Фестиваль "Арт-ноябрь"

[Roza Vetrov]

Вечер шестой. …И вечное блаженство.

Нынешний концерт в зеркальном зале также представил слушателям музыку барочной эпохи, музыку очень исполняемую и очень популярную: Вивальди – цикл концертов «Времена года», Бах - Сюита h-moll для флейты и струнного ансамбля, Чакона для скрипки соло, Концерт для флейты, скрипки, клавира и струнного ансамбля.
Камерный коллектив «Академия старинной музыки» под управлением Татьяны Гринденко – бессменный участник фестиваля «Арт-ноябрь». Выступления «Академии» всегда являются событием концертной жизни столицы, вызывая громадный интерес у публики и оставаясь в её памяти на долгие времена. В исполнительскиих трактовках даже самых «заигранных» сочинений этот замечательный коллектив далёк от привычных штампов, стандартов и общих мест – напротив, его выступления будят воображение и заставляют задуматься над простыми и естественными вещами, которые в других ситуациях почему-то даже не приходят в голову.
Вот послушайте Вивальди: эта музыка из тех эпох, когда человек ощущал себя частью природы (а не её «властелином»), когда солист в концерте осознавал себя частью ансамбля, наконец, когда композитор не отождествлял себя с героем собственных сочинений. Тема произведений Вивальди – весь мир, а не его составляющая. И мир этот бесконечно разнообразен, контрастен, пёстр, и он совсем не зависит от наших воли и желаний. Неожиданные смены погоды, ландшафта, атмосферы объективны, и нет смысла что-то вуалировать и приукрашивать. Резкость и неожиданность штрихов, оттенков, тембров – лишь краски; их не скрыть. Только в единстве звучащего простанства можно получить цельную картину, наподобие живописного полотна. Шелест листвы, растворение солнечных лучей в ледяной струе лесного ручья, и пение птиц, и капли дождя, падающие на запотевшее стекло, и скрипучий голос волынки, и разноцветные сны счастливого пьяненького крестьянина – всё это звуки, окружающие нас и заставляющие поверить, что мир гармоничен и жизнь прекрасна.
Или Бах. Сегодняшняя его полифония на слух воспринимается как никогда далёкой от тех равномерных построений, что описаны в учебниках. Голоса расходятся-разбегаются, играют и подшучивают, ноют и жалуются, покрикивают и резонёрствуют – каждый на свой лад. Матовый тембр флейты (солистка Мария Федотова) присоединяется то к одним, то к другим, чтобы лишь в финале сюиты завершить всё это многоцветье знаменитой «Шуткой». Клавир (солист Фёдор Строганов) строг, как и его задача – сдерживать по возможности резковатое великолепие сотни штрихов объёмной картины. И во всём этом – такое полнокровие ощущений, такая избыточность их выражения, такое множество плоскостей, сторон, мнений, взглядов, что тут-то и понимаешь, насколько «книжное» представление о холодноватом совершенстве барочной эпохи далеко от звучащей реальности. И, забыв о естественных препонах, сердце, словно тот жаворонок, готово лететь ввысь вслед за музыкой, каким-то чудом уместившейся в маленький зал, но вполне готовой развернуть, раздвинуть его простанство.
О Чаконе в исполнении Татьяны Гринденко – отдельная речь. Обо всём по порядку: как вышла солистка, тонкая и хрупкая, как она долго усаживалась, шелестела страницами нестандартных, мелко отпечатанных нот. Как повела рассказ – негромкий, неторопливый и разнообразный. Никакого намёка на эмоциональный диктат, бьющую через край энергетику, резкую контрастность созвучий и пластов. Очень камерная подача, в первую очередь по смыслу, по существу: не обязательно кричать, чтобы передать сильное чувство. И в этом чувстве, в этой картине – ещё одной из сегодняшних – слышалось/ощущалось/подразумевалось столько разных голосов, и иных высот, и других пространств, что даже страшно становилось. От огромности мира и всеохватности того, что мы зовём музыкой, а древние именовали божеством.

