтобы ремесленничество не стало доминировать…

А потом я переехал в Москву, учился у замечательного, легендарного педагога Александра Борисовича Гольденвейзера, окончил у него консерваторию, аспирантуру, стал его ассистентом, с чего началась моя педагогическая работа. Будучи на первом курсе аспирантуры, я получил “Гран-при” на конкурсе Маргерит Лонг в Париже и после этого стал широко выступать. Таким образом, сейчас идет сорок шестой год моей концертной и сорок третий год педагогической работы.

– Что вам Гольденвейзер дал как музыканту?

– Он как бы являл собой связующее звено между настоящей, подлинной старой русской музыкальной традицией, идущей от Рахманинова, Скрябина, Метнера, Танеева, и нашим временем. И, кроме того, он мне очень много дал как педагогу.

Я вообще считаю, что учиться надо у всех. Я всегда цитирую: “Учитель, научи ученика, чтоб было, у кого тебе учиться”. Кроме того, я учился у всех замечательных артистов, которых слышал. И не только учился, но и впитывал какие-то новые музыкальные идеи. Что меня огорчает в современном исполнительстве? То, что люди замечательно играют на инструменте, но я очень редко слышу что-либо, что дает мне какой-то новый художественный импульс, интересную музыкальную идею, интерпретацию… Сейчас это очень большая редкость. Когда я хочу обратиться к каким-то интересным идеям, я прослушиваю записи пианистов 30-х, 40-х годов – они гораздо интереснее. Так что на меня влияла масса впечатлений, и, я думаю, не только музыкальных, но и художественных, потому что все взаимосвязано – живопись, скульптура, театр, опера, балет, общение с интересными людьми…

– Вы очень много занимаетесь педагогикой, но при этом сумели не потерять себя как исполнителя. Как вам это удается?

– Тот же ответ: я очень люблю музыку.

– А кто вы больше – исполнитель или педагог?

– А я не знаю! По количественному критерию, пожалуй, педагог, потому что я, мягко говоря, уже не первой молодости, я медленно перешел в пианисты старшего поколения: очень жалко, но ничего не поделаешь. Недавно я играл в очень интересном концерте в Будапеште, на летнем фестивале, и там была одна из интереснейших оценок в моей жизни. Писали, что хотя Башкиров не может преодолеть биологические законы возраста, но его игра осталась такой же свежей и живой, как будто он совершенно молодой. Думаю, это связано с тем, что я до сих пор увлечен музыкой. Вот и все.

– У меня возникло то же впечатление. Почему-то у большинства современных исполнителей внутренней энергии почти нет.

– Если вся наша жизнь становится более прагматичной и более компьютерной, что ли, если индивидуальное отношение к происходящим событиям нивелируется, то это распространяется и на отдельных людей. Это знак времени, к сожалению. Но мы должны не потакать этому процессу, а по возможности противостоять ему. Это противостояние не надо специально подчеркивать. Но каждый из нас должен проникнуться ощущением: то, что мы делаем, – это ценности, которые никакой прогресс цивилизации не в состоянии подменить. И мы должны нести это людям, показывать им, что эти ценности настоящие, подлинные. И, когда находятся такие артисты, люди это чувствуют.

– А вы могли бы назвать несколько имен, кто из нынешних пианистов делает именно так, как вы сказали?

– Люди очень разные. Я сам себя воспитал так и ребят воспитываю в том убеждении, что нет одной правды в исполнительском искусстве, и это счастье нашего искусства, и говорить, что, мол, вот это хорошо, а все остальное плохо, – узколобый взгляд на вещи. Если я сейчас назову какого-то артиста, то это не значит, что все, что он делает, обязательно созвучно моему естеству… А я бы назвал в первую очередь Григория Соколова. Это человек, который все, что он делает – и то, делает с чем я вполне согласен, и с чем я не вполне согласен, – с фанатичной преданностью музыке.

– Еще кого-нибудь назовете?

– Десять последних лет я живу не в России. Я могу назвать несколько имен, но, может быть, в Петербурге их не так хорошо знают. Есть, например, такой пианист, как Раду Лупу. С моей точки зрения, это человек, который играет, действительно исходя из преданности музыке как таковой, а не каких-то среднестатистических понятий о том, что такое хорошо и что такое плохо. Не подлаживается под моду, под вкусы публики, не играет ради аплодисментов, ради карьеры. Он сделал большую карьеру, но именно благодаря своей преданности высокому искусству. И думаю, если человек обладает большим талантом и честно делает свое дело, к нему рано или поздно приходит известность. Соколов тоже не сразу стал таким уж известным в мире, а теперь с каждым годом он завоевывает все большее признание.

