Теодор Курентзис: СКОРБЬ И БЛАГО ИСКУССТВА

[Medina]

Журнал "Фома" | №8/64 | август 2008

Он гражданин Греции, но уже много лет живет в России. Он мог бы работать в любой мировой столице, но предпочел российскую провинцию. Он ищет в музыке истину и подлинность, и считает, что при хорошем исполнении может случиться чудо. Наш гость — главный дирижер Новосибирского государственного театра оперы и балета Теодор Курентзис.



Теодор Курентзис родился в 1972 г. в Афинах.
В четыре года начал учиться игре на фортепьяно, с семи лет — на скрипке. В Греческой консерватории одновременно обучался на теоретическом факультете и факультете струнных инструментов. В 1994 году поступил в Санкт-Петербургскую государственную Консерваторию, где дирижирование ему преподавал легендарный профессор И.А. Мусин (в числе его учеников — А. Кац, В. Гергиев, Ю. Темирканов, С. Бычков и многие другие). В настоящее время Теодор Курентзис — главный дирижер Новосибирского государственного академического театра оперы и балета, создатель оркестра Musica Aеterna Ensamble и хора аутентичной музыки New Siberian Singers.

Страна, где случаются чудеса

Я родился и вырос в Греции, в православной стране. Семья приучала к жизни в Церкви, а в школе даже предмет был такой — основы христианской веры. На уроках мы изучали историю Православия и сдавали зачеты. Уже став взрослым, я изучал другие религии, прочел много книг по восточной философии, метафизике, гностицизму. Это было любопытно, я хотел получить какой-то новый опыт, для меня был важен поиск. Но в то же время я не переставал быть православным — в храм ходил всегда. И, к счастью, понял, что нигде ничего не нужно искать. Как сказано: «верь и не исследуй» — лучше всего просто верить.
Я приехал в Россию в 1994 году. Казалось бы, время не самое «духовное». Но вот что я понял: православие существует там, где существует вера, а не только там, где оно — государственная религия. И то, что многие русские люди сохраняли веру в те тяжелые времена, делает им великую честь. Я увидел, что в России есть необыкновенная Любовь. Я не знал языка, у меня не было здесь ни друзей, ни родственников, но я мог ходить в храм — и чувствовать себя дома. Если люди узнавали, что я грек, они сразу очень хорошо ко мне относились, тут же считали своим.
Так же и русские для греков — не иностранцы, скорее, родственники. Каждый русский турист, побывавший в Греции, знает об этом. Как-то в одном монастыре я слышал, что на вопрос священника, сколько человек в группе, ответили: «около десяти иностранцев и трое русских». Даже несмотря на то, что советские власти возвели мощную стену между нашими странами, православные греки не перестали питать любовь к русскому народу. А сейчас мне кажется, это две самые близкие по духу страны. У нас общая религия, а значит — общее восприятие жизни. Мы одинаково эмоциональны и болтливы. У нас тоже власть имущие назначают на важную должность не тех, кто достоин, а друзей и соседей по даче. Мечты о Византии, о православном государстве — все это настолько близко и нам, и вам! Поэтому греку легко адаптироваться в России, а русскому — в Греции.
Я приехал в Россию, чтобы учиться и знакомиться с великими традициями русской музыки. Мне казалось, что здесь живут особенные, духовно одаренные люди, которые создают великую музыку. Я полюбил Россию, и, к счастью, она полюбила меня — я оказался нужен здесь. В Греции я жил до семнадцати лет, потом провел несколько лет на Западе. И вот уже четырнадцать лет живу и работаю в России. Однажды в какой-то поездке за границу я вдруг остро почувствовал тоску по России, и осознал, что больше не смогу без нее. Нигде я не был так счастлив. Это страна, где рождаются святые и разбойники и до сих пор случаются чудеса.