Светлана Петухова

[Roza Vetrov]

Вечер восьмой. Другие

Нынешний концерт представил слушателям новую для фестиваля номинацию – фортепианный дуэт. Артисты виртуозного ансамбля Ирина Силиванова и Максим Пурыжинский хорошо известны не только в российских столицах, но и во многих городах страны и за рубежом. Поэтому не удивительно, что сегодня в Зеркальном зале не было свободных мест.
Заявленная программа почти целиком воспринимается большинством любителей музыки отражением некой ауры смысловой лёгкости, так сказать, эстрадной популярности: Брамс - Венгерские танцы (1 и 3 тетради, середина 1870-х), Григ - Норвежские танцы ор. 35 (1881), Дворжак – 2 славянских танца (1878), Шуберт – Военный марш D-dur (1818); несколько особняком стоит «Испанская рапсодия» Равеля (1907) – во-первых, это переложение оркестрового сочинения, а во-вторых, оно «попадает» на период господства иного стилевого направления – импрессионизма.
Однако смысловая «неперегруженность» для постижения слушателя оборачивается в данном случае каторжной (не будем бояться слов) работой исполнителей. Продуманный блеск и выверенность технологических деталей, замечательная скоординированность действий музыкантов (исполнявших столь объёмные полотна на одном рояле), скрупулёзная отделка мельчайших оттенков, штрихов, линий и контуров – лишь одна составляющая оригинальной трактовки. А иные – строже и глобальней; они зовутся вкусом осознания стиля и искренним стремлением воплотить этот стиль в его первозданной чистоте – без нанесённых прогрохотавшими вслед десятилетиями банальностей и мещанских «финтифлюшек», без излишнего «умствования» и псевдогармоничности формально отмеренных структурных единиц.
Яркая и цельная индивидуальность артистов, их непосредственная эмоциональность, негромкое, очень аристократичное обаяние «сплавили» череду танцев этого вечера в разнородную, но плотную амальгаму, представившую нам собственно танец в качестве некоего метажанра, дающего начало и одновременно впитывающего общие для разных «языков» речевые интонации, структуры, объёмы, формы, манеры. И Брамс, интеллектуальный и сложный, предстал ныне полнокровным, импульсивным, не чуждым крайностей и даже чисто театральных «трагедий». А Григ, чьи произведения частенько трактуются на уровне «национальных истоков», - непредсказуемым персонажем, меняющим интонационные маски быстрее, чем слушатель успевал приподнимать очередную. «Славянские танцы» прозвучали наиболее близко к «общепринятой» трактовке, однако симфоническое разнообразие красок и здесь позволило подчеркнуть самое важное: бесконечную тоску, безбрежность, «незамкнутость» и потому глобальную неустроенность лирических тем – и бесконечную же, бескрайнюю лихость подвижных разделов.
А Равель… думаю, и сам композитор одобрил бы представленную сюиту. Честно говоря, с трудом мыслимую вне оркестра – его живописи, его пластов и красок. А здесь – были другие, не подражательные. Находящие переливы прежде всего природных состояний внутри выразительной системы, доступной «королю инструментов».
И он царствовал, словно сам по себе, подчиняясь уверенному и незаметному диктату четырёх замечательных рук. Он был на первом плане (в иные вечера такой привычный, традиционный – само собой разумеющийся на этой камерной сцене). И готов был открыться до потаённых (зачастую мрачных) глубин – и тут же обернуться загадочным, отрицающим холодноватым пианиссимо…
Всё для нас. Покорённых, взбудораженных, обалдевших от лавины звуков и тем, созвучий и пространств. И уходивших, унося с собой только частицу целиком – увы! – неподъёмных чудес.

Светлана Петухова

[Яло]

Сегодня 15 ноября был очень хороший концерт в рамках "Арт-ноября".
Как повезло Анне Фиделиа, что рядом с ней был Михаил Аркадьев!
Ведь было слышно сразу, что заболела (нос выдал сразу), насколько сильно, знают только выступавшие. Но героически спела, не отменила концерт. А Михаил блистал сольным исполнением! Одно удовольствие слушать. Как тонко чувство стиля у сегодняшних исполнителей! ну, тут дальше много хвалебных виршей можно сочинять, но я не мастер. Просто молодцы. А как удается американским вокалисткам так хорошо русскую музыку исполнять (да и с прекрасным произношением), для меня загадка!

