Евгений Кисин: "Мне осточертел имидж недоступного человека"

[Tatra]

МНЕ ОСТОЧЕРТЕЛ ИМИДЖ НЕДОСТУПНОГО ЧЕЛОВЕКА
Евгений Кисин – «Вечерке»

Сегодня выдающемуся пианисту Евгению Кисину исполняется 35 лет. Москвич по рождению, с 1992 года он живет то в Лондоне, то в Нью-Йорке. Если кратко вспомнить биографию: в шесть лет поступил в Гнесинскую десятилетку. В десять – впервые сыграл с оркестром. А через два года пионер Женя Кисин исполнил оба Концерта Шопена в Большом зале Московской консерватории – и это было одно из самых легендарных выступлений за всю историю отечественного исполнительства. Лауреат множества зарубежных премий, в 1997-м был награжден и в России – независимой премией «Триумф» за высшие достижения в области искусства. В феврале этого года удостоен «Грэмми» за сольную запись. «Вечерка» тогда поздравила пианиста, и… завязалась электронная переписка. Это наше второе интервью – опять без участия живых голосов, к сожалению.

Вредные привычки
– Женя, у меня несколько вариантов вашей биографии. А как бы вы сами составили, так сказать, резюме на себя?
– Право, не знаю, ничего у меня не придумывается...
– Сразу видно, что звездам не надо писать на себя резюме и рассылать возможным работодателям. Ну, составьте брачное объявление в газету, если вы еще не женаты. В них, например, часто пишут: «Без вредных привычек». А у вас, Женя, есть вредные привычки?
– Пью... этак раз в год в хорошей компании. Занудным могу быть. Но повеселиться люблю, и не по-жлобски. Но все-таки больше всего на свете, конечно, вас, женщин люблю – о-о-очень! Правда, если у меня с одной серьезные отношения, то я не изменяю. Никогда!
– Почему вы настаиваете, чтобы вас называли Женя? Это дань европейскому обычаю? Ведь Евгений – имя дивной красоты и значения. А «Женя» к тому же очень жужжит.
– Вообще-то я никогда на этом не настаиваю и ни с какими европейскими обычаями такого рода не сталкивался. Хотя, честно говоря, мне лично «Женя» нравится больше. Неужели очень жужжит? А как же «жажда жизни», «жгучее желание», «жар женщины»?
– Просто сейчас у нас вошло в отвратительную моду, что тетки и дядьки лет под 40, артисты, журналисты и т. п. часто подписываются или фигурируют на афишах как Катя Дрель или Дуня Буйнова. Ну, и вам далеко ходить не надо: небезызвестный вам виолончелист Миша Майский – какой он Миша! У него борода уже седая. Надеюсь, вас на афише не пишут как Zhenya Kissin?
– Конечно, нет. А что касается Майского, он мне еще во время самой первой нашей встречи (15 лет назад) объяснил, почему «Миша». Он ведь сначала эмигрировал в Израиль, а еврейское имя «Михаэль» означает «богоподобный» (дословно: «как Бог»), поэтому ему стало неловко его носить.
– Кстати, о бороде… Вы когда-нибудь отращивали бороду? Или усы?
– Было дело. Но надолго меня не хватило.

Все для почтенной публики
– Женя, а бывает так, что вы вышли на сцену – а зал вам не нравится? И все неприятно? Для кого вы в таких случаях играете? Для чего?
– У меня такого никогда не было. Даже если играю в зале, который сам по себе не нравится, никогда не бывает так, что все неприятно. А играю для тех, кто в зале, для кого же еще?
– Какой вы странный! Да некоторые современные музыканты публику в гробу видали.
– Ну и чудаки на букву «м»!
– По крайней мере, они так заявляют. Да, собственно, и играют. Джазисты, например. Особенно импровизаторы – им не до публики.
– И зачем тогда концерты играть, спрашивается?
– А вы, кстати, умеете импровизировать?
– В детстве умел; теперь – не знаю, давно уже не пробовал.
– Ваша жизнь так размеренна и нетороплива, как это кажется по нашей переписке? Даже когда вы упоминаете о своих переездах, тон всегда очень спокойный. Неужели вам не приходится иногда вставать в пять утра (ужас!) и т.п.? А экстремальные ситуации? Случалось ли вам, например, играть без репетиции?
– Хм-м-м... Чаще приходилось ложиться в пять утра и позже, чем вставать. А вообще, между сольными концертами у меня всегда перерывы не меньше чем в 2 дня, поэтому график моих гастролей гораздо более размеренный, чем у большинства моих коллег. Это отвечает и на ваш следующий вопрос: без репетиций (как минимум двух) не играю никогда.
– Женя, чем же можно заниматься до пяти утра? После четырех – решительно ничем, включая любовь.
– Ну, положим.
– Наверное, бывает так, что вы не спите после неудачного концерта?
– После концерта (любого) всегда трудно заснуть – правда, как правило, все-таки не до пяти.