Эстетика сама по себе бессмысленна

Меня часто спрашивают, почему я обосновался именно в Новосибирске, а не в какой-нибудь мировой столице. Дело в том, что здесь стало возможно создать такой оркестр и хор, о которых мечталось. Тут мы по-настоящему живем музыкой и мои музыканты идут со мной до конца, а не считают времени до окончания репетиции. В Европе, например, есть известные оркестры, которые играют очень хорошо, потому что в них работают профессионалы. Но для них это только работа. Отношения с дирижером предельно деловые: отработав положенное время, все просто встают и идут домой. В нашем оркестре Musica Aеterna такого не может быть. Мы репетируем до ночи, и иногда репетиция переходит в обсуждение. Мои музыканты много читают, слушают, учат языки, чтобы полностью погружаться в замысел композитора, максимально точно выражать его идею. Конечно, у нас есть свои проблемы, но они из другой плоскости и типичны для русской провинции в целом. Например, зарплата музыканта здесь несравнимо меньше, чем в столице — и это несправедливо. Но мои оркестранты не ищут в музыке способа спокойно прожить свою жизнь, они жертвуют собой ради искусства и подлинности. И это тоже свойство русской провинции: самые духовные и самые по-хорошему наивные люди живут именно здесь.
Музыка — возможность общения для нас, людей разобщенных и отчужденных. Она обладает необыкновенной силой, помогающей выжить в этом мире, и при этом ей необязательно быть непременно какой-то «светлой». Пусть она будет тяжелой, даже агрессивной, но и в этом может быть ее помощь. Боль в музыке облегчает боль страдающего человека. Он понимает, что не одинок в своих переживаниях. И через эту боль, через страдание человек идет к свету. Только в такой музыке есть смысл и только тогда она по-настоящему красива.
Эстетика сама по себе бессмысленна, и только в смысле есть красота.
Если красивые люди в красивых одеждах сидят в своих роскошных комнатах, а рядом на улице умирает человек, то их «эстетичность» ничего не даст ни им самим, ни миру. А настоящая красота — это когда снимаешь костюм, одеваешься в рабочую одежду и спускаешься туда, где необходимы помощь и сострадание, чтобы быть среди людей и вместе с ними.
Искусство — это скорбь и благо для всех нас, живущих в этом сложном мире. То, что я делаю, я стараюсь посвятить Богу. Это моя посильная попытка как-то помочь, чтобы было хоть немного легче людям и мне самому. Потому что мне тоже сложно жить.

Концерт как жертвоприношение

Каждое наше выступление — своего рода жертвоприношение: Богу, людям. И оно не состоится, если дирижер считает себя великим и гениальным. Если я приеду на концерт на роллс-ройсе, взойду за дирижерский пульт, как на трон, и начну смотреть на всех свысока — ничего не выйдет. Жертва — это когда убиваешь свой эгоизм, чтобы обнять других людей, идешь к ним навстречу. Слушатель может и не догадываться, как мы несколько дней работаем над одним аккордом — чтобы на концерте этот аккорд отозвался в его душе.
Все музыканты в моем оркестре живут музыкой. Я учу их правильно реагировать на музыкальный материал, предлагаю им пройти со мною большой и сложный путь погружения в мир композитора, в мир искусства. Надо блестяще знать музыку, которую играешь, чтобы ее по-настоящему услышать и понять. Это большой духовный труд. Поэтому мой оркестр уникален, и нам так трудно найти замену, если кто-то вдруг заболеет. Если пригласить кого-нибудь из другого оркестра, невозможно заново быстро пройти весь тот путь, который мы вместе проходим изо дня в день. Мне пришлось бы начать от сотворения мира, от Адама и Евы, через теологию и теорию музыки, чтобы музыкант мне поверил и смог сыграть правильно.
Это как в монастыре: если заболеет дьякон, его не заменишь простым баритоном: он не вольется в церковный хор, его голос будет выбиваться. Поэтому я долго обучаю людей, которые играют в моем оркестре, и дорожу ими. Я не деспотичный руководитель, но достаточно требователен к дисциплине. Я считаю, что дисциплина — путь к свободе. Чтобы взлететь, нужно тренировать крылья. А это труд, требующий послушания. Этим можно возмущаться, жаловаться, можно обзывать меня мучителем, но потом, когда будет полет, придет понимание, что только так и летают.