[Roza Vetrov]

Вечер девятый. «Импровизированный» концерт

Сегодняшний камерный концерт в Зеркальном зале практически полностью отвечал представлениям современного слушателя о вечере так называемого домашнего музицирования. Вместо состава фортепиано-скрипка-кларнет, заявленного в афише, мы услышали состав фортепиано-альт-кларнет, что, разумеется, не могло не повлечь изменений в программе. Музыки для данного инструментального ансамбля не так много; в 1 отделении артисты исполнили единственное имеющееся среди моцартовских сочинений Трио Es-dur, а во 2 – «Сказочные повествования» ор. 132 Шумана для кларнета, альта, фортепиано (и скрипки ad libitum, в данном случае отсутствовавшей). Не имевшие многого времени для репетиций, музыканты, тем не менее, продемонстрировали замечательное чувство ансамбля, понимание и ощущение тонкостей зачастую непривычно акустически воспринимающихся партитур. Хочется отметить стилистическую выверенность, красочное многообразие музицирования Андрея Гритчука (альт), на фестивале выступающего впервые.
И всё-таки основное внимание - без преувеличения – было в этот вечер отдано кларнету. В исполнении камерных дуэтов – Сонаты Пуленка, Andante Мендельсона, «Сольфеджио» Хосе для скрипки и фортепиано – солист Юлий Милкис, безусловно, доминировал. Возможно, таковому ощущению способствовало и чисто визуальное впечатление: свободно «дышащий» облик кларнетиста (он играл наизусть) рядом с пианисткой Ниной Коган, ни на минуту не отрывающей глаз от фортепианной партии. Но, думаю, дело ещё и в сути: они играли о разном, и в этом разном голос рояля, безусловно, живой, интересный, характерный сам по себе, по сравнению с линией кларнета всё-таки воспринимался прежде всего аккомпанементом.
Потому что кларнет, немного холодноватый сперва в сонате (она открывала вечер), во втором отделении умудрился создать перед нами «отдельно живущий» оазис-мираж, плывущий в тёплом мареве реальных и ассоциативных тем, созвучий, направлений, движений, пластов. Удивительно сдержанный, почти всегда тихий, разочарованный Мендельсон сменился изысканной стилизацией мне лично совершенно не известного композитора. Что поддерживало общее впечатление течения «сценического времени»: неожиданные (ритмически «размытые» внутри строгой на первый взгляд фразы) переливы в духе старинной канцоны представлялись музыкой без года рождения, авторства, словно из воздуха являющейся, воздухом питающейся и в нём же исчезающей. А в конце – не торопишься аплодировать в надежде: вдруг это ещё не всё? Не финал? И мираж не исчезнет, продолжая манить задумчивыми тенями.

Светлана Петухова.

[Н.Рубинштейн]

Дорогие друзья!
С большим сожалением должна сообщить, что вчера представители Русской Православной Церкви наложили запрет на демонстрацию проекта "Носферату. Симфония ужаса" Ф.В. Мурнау - И. Юсуповой в Концертно-выставочном зале "Смольный собор" в Санкт-Петербурге.

20 ноября в КВЗ "Смольный собор", как и было запланировано, состоится открытие выставки живописи "Музыка сфер" Ирины Мащицкой. Концертная программа вечера будет изменена и анонсирована в ближайшее время.
Организаторы фестиваля надеются, что несколько музыкальных фрагментов проекта "Носферату" будут включены в программу концерта.