Где пораженье, где победа?
– А вообще, вы долго мучаетесь, когда на концерте что-нибудь не так получилось? Вы же перфекционист. А самоед ли?
– Ну, это зависит от того, в какой степени. Ведь крайне редко все получается, как хочется! Такая вещь, как самоедство, мне знакома, но для меня это далеко не всегда связано с творчеством.
– А что, обижаете кого-нибудь, а потом мучаетесь?
– Надеюсь, что никого не обижаю! Просто сам собой часто недоволен.
– А вас обижают? Как вы относитесь к критике?
– Если концерт плохой – надо критиковать по заслугам. Главное – делать это с достоинством.
– Все равно это всегда обида. Критик вроде старается писать не так жестко, но приходится. А артист сам не может объективно оценивать, хорош он или плох. Как у Пастернака: «Но пораженье от победы ты сам не должен отличать».
– Насчет достоинства и жесткости – это совершенно разные вещи: можно писать очень жестко и при этом с достоинством. Но знать себя, свои возможности, свои неудачи артист, по-моему, должен сам – лучше, чем кто-либо другой. При всем моем преклонении перед Пастернаком.
– Критикам ссориться с артистами, особенно со знакомыми, неохота ужасно. Некоторые музыканты потом на очередной пресс-конференции поднимают журналиста из зала и начинают при всех отчитывать: «Как вы могли написать про меня то-то и то-то?»
– Да, Наташа, непростая это вещь – человеческие отношения. Действительно: тебе не понравилось, как сыграл/продирижировал твой друг, а ты должен писать рецензию на концерт. Что делать? Не знаю; я бы, наверное, просто сделал все возможное, чтобы уклониться. Ругать на пресс-конференции какого-нибудь журналиста я бы, конечно, не стал: надо быть выше этого. Но ведь некоторые действительно пишут такое, что должно быть стыдно, и даже очень.

Грань честности и пыль обид
– В Москве сейчас отмечается 100-летие Шостаковича. В его день рождения дирижировал Ростропович, был потрясающий концерт. Но молодые критики, ваши ровесники, в целом пришли к выводу, что Шостакович уже не очень актуален.
– Да пошли они знаете куда!
– Мне-то кажется, Шостакович столько там наговорил в этой музыке… Я тут извлекла из недр брошюру совещания в ЦК КПСС 1948 года. Как композиторы – Хачатурян, например, могли произносить против Шостаковича все эти убогие речи?! И как они потом общались с ним всю оставшуюся жизнь в Союзе композиторов?
– Ну, а что им оставалось делать? А что сам Шостакович вынужден был нести в подобных ситуациях, в том числе и про самого себя? Даже мне однажды довелось выступить в такой роли. В 1988 году мы с Максимкой Венгеровым были в Японии. Всего за несколько недель до тех наших гастролей пианист Станислав Бунин (который в то время был в Японии большой звездой) остался на Западе. Приехали мы; собрали японцы, как у них водится, пресс-конференцию – и эти сволочи журналисты тут же набросились на меня, шестнадцатилетнего мальчишку (да и на Максимку тоже, – а ему вообще тогда всего 13 было! – но в основном на меня), с «провокационными вопросами» в связи с эмиграцией Бунина и его антисоветскими заявлениями! Ну, пришлось и мне защищать советскую власть. А что было делать? Я ведь даже не один там был, и потому за все, что бы я ни сказал, ложилась бы ответственность и на Максима, и на наших учителей, и на Ирину Виноградову – Максимкину аккомпаниаторшу! Вот вы спрашиваете, почему я иногда самоедством занимаюсь. До сих пор вспоминаю ту пресс-конференцию и думаю: мог ли я тогда сказать что-то иначе, в более приемлемой (с точки зрения честности) форме?
– В прошлом интервью вы почему-то не ответили, как обороняться от оскорбляющего мира.
– Ну, конечно же, я это все прекрасно понимаю и тоже нередко с этим сталкиваюсь. Просто я в интервью не хотел брать такую линию: уж больно мне осточертел этот имидж недоступного человека! Вот вы, например, часто общаетесь с такими замечательными, интересными, выдающимися людьми – разве это не искупает всех обид? Мне лично именно это всегда больше всего помогает; ну и, конечно, музыка, книги, природа – все прекрасное, что есть вокруг (не говоря уже о том, о чем в интервью упоминать, как правило, не принято !). Так что наслаждайтесь всем, чем можно!