Музыка — это постоянный поиск истины

Музыка — это постоянный поиск истины, а не производство звуков. Мы играем музыку в аутентичной манере и на аутентичных инструментах. Используем, например, жильные струны, которые пахнут канифолью во время звучания. Когда человек ходит на концерты академического исполнения, слушает общепринятую версию, он думает: так и должно быть. Но потом приходит на наш концерт и обнаруживает, что, к примеру, хорошо знакомая ему симфония Моцарта звучит совсем по-новому. Почему? Потому что аутентичное исполнение открывает ему такие нюансы и детали, о которых академические исполнители и сами не знают. И тогда человек начинает понимать, какая огромная пропасть может разделять два исполнения одного и того же произведения.
Мы ищем подлинности, и когда находим, стараемся донести ее до слушателя. Это колоссальный труд, требующий жажды истины. Например, мы хотим написать портрет вашей бабушки. Для этого нужно найти ее фотографию. А если мы будем смотреть эскизы, сделанные с других эскизов, то не сможем написать правильный портрет, и бабушка не будет на себя похожа. Мы работаем для того, чтобы воплотить лучшее в замысле композитора, стремимся приблизиться по оригинальности исполнения к первоисточнику.
Да, сейчас происходит прогресс в технологиях, в том числе и музыкальных. Появляются более качественные, более совершенные инструменты. Но я не думаю, что это во благо: прогресс требует от музыки соответствовать ему. А ведь музыка глубже прогресса! Когда актер читает чистым, хорошо поставленным голосом стихотворение Шарля Бодлера, это может быть просто смешно. И я лично предпочел бы услышать хриплый голос самого автора, а не результат эволюции актерского мастерства. То же самое и в музыке — «старое» исполнение ближе к истине.

Сопротивляться музыкальному супермаркету

Когда я был маленький, мы с мамой ходили в разные магазинчики: к дяде Косте, у которого продавалась фасоль, разливное масло, сыр, потом в хлебную лавку дяди Степана и так далее. Было много разных лавок, и для того, чтобы купить что-то, мы ходили к разным людям, каждый из которых был самобытной личностью. Через много лет эти люди открыли большие супермаркеты и забыли свою самобытность, стали рабами бизнеса и больше ни с кем не общаются. Теперь ты просто приходишь в магазин и молча выбираешь то, что нужно. Вот это беда.
Раньше были маленькие книжные магазины, люди заказывали книгу и ждали ее по две недели. А сейчас огромные Дома книги, где все есть, идешь и сразу покупаешь, но ничего не прочитываешь. В Америке вырастили огромные, квадратные помидоры, но они невкусные. Проблема в том, что когда вымрет последнее поколение, помнящее вкус настоящих помидоров, и эти, квадратные, покажутся нормальными.
То же самое происходит и в музыке — ее превращают в супермаркет, где продают искусственную пищу. Классическая музыка превратилась в мертвое искусство: исполнители кормят через музыку свое эго, и миллионы зрителей ходят на эти концерты, чтобы стать частью светской жизни, поддержать свое эго. Мы должны сопротивляться этому! Посмотрите на афиши, сколько там суеты. Новый Арбат увешан афишами, а рядом казино, много света и все кричит: «Смотри, друг, все есть! Все развлечения, чтобы нескучно скоротать твою жизнь!» Многие попадаются на эту рекламу, заглушая голос своего сердца. А в самом начале Нового Арбата стоит церквушка — очень красивая, очень простая, показывающая, каким должен быть человек.
Очень важно и очень сложно быть личностью в пространстве искусства, сопротивляться ложным идеалам. И кто может это делать, приносит другим великий дар. Я все время призываю музыкантов к идеологии в музыке, но многие предпочитают работать в каких-то известных коллективах, зарабатывать много денег и хорошо проводить свободное время.
К сожалению, большинство тех, кто играет, и тех, кто слушает, не верят в ангелов. Они не верят, что при хорошем исполнении может случиться чудо. Мы все время идем к Господу, но нужно преодолеть очень многое, чтобы хоть чуть-чуть приблизиться. Господь рядом с нами, но мы сами себе мешаем. У нас плотская природа, много страстей, и нам трудно услышать свою душу. Ведь что такое пост? Это не наказание. Во время поста мы истончаем нашу физическую природу, чтобы услышать сигнал от Бога для нашей души.
Классическая музыка — это исповедь. Более того, мне кажется, что настоящая музыка живет в монастырях. Я ощутил это на Афоне, и теперь меня интересует только та музыка, которая способна передать сакральные чувства. Неважно, западная она или восточная. Важно, чтобы в ней звучал псалом, песнопение. Только так можно осознать свое бессмертие.


