Muehlbach

В программе:

I отделение

Скрябин – Соната №3, соч. 23
6 поэм, соч. 63, 69 и 71
2 прелюдии, ор. 67
Соната №5, соч. 53

Исполняет Игорь Никонович

II отделение

произведения Шопена, Листа, Вагнера, Дебюсси, Шимановского, Чайковского, Ляпунова, Метнера

Исполняют Ирина Сущинская, Анна Мкртичян, Руслан Казаков, Дарья Платонова, Наталья Зюзина, Виктория Иванова

Начало в 19 ч.

Чего ждет публика от выступлений пианиста? Новых впечатлений? — от неизвестной музыки, необычных оригинальных прочтений давно знакомого. Острых ощущений? — от чудес виртуозности, рискованных трюков за клавиатурой. Поучительных наставлений? —музыканты-профессионалы и студенты черпают их, вслушиваясь и всматриваясь в технические частности чужой игры. Да, каждый артист несет слушателю нечто своё…

Главное, что, на мой взгляд, дарят нам концерты Игоря Владимировича Никоновича — это неожиданную «радость узнаванья», чудо встречи с воскрешенным прошлым. Та особая духовная «аура», которая с трудом угадывается за шипением и скрипом хрупких граммофонных дисков 80-ти – 90-летней давности — рождается здесь и сейчас, у нас на глазах. Мы словно возвращаемся в «золотые времена» фортепианного исполнительства — в 1910-е–1930-е годы. И ничего тут нет от стилизации, от пресыщенной постмодернистской «игры с прежними стилями». Всё предельно серьезно, сурово, часто монументально — и Шопен, и Лист, и Метнер, и Скрябин… Пожалуй, именно произведения творца «Прометея» — это и есть его, Игоря Владимировича, «музыкальная родина» (недаром в 1956–60 годы он работал научым сотрудником Музея-квартиры Скрябина).

Дело тут не в традициях великих скрябинистов, корифеев российского исполнительства — Генриха Нейгауза, по классу которого Никонович в 1958 году окончил Московскую консерваторию, и, прежде всего, Владимира Софроницкого. С последним пианист был особенно лично и духовно близок, много сил отдал изучению и обнародованию его фонографического наследия, написал о нем мемуары, собрал и издал масштабную книгу воспоминаний. Критики и публика обычно любят рассуждать о школах и учителях, но не принадлежность к той или иной к школе — этакий «штамп в паспорте» — делает артиста артистом.

И игра Никоновича несет в себе не столько приметы пианистической «школы» (в обычном профессиональном понимании), сколько то, что гораздо шире и глубже — лежащее за пределами чисто музыкального. За колкими, хрупкими и изломанными скрябинскими звуковыми арабесками чудятся и старомосковские сумерки с таинственно мерцающими красноватыми окнами домиков в кривых переулках, и вороны, с карканьем летящие из Нескучного в Кремль, и причудливые чехонинские маски, и темный блеск керамических плиток на шехтелевском фасаде. Всё словно чуть стерлось от времени, облупилось, поблекло.

В этой смутной, томительной атмосфере звуковые контуры порой теряются, что-то может показаться невнятным. Но, кажется, что и не нужно здесь отчетливости. Немало есть пианистов, чью игру хочется уподобить современному интерьеру: всё в нем аккуратно заштукатурено и финской краской профессионально покрашено. И музыкальное время движется там четко и размеренно, словно рабочий день в каком-нибудь пластмассово-стеклянном офисе.

А вот в исполнении Никоновича ничего не предопределено: нельзя предугадать ни как фраза проинтонируется, ни как мелодия ритмически с аккомпанементом соединится. Впрочем, быть может, кажущаяся это непредсказуемость? Но неважно. Главное — ощущение невероятной подлинности. Словно это само время говорит — время, которое, казалось бы, невозвратимо ушло, но его чудесным образом воскрешает своим искусством Игорь Владимирович Никонович.