Все эти долбаные ноты
– У вас – я недавно об этом задумалась – очень завлекательная фамилия по-английски (kissing – поцелуй как процесс). Прямо, можно сказать, почти неприличная! Это как-нибудь обыгрывается? Что-нибудь шутят по этому поводу?
– Никогда не слышал. Мне ваш вопрос напомнил другой случай: не то в антракте, не то сразу после нашего концерта на фестивале в Вербье на 8 роялей, мои коллеги с легкой руки Джеймса Ливайна прозвали меня EFN – every fucking note.
– То есть?
– Хм-м-м... По-русски эта аббревиатура будет, наверное, КЁН – «каждая долбаная нота», потому что, значит, когда я играю, «слышна каждая нота».
– В Большом зале консерватории часто получается, что софит светит прямо в глаза пианисту (из осветительской ложи справа). Как можно играть в таком положении, да еще каждую долбаную ноту?
– Я бы не смог. К счастью, в БЗК у меня такого никогда не было. А вообще, как правило, освещение обговаривается до концерта.
– Это, наверное, только с вами… А что еще оговаривается? Ну, например, что для вас обязательно? Никаких фотографов в зале? Ужин в артистическую? Душевая комната? Минералка? Может, вино?
– Минералка без газа и большое полотенце. Фотографы – пожалуйста, только чтобы не снимали во время игры.
– Горовиц и Микеланджели возили за собой рояль. У нас недавно Плетнев в зале Чайковского играл на своем «Блютнере». Вы тоже ездите со своим роялем?
– Вы это серьезно? Нет, Наташа, не езжу. У меня концертного и нету, только кабинетный. В отличие от Горовица, я все-таки в квартире живу, а не в особняке. А в Нью-Йорке у меня вообще нет своего рояля, мне «Стейнвей» дает инструменты в бесплатное пользование.
– Тоже неплохо… Женя, а есть композиторы-классики, которых можно себе представить живыми людьми? Для вас складываются какие-то их живые образы из их музыки, из прочитанного о них?
– Даже если и складываются, я не думаю, что это влияет на мое исполнение. Как писал Натан Перельман в своей замечательной книге афоризмов, «высекать музыку можно только из мрамора музыки».
– В продолжение: но бывает ли ощущение, что автор «стоит за спиной», что его «дух витает в зале»?
– Никогда. Но если у слушателей возникает такое ощущение на моих концертах – о лучшем я и мечтать не могу.

Наполеон или ангел?
– Есть ли сочинение, которое вы в значительной степени могли бы назвать своим музыкальным портретом?
– Никогда не посмею даже подумать что-либо подобное.
– Но, скажите честно, накатывает иногда мания величия?
– Абсолютно честно: НИ-КОГ-ДА! Можете спросить у любого из самых близких моих друзей. Честно говоря, некоторые ваши вопросы меня удивляют.
– А чего удивляться? Общались бы вживую – я бы спрашивала. А так – посылаю вопросы как Тутанхамону какому-то. Так что не прибивайте меня!
– Нет, я не «прибиваю». Просто для всех, кто меня лично знает, действительно очевидно, насколько я по природе далек от мании величия. Мне казалось, что по тому, как я играю, очевидно, для кого я играю. Во всяком случае, публика, по-моему, это всегда чувствует.
– Как вы общаетесь на приемах? Вы светский человек?
– Если вокруг интересные люди – радуюсь общению, если нет – терплю. Вообще стараюсь избегать приемов, предпочитаю с друзьями время проводить.
– Вот вы говорите – «спросите у близких друзей». А кто они?
– Вы что, хотите, чтобы я для газеты конкретные имена назвал? Вроде неловко как-то...
– Еще до нашего электронного знакомства один ваш знакомый на мой вопрос «Кисин – это вообще человек или небожитель?» рассказывал мне – в доказательство первого, – что вы как-то играли в бильярд.
– Честно говоря, насчет биллиарда не помню.
– А во что играете? Только не говорите, что в баскетбол.
– Ну, конечно же, нет! Во что еще? Ну, в пинг-понг могу, в шахматы. Правда, не помню, когда последний раз играл.
– Надеюсь, когда отдыхаете, вы не играете на фортепиано?
– Этим летом десять дней не играл, сидели в Вербье, гуляли, один раз с папой в горы сходили.
– Что за поэтическое выступление было у вас этим летом на фестивале в Вербье? И на каком языке?
– На русском и идише. Читал стихи женщин: Ники Турбиной, Леры Авербах, Ахматовой, Цветаевой, Анны Марголиной, Рохл Корн, Кади Молодовской и других.
– Вы дружите с Мартой Аргерих, самой интересной пианисткой нашего времени. Она производит впечатление очень сильной, решительной женщины. Мне кажется, она похожа на Жорж Санд.
– По характеру она похожа на Жорж Санд разве что только искренностью и нетерпимостью ко лжи и лицемерию. А во всем остальном (судя по тому, что нам известно о Жорж Санд) – полная противоположность. Санд была «мужчиной в юбке», а Аргерих – просто воплощение женственности!