Я очень пристрастный человек, поэтому не могу назвать многих. Я называю людей, которые не плывут по течению, а как бы противостоят этому течению, и именно поэтому создают эстетические ценности. Да, я профессионал. Но я почти не хожу на концерты пианистов, а также скрипачей. Потому что меня не удивишь тем, как они здорово играют на инструменте… Если я иду на концерт, то хочу получить для себя что-то новое, хотя бы две-три новые идеи, такие, чтобы можно было подумать: “Вот! А я не догадался!” Это мне интересно.

– Много ли вы слушаете записей? И каких?

– Очень много и совершенно разные. Гизекинга, Шнабеля, Эдвина Фишера, Горовца… из более молодых – Гулда, хотя я не все у него принимаю, но это гениальная личность. Если говорить о современном поколении, очень интересен венгерский пианист Золтан Кочеш, тоже яркий музыкант совершенно другого направления. Он может иногда возмущать, а иногда восхищать, но это сильная личность, человек, который имеет свой взгляд на все, что делает, и делает все это без выкрутасов. Это ведь всегда слышно: когда человек хочет быть оригинальным, а когда он оригинален по своему естеству. Вот оригинальничанье – оно меня раздражает и отвращает, хотя я и могу признавать за этим музыкантом какие-то очень большие объективные достоинства. А когда человек имеет “лица необщее выраженье”, тогда это мне интересно.

– А как вы относитесь к компакт-дискам?

– CD я терпеть не могу! Я гораздо больше люблю старые записи: там рояль звучит куда более натурально. Здесь все по большей части получается какое-то оскопленное.

– Где вы сейчас живете и где преподаете?

– Сейчас временно живу в Мадриде и преподаю в Высшей музыкальной школе королевы Софии, веду там кафедру фортепиано. Ну и разъезжаю по белу свету.

– Что это за школа?

– Идея этой школы при ее основании – помочь молодым испанским музыкантам; в этой стране очень слабая система среднего музыкального образования. Поэтому было оговорено, что минимум половина мест в школе предназначается для испанцев, но каждый из педагогов может иметь несколько учеников-иностранцев. А уж иностранцев я подбираю таких, какие мне интересны.

– А как вы относитесь к конкурсам?

– Как к печальной необходимости.

– Почему необходимости?

– А как иначе? У меня, в моей практике, только два человека, минуя конкурсы, стали европейскими солистами. Это Аркадий Валадось и маленький французский мальчик Джонатан Гиллад, который дважды играл в Петербурге. Только им двоим, минуя конкурсную систему, удалось выйти на международную арену. Все остальные вынуждены были проходить через конкурсы.

Так получилось, что сейчас у меня очень много всяких приглашений, исполнительских и педагогических, и я, в частности, очень много сижу в жюри международных конкурсов. Но начиная с самого 1958 года ни на один конкурс Чайковского меня в жюри не приглашали, потому что я строптивый, я не пошел бы на компромисс в вопросе о том, кому надо дать первую премию, и т.д. Но времена изменились, и наконец весной этого года мне позвонил Владимир Крайнев, который, как победитель конкурса Чайковского, назначен председателем жюри, и попросил меня, чтобы я был в жюри в следующем году. Я ответил, что не хочу связываться с конкурсом Чайковского, но он все-таки меня уговорил. Мы договорились о сроках; как говорится, сбылась мечта идиота. А потом через три месяца мне позвонила дочь – ей сообщила подруга, которая тоже приглашена в жюри конкурса Чайковского, что, как она узнала, меня в жюри не будет. Крайнев сказал: “Да, я его пригласил, но начальство сказало, что оно не хочет его видеть, и его уже заменили на американского профессора”. И Крайнев даже не счел нужным мне об этом сообщить. Я представить себе не мог, что такое может быть, но я проверил, и мне подтвердили, что это так. В советское время, когда был КГБ и отдел культуры ЦК, можно было это понять – не простить, но понять. Но сейчас, когда председатель жюри приглашает человека, а потом заявляет, что кто-то наверху этого не хочет, такое объяснение не выдерживает никакой критики. Я не верю, что в наше время какой-то чиновник из министерства или из оргкомитета указывает Крайневу, председателю жюри. Значит, там были какие-то интересы… Знаете… мне не нужно это жюри. Но так поступать неприлично, и я уже не в том возрасте и не в том положении в музыкальном мире, чтобы такое скушать.

[Тина]

Варя, действительно приличное интервью приличного человека и музыканта выше всяких критик.Спасибо, что разместили, литературку не читаю.