Авторы: Константин МАЦАН, Ева ВАСИНА

[Moroka]

Все, вроде бы, правильно, но много придыханий. Впрочем, греку простительно? Дело не в количестве русских лет, когда уже, казалось бы, пора. Дело в том, что вообще для музыканта главная добродетель — владение правильной интонацией, а это в данном случае, по крайней мере из вышеприведенного текста — не очевидно.

[Medina]

Дело в том, что вообще для музыканта главная добродетель - владение правильной интонацией, а это в данном случае, по крайней мере из вышеприведенного текста - не очевидно.

А по каким критериям из вышеприведенного текста можно определить правильность/неправильность интонации?

[Moroka]

Хороший, казалось бы вопрос, но у меня на него нет хорошего ответа. По субъективным, разве что. Как и большую часть значимых вещей.

Никому не приходит в голову играть по камертону. С одной стороны фальшь слышна и так, с другой — тому, кто фальшивит, это не поможет, ибо не в центре физического колебания стрелки лежит истина.

[Medina]

Хороший, казалось бы вопрос, но у меня на него нет хорошего ответа. По субъективным, разве что. Как и большую часть значимых вещей.

Прошу прощения, но Вы же сами написали "ПРАВИЛЬНОЙ" - это означает, "не отступающей от правил, норм", следовательно, если есть сомнения в "правильности", значит должно быть замечено, какие правила/нормы нарушены. Не так ли?

[Moroka]

О, да, правила нарушены. Сейчас посмотрим, как.

Разумеется, у каждого из нас своя несовершенная система резонансов, разумеется, каждый вправе сказать другому: сам дурак, но есть, однако же, чиста–конкретна способ просто посмотреть текст. Хотите?

Первое. Это количество значимых, нет, сверхзначимых слов, ну, как орденов на груди у вождя или членов в политбюро. Каждое из слов перестает существовать по отдельности. Или смысл, сила каждого недостаточны? Каждое как будто нуждается в поддержке. Само за себя боится.

Как Вы считаете, какое высказывание обладает более правильной интонацией и позволяет надеяться на его искренность: «Я тебя люблю» или «Я тебя очень люблю»?

Ага, правильно, в одном очевидна избыточность. А лишние слова не свидетельствуют об искренности чувств. Можно, конечно, на смущение списать, но это, кажется, не наш случай.

«Скорбь», «благо», «истинa», «подлинность», «чудеса», «чудо», «духовные», «жертвуют», «исповедь», «сакральные чувства», «бессмертие», — это так, на вскидку. Ну девальвация, не иначе.

Второе. Эти самые слова выбраны из джентельменской «культурной сумочки» (так называется у европейцев мешочек, с которым добрый европеец пускается в путь: зубная щетка, бритва, део, чтоб не пах). Они выбраны по списку. И очень старательно. Я не случайно вспомнила, что он грек, ну очень на словарик из гимназического учебника греческого похоже. Хотя, он у нас теперь делается государственным.

И, наконец, последнее.
В одном довольно коротком тексте встречается 6 (шесть) раз слово «подлинность». Настораживает неизбежно. Больше всего остального. Как будто кто–то боится сомнения в ней, в подлинности. Конечно, может, редактор проспал. Но мы таки начинаем сомневаться.

Повторяю, меня тем более смущает этот текст, что по существу — в нем говорятся правильные вещи. Но мы же не сторонники разделения формы и содержания, не так ли? Стало быть, и с содержанием что–то не ладно. Потому печально.

Или все дело в том, что автор (в данном случае не важно, кто автор текста) беспокоился, дойдет ли информация до слабых ушами и привыкших К ПОВЫШЕННОМУ УРОВНЮ ШУМА В МЕТРО И В ЖИЗНИ, потому пользовался сверхмощным оружием?

Тем более печально, ибо музыка требует тонкого слуха. Вот так.

PS А может, дело в том, что музыканты не умеют говорить? Тогда им надо запретить разговаривать, пусть играют лучше.

[mitka]

Музыка — это постоянный поиск истины

За это одно да простятся Курентзису все его грехи.
Спасибо Медине за выставленную статью.

