Адам Стратиевский

[Buynovoinov]

"С днем рождения, Адам Соломонович! -С днем рождения и вас, Андрей!" - этим двойным приветствием, как паролем, мы обменивались с ним всякий раз, когда наступал февраль, на протяжении многих лет: даты нашего рождения совпадали, различались только годы.
Для меня он был, пожалуй, единственным преподавателем, в обществе которого кораблю моей музыкантской любознательности удавалось свободно путешествовать по океану музыки, не садясь на мели сложившихся мнений и не разбиваясь о грозные рифы музыковедческих абстракций. Какой только только музыки мы не переиграли с ним в четыре руки: он, я и нотный текст, ничего между... вот тогда и решай сам, что полнее выражает человеческое бытие - симфония Малера или полонез Огиньского.
Аудитория музыкального училища им. Н. А. Римского-Корсакова, студенты у рояля. На пюпитре партитура симфонии Моцарта. Адам играет, смешно вибрируя пальцами на длинных нотах (как-никак, бывший альтист). "Если плохо видно, партитуру можете забрать", - говорит он, не прерывая игры, и если, отдавая дань студенческой "вредности", ее таки забрать, ничего не случится - симфония будет доиграна до конца в том же темпе и без помарок...
"Музыку интересно трогать руками. - А пластинки? - Ну можно, конечно, послушать... для разнообразия". Вот и по сей день у меня такая привычка: сначала сыграть по нотам, а потом, если захочется, еще и послушать.
Феноменальные природные способности. Мне всегда казалось, что он прямо при рождении получил в подарок билет на свободный вход в музыкальное "зазеркалье" и просто пользовался этим билетом, не придавая особого значения собственной "избранности". Великий педагог? Не знаю, можно ли его так называть: ведь у него не было никакой продуманной педагогической системы. Скорее, гениальный гид. Уводя нас, учеников, за собой вглубь открытой ему страны, он увлекательно говорил о том, что мы можем увидеть там, внутри - и мы действительно это видели.
Теперь, по прошествии стольких лет, мне абсолютно понятно, почему, "рассказав" нам всем столько музыки, он почти ничего об этом не написал, ибо: "А вы уверены, Андрей, что книга "Кризис романтической гармонии" повествует о Рихарде Вагнере? Да ничуть! На протяжении пятисот страниц она говорит нам об Эрнсте Курте, и только." Адам был щедр на подобные парадоксы, и его фразы-афоризмы до сих пор живут в речевом обиходе многих его учеников. "Никогда не спрашивайте, зачем композитор сделал то или это. Правильный вопрос - "что у него получилось?" Или вот еще: "На декларации гениев не стоит обращать внимания!" Все это типичный Стратиевский...
Мне очень грустно. В реальном мире не стало на редкость обаятельного и своеобразного человека. Но я точно знаю, что как только я сяду за рояль, открою партитуру и начну играть - он появится. И так будет всегда.

(http://opera-dracula.livejournal.com/2982.html)

[барух]

Уважаемый Андрей, спасибо за Ваше прощальное слово!
Адам Соломонович был человеком бесконечно трезвым и бесконечно поэтичным. Ему не знакомо было поклонение перед авторитетами, он обо всем, что считал значимым, имел свое мнение - оригинальное, парадоксальное, исключительно проницательное и не замутненное никакой идеологией, - и он как никто тонко, остроумно, емко формулировал свои мысли. В качестве Учителя он давал ученику ключ к самому себе, учил думать и понимать. Недосягаемый (действительно недосягаемый) музыкантский уровень не превращался у него в какие бы то ни было амбиции - научные, карьерные, авторские и пр. Он просто бескорыстно любил музыку. Человеческое величие обратно пропорционально глупой суетности. Адам Соломонович был единственным подлинно великим человеком, которого я встретил в жизни. Общение с ним было моим сокровищем, теперь это будут воспоминания.

[Lart]

Уникальный человек и великий педагог! Светлая память!

[Eli Tamar]

Очень тяжело думать об Адаме Стратиевском в прошедшем времени. Все что от него исходило, все что он излучал, его манеры и внешней облик – все продолжает и всегда будет жить у меня в вообрaжении. Общaясь с ним, как в классах в Тель Авивской академии музыки, так и в частной атмосфере на уроках у него дома, когда 6 часов пролетали (именно пролетали, а не тянулись), с передышкой на обед ( я даже полюбил запах его сигарет, которые он курил тоже «с передышкой на обед») – остается в памяти личность уникальная и исключительно благородная. Он всегда казался мне человеком другой эпохи, истинным аристократом, интеллигентом серебряного века, но при этом, вне времени мудрым. За многие годы общения с ним я почти не слыхал от него слова "Я"; оно принципиально отсутствовало в его лексиконе; он как то ухитрялся его избегать и обходить.
Как уже было сказанно другими, напыщенность фразировки и академический догматизм были ему совершенно чужды, хотя он часто использовал специфичные термины в очень емкой форме. Я не совсем согласен что у него не было продуманной системы преподавания; во всяком случае на уроках гармонии или формы он всегда исходил из определенного тезиса, очень четко сформулированного в словесном или письменном виде (формулировку часто сам вписывал в тетрадь ученика); а потом сразу тянул из памяти примеры как воду из бездонного колодца. Наслаждением было пытаться "загнать' его в угол какой нибудь теоретической предпосылкой – тогда в наибольшей мере проявлялась неординарность его понимания и «слышания» музыки, его способность к глубочайшим обобщениям, всегда основанным на конкретных примерах, показанных (сыгранных на рояле) на месте. Таким образом создавались удивительные связи между эпохами, стилями, манерами, и даже радикально не похожими музыкальными произведениями. И главное, всегда казалось что ты сам это уже слышал, только не обращал внимание.
Многие мысли и замечания в его демонстрациях казались мне не только захватывающе интересными, но так же изумительно тонкими: «главная и побочная темы могут быть не похожими и могут быть контрастными – а это совсем не одно и тоже...» - и снова, примеры, примеры.
В читке партитур ему не было равных, притом что он не мог сыграть гамму чисто. Даже фортепианную музыку он играл как оркестовую партитуру – что то пропускал, что то добавлял, водянистую фактуру как то вибрировал по своему. Ставя перед нами оркестровую партитуру первым делом спрашивал: «какой транспорт?»
(Эли Тамар)