Поврежденные цензурой
– Женя, вы чувствуете себя совершенно оторванным от нашей жизни?
– Ну почему же, Наташа! Я считаю, что надо быть в курсе всего!
– Читаете ли вы что-нибудь в Интернете?
– Да, довольно много.
– А сколько у вас респондентов, кроме меня?
– Несколько десятков, точное число назвать не могу.
– Вы участвуете в форумах?
– Нет.
– Пользуетесь Интернетом как справочником?
– Пользуюсь.
– А играете в компьютерные игры?
– Нет.
– Ну, если вы читаете Интернет… Например, у нас тут месяц назад целый скандал был из-за современной постановки «Евгения Онегина» в Большом театре: Вишневская даже отказалась праздновать там свой юбилей.
– Я читал. Честно говоря, что касается так называемых современных постановок, то в принципе мой естественный образ мыслей близок к тому, что говорила Галина Павловна.
– И вы тоже согласны, что надо вводить цензуру?
– С радостью воспользуюсь возможностью высказаться. Разумеется, я категорически (как говорится, всеми фибрами души) против цензуры! Думаю, что и Галина Павловна это сказала сгоряча: ведь сколько ей самой пришлось в свое время от цензуры пострадать, и как она сама все это в своей книге обличает! Помню, кажется, в 1990-м в «Огоньке» была опубликована большая и просто великолепная статья Бенедикта Сарнова о цензуре, об абсурдности и оскорбительности для людей самой идеи ее: одни должны решать, что другим следует читать/смотреть/слушать, а что – нет. Там приводятся самые разные примеры. И то, как Фадеев, глубоко почитавший Льва Толстого, «как коммунист» предлагал не включать в полное (!) собрание сочинений Льва Николаича места «не там, где он велик, а там, где он слаб».
И сделанное незадолго до того времени Владимиром Максимовым заявление, что не следовало у нас публиковать «Иванькиаду» Войновича и некоторые другие книги (сейчас уже не помню какие) – что они, мол, нашему читателю могут как-то там повредить. Сарнов, комментируя сие высказывание, заметил: «Сам-то Максимов, очевидно, эти книги читал – и ничего. Почему же он других ниже себя ставит?» А в конце статьи Сарнов проводит остроумнейшую, на мой взгляд, параллель, демонстрирующую всю нелепость идеи цензуры. Это рассказ Анатоля Франса о том, как в одном музее вдруг все статуи нагих мужчин оказались поврежденными в одном и том же месте. А когда вызвали комиссию для расследования, смотритель музея тут же сознался, что это его рук дело. Музей, мол, посещают юные девицы, и у них складываются неверные представления, из-за чего они впоследствии разочаровываются и страдают. Вот он, сердобольный, и решил «скорректировать в соответствии с нормой». Когда же изумленные члены комиссии спросили его, что он принимал за норму, тот потупил взор и ответил: «Разумеется, себя!»
– Еще из московских событий: было такое сумасшествие вокруг концерта Мадонны! Вы предпринимаете иногда вылазки на такие концерты?
– На концерты поп-музыки не хожу. А вот, например, бродвейские мюзиклы очень люблю. Ну, и джаз, конечно, тоже.

О-хо-хо!
– Вы когда к нам играть-то приедете?
– Постараюсь приехать в сезоне 2008–2009, раньше, к сожалению, не смогу. Я надеюсь, что в не очень далеком будущем нам с вами удастся познакомиться лично и поговорить живьем!
– Неужели будет, наконец, нормальное интервью?!
– А знаете, Наташа, мне самому хотелось бы кое у кого взять интервью!
– У кого, например?
– Когда я встречаюсь с людьми, которые мне интересны, я начинаю о многом у них расспрашивать (подчас доходя при этом до занудства – см. выше). И мне как-то пришло в голову, что в принципе подобные расспросы могли бы носить форму интервью.
– Женя, а что значит, когда вы пишете ХОХОХО в конце письма? Это просто отбивка буквами, тяжелый вздох или смех?
– XO означает «целую, обнимаю»: x – поцелуй, o – объятие.
– Ну, тогда с днем рождения! И от всех-всех читателей и ваших поклонников – ХХХХХХХХХХХХХХХ и ОООООООООООООО!