[Андрей C.]

Цитата:
чтобы услышать сигнал от Бога для нашей души.


ну вот такая фраза заставляет сомневаться в искренности сказанного.
Хотя все, что сказал Теодор Курентзиз правильно .
Но интонация воскресной проповеди преуспевающего лютеранского проповедника смущает.

[NeDo]

Цитата:
чтобы услышать сигнал от Бога для нашей души.


Но интонация воскресной проповеди преуспевающего лютеранского проповедника смущает.

А потому ему есть с чем в себе бороться во время исполнения на концертах и репетициях! Не то он был бы монахом, а не дирижером.

[michalytch]

Меня в этом тексте Курентзиса настораживают "практические" вещи. О Курентзисе ведь было уже несколько тем на этом форуме, и все вопросы, которые могут стать предметом обсуждения, в этих темах так или иначе затрагивались. Более того ,у меня возникает ощущение, что в этой публикации из "Фомы" есть "лейтмотивные мысли", переходящие из интервью в интервью. Одна из таких мыслей -это "жертвенность во имя искусства". Я немного знаком с концертной, театральной "жизнью изнутри" и представляю себе, что реально может быть за декларациями вроде "мы сидим до ночи, отрабатывая один аккорд", "зарплата в провинции неизмеримо меньше, чем в столицах", "меня обзывают мучителем" и т.д. На практике это означает истрёпанные нервы музыканта, попадающего "из огня да в полымя": возвращаясь ночью с репетиции, где дирижёр выматывает ему душу "аккордом", он попадает в поле внимания любящей жены, которая, прождав его, по обыкновению, весь вечер, в сотый раз возвращает его с небес на землю, напомнив ему, что семья вся в долгах. Это не преувеличение. Любопытно было бы провести опрос провинциальных музыкантов, актёров и т.д.: как часто вы живёте в долг?..
И дело ведь не в том ,что оркестранты Курентзиса не уходят от него: Новосибирск, доложу я вам ,это ещё не провинция-с.
Дело в том, что такой текст уже в силу своего суггестивного характера адресуется к читателю как образец: жертвенность ,служение высокому искусству, бессребренничество.
Не надо лукавить. Оборотная сторона этого -нищий музыкант, проклинающий тот день и час, когда он пошёл по этой "скользкой дорожке"
Музыкант исторически именно как способ существования -это тот, кто обязан себя прокормить своим искусством. По истории посмотрите факты. Для него возможность себя прокормить -это как раз признак того, что он состоятелен в своём искусстве. Примерно так же ,как для женщины -это формальное или фактическое замужество. Если музыкант живёт бедно, то он сколько угодно может бить себя кулаком в грудь, доказывая, что он -талант, но своей семье он обязан это доказывать по-другому. Пример Моцарта (как и других гениев, терпевших нужду) не опровергает этот тезис; Моцарт, как и все музыканты, стремился к заработку до последних дней жизни, пока мог.
А в российских условиях "сидеть за аккордом до ночи" -это вообще страшная фраза. У нас ,кто не знает , "время-деньги" как нигде. Ещё важнее, чем заработать лишний рубль -это отдохнуть после работы, чтобы завтра иметь возможность встать и заработать.
Поэтому ,коли уж тема "Курентзис" в очередной раз вынесена на обсуждение -извольте. Я -против той "жертвенности", которая декларируется в данной публикации. Будь я дирижёром такого класса и такой степени известности - обил бы все пороги , "достал" бы всех мыслимых и немыслимых спонсоров - но не позволил бы музыкантам нуждаться в деньгах, нанял бы толковых менеджеров, которые бы решали эту задачу
. Хотя может быть для Курентзиса это -лишь способ показать этим самым спонсорам, что оркестр бедствует, и -дайте денег. Тогда он просто лукавит.
...И уж -не мордовал бы их до ночи с аккордом. Наоборот, гнал бы домой -отдыхать ,с семьёй общаться.
И не ругал бы поминутно "нехороший запад с их сухостью подхода и работой от сих до сих".
Эта система "подсчёта от сих до сих" наверняка не от сухости души взялась ,а от простого понимания того ,что происходит с загнанными лошадьми.