С уважением,
Н.Рубинштейн

[Roza Vetrov]

Вечер десятый. Течение и ощущение

Заслуженный камерный коллектив «Брамс-трио» сегодня явился перед публикой в обновлённом составе: за роялем (по-прежнему и как всегда) – Наталия Рубинштейн, скрипка – Алексей Толпыго, виолончель – Кирилл Родин. И если виолончелист хорошо известен московской публике, то скрипача, некогда принимавшего участие в элитарных «Декабрьских вечерах», часть слушателей (в силу разных причин) просто не знает.
И многие из них поэтому пришли – поболеть и поддержать; а иные – сравнить и (возможно) позлорадствовать.
А сравнивать весьма даже было что. Для первого и потому важного концерта-представления артисты выбрали программу, сочинения которой являлись визитной карточкой ансамбля на всех этапах его существования. Брамс – Первое Трио H-dur (1889), Чайковский – Трио a-moll «Памяти великого художника» (1882). Чтобы от этих истинно романтических творений, как нельзя лучше отражающих противоречивый и экспрессивный дух эпохи, снова начать (как мне хочется надеяться) долгое и счастливое плавание по волнам наших ненадёжных времён.
Брамс появился вполне в своём стиле: тяжеловатый и раздумчивый, он сразу захватил всё слуховое пространство, с императивным назиданием побуждая вслушиваться, размышлять, осознавать, «раскладывать по полочкам» непростые течения сценической жизни. Он сразу «отсёк» эту иную, полифонически сложную жизнь от реальности и приподнял на котурны единственно истинного смысла – того, что несёт «эфемерное» искусство. Но это сначала. Тем и труден маэстро, на впечатлениях от музыки которого «застопорилось», «забуксовало» представление о художнике-романтике. Ибо крайние части брамсовских циклов, как правило, – колонны устойчивого здания. Зато средние – те самые «невесомые» ощущения, что в состоянии расшатать любую конструкцию своей зыбкой, призрачной атмосферой, каждый раз напрямую зависящей от настроения исполнителей, а может – от природы, погоды, акустики, дыхания солистов, боя часов и Бог весть ещё какого сора… Сегодня вторая часть (скерцо) не останавливалась на мелочах – торопилась, мелькала, маня пёстрыми сочетаниями красок, меняющихся образов и штрихов. А третья обернулась неожиданной беззащитностью «отдельно взятых» контрастных тембров – клавишного и струнного. После всего этого финал (по-брамсовски бурный и насыщенный) воспринимался попыткой даже не осмысления, а просто завершения цикла – потому что время завершения пришло.
Чайковского начали словно «на втором дыхании» - очень эмоционально и свежо. И получился он близким до жути: как когда заставляешь себя думать «да, он умер», насильственно возвращаешь к этой, кажется, самой важной, самой необходимой мысли – а впечатления невольно отвлекают, а окружающее манит живым, до отвращения притягательным, разным, насыщенным. И – возможно - нет сил оторваться от него душой даже тогда, когда уже покинул телом. «Душа парит» - но не над «горними небесами» пока, а над многогрешной землёй. И странное дело: невропат-меланхолик, ненавидевший сами мысли о смерти, избегавший читать некрологи и появляться на похоронах, – как близко Чайковский прошёл по лезвию рядом с небытием не только в поздних, известных своей мистичностью произведениях, но и в этом Трио. Столь жизнелюбивом по ощущению. Столь сценичном по средствам выражения. Столь концертном во всех пониманиях этого термина.
Три солиста; каждый из них по-разному переживает «искус жизнью». Как мы: здесь нет и не может быть унификации. Каждый поёт траурную музыку – и «зависает» в сладком томлении – и танцует вальсы и мазурки – и торопится вместе с головоломной фугой. Жизнь – путь в никуда.
А вот искусство – путь в бессмертие.

Светлана Петухова

[ona]

Сегодня 15 ноября был очень хороший концерт в рамках "Арт-ноября".
Как повезло Анне Фиделиа, что рядом с ней был Михаил Аркадьев!
Ведь было слышно сразу, что заболела (нос выдал сразу), насколько сильно, знают только выступавшие. Но героически спела, не отменила концерт. А Михаил блистал сольным исполнением! Одно удовольствие слушать. Как тонко чувство стиля у сегодняшних исполнителей! ну, тут дальше много хвалебных виршей можно сочинять, но я не мастер. Просто молодцы. А как удается американским вокалисткам так хорошо русскую музыку исполнять (да и с прекрасным произношением), для меня загадка!