Наталья Зимянина
"Вечерняя Москва" #186 (24477) от 10 октября 2006 года (вторник)
http://www.vmdaily.ru/main/viewarticle.php?id=27844

[timalism]

Мало содержательного в этом интервью. Я, во всяком случае, для себя ничего интересного не нашел.
Возможно, имидж Е. Кисина оно и сделает более "доступным".
Впрочем, многие его односложно-пафосные ответы как-то не порадовали...

[Dina]

Неужели имидж "доступного" человека обуславливается повышенным употреблением жаргона в речи?

[Tatra]

Неужели имидж "доступного" человека обуславливается повышенным употреблением жаргона в речи?

Да нет, это просто власть формата.

[pioneer]

Как и всегда, интервью Кисина производит всё такое же "детское" впечатление, как и 10, как и 20 лет назад.
Как говорится, "20 лет спустя" )
То же самое будет и 40 лет спустя.
По поводу цензуры хотелось бы выступить ОСОБО.
Во-первых, не надо передёргивать.
Вишневская говорила не о ЗАПРЕТЕ НЕКИХ ПОСТАНОВОК ВООБЩЕ, а именно НА СЦЕНЕ БОЛЬШОГО.
Это "две большие разницы" и не надо представлять это дело таким образом, что, мол, "цензура запрещает постановку".
Как известно, чтобы умело соврать, "надо говорить правду, правду и только правду, но не всю правду".
То же самое относится и к упомянутой статье - кому-то, видите ли, "оскорбительно", что запрещают.
Если кому-то "оскорбительно", то САМИ ставьте то, что вам нравится, НА СВОЕЙ СЦЕНЕ И САМИ ПЛАТИТЕ ЗА ЭТО, а потом проверим, кому это интересно и похихикаем в кулачок.
Поэтому не надо считать нас всех тоже дураками.
Надо говорить о "цензуре" точнее - надо иметь в виду, ЧТО и ГДЕ подвергать цензуре.
Я считал всегда и считаю сейчас, что ЦЕНЗУРА НУЖНА, ЖИЗНЕННО НЕОБХОДИМА на тех площадках, которые считаются ГОСУДАРСТВЕННЫМИ, на которых задаётся некий "хороший тон", как он мыслится властями предержащими.
А что касается ДРУГИХ площадок, так там хоть порнографию показывайте (получив предварительно лицензию).
Или запрет порнографии кое-кто тоже захочет подвести под "гнёт цензуры" ?
А я считаю, что многие современные постановки ХУЖЕ порнографии, потому что порнография хотя бы отражает некую РЕАЛЬНОСТЬ )))) А современные оперные постановки ИСКАЖАЮТ реальность и уродуют художественно цельные творения великих мастеров, расщепляя постановочный, словесный и музыкальный СМЫСЛЫ на параллельные сюжеты, никак не связанные между собой.
Поэтому у современных постановщиков получается в точности, как в упомянутой ситуации - когда все статуи повреждены в одном и том же месте )))))))
Только у них "место" другое зудит.
И мы знаем, что это за место.

[Стас]

Глупо тратить время на переписку ни о чем. К тому же потом это опубликовывать. С таким же успехом можно с Мадонной обсуждать концерты Евгения Кисина.

[Arseny]

Странный диалог, не понятном о чём собственно...ни одного интересного вопроса Жене не задали...

[Oncolog]

Не сказал бы, что детский. По данному интерьвю виден несколько психологический портрет Кисина. Это уже далеко не детство. Разумный и взвешенный человек, старающийся освободиться от комплексов, вовсе не ребенок.
Уравновешенный в принципе, но выраженный интраверт. Чего-то у него там в голове сильно варится.

[Peter S. Ovtscharov]

Не сказал бы, что детский. По данному интерьвю виден несколько психологический портрет Кисина. Это уже далеко не детство. Разумный и взвешенный человек, старающийся освободиться от комплексов, вовсе не ребенок.

Да пора бы уже... 35 лет все-таки...

[MusicBoy]

Сегодня про него передачу показывали, по-моему на "Звезде"..Спиваков еще с ним играл.