Как-как... Аня русская. Выросла в Москве.

[Roza Vetrov]

Вечер одиннадцатый. Без прикрас

Вчерашний концерт в Козицком собрал полный зал, что неудивительно: пианист Александр Штаркман, некогда с успехом выступавший в Москве, ныне явился сюда повзрослевшим после большого перерыва (он давно уже не играет и не живёт в российской столице). «Способствовала» и программа, коренным образом заменившая указанную в буклете: Гайдн – Соната F-dur, Брамс – Четыре баллады ор. 10, Лист – Соната h-moll и «Грёзы» Шумана на бис.
Вечер оставил двоякое, весьма противоречивое впечатление. С одной стороны, желание ясности (иногда даже «полной» ясности, которой, как известно, в искусстве не бывает), часто посещающее на концертах с преимущественно романтическим репертуаром, на этот раз, можно сказать, было удовлетворено в значительной степени. Прозвучавшая музыка оказалась поданной без какого бы ни было «идеализирующего флёра», весьма отчётливым туше, ровно по голосоведению, завершённости фраз и реплик, полифонических линий, нейтрально по настроению и отношению. Резковатая, намеренно «нелегатная» интерпретация артиста позволила многое осмыслить, так сказать, под другим углом зрения. Например, Гайдн, которого почти не играют, а если и играют, то в рамках понимания преимущественно «психологичности» Моцарта. А ведь Гайдн не таков – он проще, лапидарнее, стремительнее, его виртуозность в значительной степени опирается на банальные «клавесинные» ещё обороты, которые на рояле воспроизвести адекватно, между тем, весьма непросто.
Вместе с Брамсом вступило неотъемлемое «во-вторых». Потому что ясность классики и ясность романтики – всё-таки вещи кардинально различные. А вчера они представлялись идентичными в понимании солиста. Даже звукоизвлечение брамсовских баллад осталось «гайдновским» - суховатым, напористым, где-то одноплановым. И сам Брамс – с подавляющей «аккордовостью» фактуры данного цикла, отрывочными возгласами и «скачками» настроений и регистров – воспринимался скорее музыкой жестов и движений, чем музыкой образов, эмоций и чувств. Что интересно: слушая исполнение в концерте этих баллад Михаилом Оленевым, я, никогда не видевшая их нот, насчитала 3. А вчера – 5. Потому что музыка, далёкая от эмоции, на первый план выводит структуру; её элементы начинают восприниматься отдельно, может, даже несколько клочкообразно, формируя ошибочное представление о своём количестве.
И Лист. Особенно Лист! Как хотелось (чаще в студенческие годы) услыхать этот «насквозь философский» опус просто музыкой, «вещью в себе», концертным сочинением мастера-виртуоза. Казалось, что избавление не только от исполнительских штампов, но и от «избыточных смыслов» позволит по-новому услыхать популярнейшую (несмотря на очевидную сложность) вещь мирового фортепианного репертуара. Жаль, что сбылось моё желание именно с таким результатом. Ибо, утеряв философичность, контраст плоскостей, игру смыслами и борьбу разных точек зрения, соната не приобрела ни ожидаемой выпуклости и сценичности чисто виртуозной стороны, ни кристальной ясности звуковых сопоставлений, ни, наконец, особенной эпикурейской привлекательности для солиста. Напротив. Произведение это перестало восприниматься «музыкой сфер и пространств» - и вообще перестало восприниматься творением искусства. Ибо в данном случае сценическое время отсутствовало – наличествовало только реальное, зрительское, жизненное. И было оно жестоким и однозначным – обычным, обыденным. А музыка – таинство, грёза, мечта – являлась лишь составляющей современного мира, стремительного, лапидарного, с ясным вектором движения.
Возможно, это принципиальная черта нынешнего искусства: круг непростых отношений реального/сценического времён замкнулся, возвращая к их «первобытной» идентичности. «Иная реальность» потихонечку «опускается» на землю с традиционных котурнов. Хорошо ли это, плохо – решать учёным.
А публику жаль.

Светлана Петухова

[Roza Vetrov]

Вечер двенадцатый. Гамбургский счёт.

Конечно, поначалу имела место дилемма. Идти в Центр современного искусства на медиа-балет – или в привычный Зеркальный зал на камерный концерт. Афиша первого визуально привлекала куда более: новый жанр, новая для фестиваля площадка, наконец, совсем другая публика. И с неприятным чувством думаю я сейчас о том, что желание взглянуть «на свежак» могло лишить меня сегодня самого (пока что) качественного концерта нынешнего Арт-ноября.
Потому что популярные нынче сетования об угасании интереса к искусству преимущественно академического направления теряют всякий смысл при прямом/открытом общении с этим самым искусством. Потому что если оно – искусство – состоялось, то дальнейшие разговоры могут происходить лишь в одном ключе. Благодарственном.
Брамс, игранный уже на XIV-м фестивале неоднократно, сегодня стал героем почти целого вечера. Три его сонаты для виолончели и фортепиано (из которых D-dur’ная – авторское переложение скрипичной в G-dur) плюс Шуман (Адажио и Аллегро и вторая из «Пяти пьес в народном стиле») на бис – концерт вполне можно назвать монографическим.
Они редко бывают ровными, такие выступления. Они сложны не для публики – для артистов (довольно часто исполнители начинают скучать прежде нас). Наконец, сам Брамс – полуторачасовой диалог с ним мало кому под силу. Замечательно гармоничному дуэту Петра Лаула (фортепиано) и Дмитрия Коузова (виолончель) оказался под силу, причём – на первый взгляд – без особенного напряжения.
Ровный, слаженный, необычайно сыгранный тандем солистов, ярких стилевых индивидуальностей. Виолончелист – темпераментный, контрастный, очень романтичный; пианист – аристократически-сдержанный, с мягким, внимательным, разнообразным туше. И в результате - по самому высокому критерию оценки – истинный ансамбль, когда общение противоположностей рождает неразрывное единство целого. Редко достижимое качество, указанное во всех учебниках по эстетике как неотделимое от понятия и понимания искусства. И можно говорить о том, что баланс звучания был практически идеальным - ни одна нота не «пропала», «прикрытая» партнёром; а можно – что вступления голосов являли не начала, а продолжения незримого диалога, и не ощущалось противоречия темы - сопровождения. Да только всё это слова, слова. А сегодня, как никогда, чувствуешь их изначальную беспомощность: перечисление суммы единиц не даёт обретения целого (того самого, что из учебников).
Или попробовать так: естественность. Вот критерий оценки, позволяющий приблизиться к невыразимому. К нынешнему Брамсу не было никаких вопросов. Первые части сонат не казались чересчур монументальными, скерцо – простоватыми, медленные разделы – по-романтически «зависающими», а уж извечная «проблема романтического финала» (набившая оскомину доверчивому потребителю исследовательской литературы) и вовсе отсутствовала. Потому что, по-видимому, вот так всё это должно быть – в лучших и благородных традициях по-настоящему академической исполнительской школы. Просто, как шаг, как дыхание – вдыхаешь и не задумываешься над тем, когда наступит выдох, в каком он будет (или должен быть?) темпе, ритме, настроении. Он приходит сам собой, и тут же снова вдох – жизнь продолжается. И не надо о том, что Брамс ностальгически-опустошён, а Шуман иной раз бесцельно фрагментарен – как выяснилось, на самом деле они не такие. Они немногословно-сдержанные – но только до поры, а уж потом – категоричные, изысканные, настойчивые, пасторальные, стремительные, трагичные… Разные.
А главное – настоящие. Как мы. Вот за это – огромное спасибо.

Светлана Петухова

[Яло]

Как-как... Аня русская. Выросла в Москве.

Спасибо! Я не знала. Ну, тогда гордиться можно.
Но вообще интересно,что приезжающие иной раз из америки по-русски очень неплохо говорят.
Как бы узнать, еогда к нам Анна опять приедет...