"Молодым помогать очень опасно" интервью с М. Плетневым

[MAks]

Бродя в Янедксе совершенно по иному поводу (Sapienti sat ) случайно набрела на интервью с М.В.Плетневым.
Оно не новое (2003г), но показалось любопытным. Слишком много тем, так или иначе обсуждаемых в форуме, оказалось в нем затронуто....

( http://www.zerkalo-nedeli.com/nn/show/465/43195/ )

"Молодым помогать очень опасно"

Имя пианиста и дирижера Михаила Плетнева хорошо знакомо и профессиональному музыканту, и простому обывателю. Но поскольку в течение двадцати лет он не был у нас с концертами, для целого поколения Плетнев оказался легендой из прошлого.
Трудно сказать, что больше повлияло на то, что эта звезда осчастливила своим визитом украинскую столицу — личность Владимира Горовица, в рамках чествования 100-летия которого выступал музыкант, или неутомимость организаторов, которым сначала в апреле этого года удалось таки привезти не менее знаменитого Николая Петрова (чего в свое время не удалось сделать Национальной филармонии Украины), и вот теперь — Михаил Плетнев.

Как известно, Михаил Васильевич славится своей нелюбовью давать всякого рода интервью. Но когда мы встретились с музыкантом, стало понятно, что слава глубоко необщительного человека намного опережает его самого.

— Михаил Васильевич, многие отечественные музыканты в последние годы перебрались за рубеж, мотивируя это тем, что там условия для творческой работы намного больше. Как вы решили для себя этот вопрос?

— Конечно же, условия для того, чтобы заниматься искусством, там несравнимы с теми, которые существуют здесь. Поэтому я сейчас живу преимущественно в Швейцарии. Но и в Москву постоянно наведываюсь, поскольку там у меня оркестр. Россия — замечательная страна, в которой есть хорошая, подготовленная публика, но условий для того, чтобы играть, скажем, на рояле, нет никаких. Даже приличных инструментов нет — иногда лучше взять балалайку и играть на ней.

Для организации туров оркестра, которым я руковожу, не хватает средств. Поэтому мы делаем то, что в наших силах — к примеру, Волжский тур и т.д. К сожалению, такие гастроли — убыточное и крайне неблагодарное занятие. Потому что никто «спасибо» не говорит, а наоборот — чаще всего стараются облить грязью.

Ведь оркестры у нас создаются не для того, чтобы играть музыку, а для удовлетворения чьих-то амбиций. Концертные залы строятся для того, чтобы нагрести побольше денег — это проявляется во всем. Поэтому чистому искусству у нас места очень мало. Чего нельзя сказать о странах западной Европы, где действительно идеальные условия и соответствующее отношение. Я только что вернулся из города Тенерифе, где построили новый концертный зал, совершенно изумительный по акустике, по красоте. На открытие приезжал наследник испанского короля. А в той же Москве на недавно открывшийся концертный зал потрачено средств раз в пять больше, но, судя по всему, только одна пятая часть пошла собственно на строительство зала. И акустика в нем такая, что его хочется просто забыть. Потому что искусство никого по большому счету не интересует. Понятно, почему артисты львиную долю своего времени проводят за границей.

— Что сейчас больше находится в сфере ваших творческих интересов — фортепианное исполнительство или руководство оркестром?

— И то, и другое. Просто когда подходит время концерта фортепианного — я играю на рояле. Когда наступает время симфонического концерта — становлюсь за дирижерский пульт. А между двумя этими занятиями, когда удается, еще пишу музыку.

— Вы предпочитаете плыть по течению или управлять обстоятельствами?

— Сейчас я делаю только то, что хочу, и стараюсь не делать того, чего не хочу. Поэтому могу утверждать, что в определенной степени управляю обстоятельствами.

— Многие музыканты сейчас говорят, что уровень пианизма за последние годы очень вырос…

— Я так не считаю. Послушайте Горовица — вот вам и аргумент. Смотря что понимать под словом «пианизм». Просто когда собственно музыки в игре мало, то стараются играть громче, быстрее.

Наверное, это закономерный процесс — какое-то время рождаются гении, потом не рождаются. В стране начинается рассвет культуры, потом полнейший упадок. Так было в России, до того — в Греции.

— Какой сейчас, по-вашему, период в России?

— Пыль лежит толстым слоем. А из нее ничего не может получиться. Может быть, вы еще доживете до того времени, когда она расчистится, а я — вряд ли. Надеюсь ли я на лучшее? Я всегда надеюсь. Человеку вообще свойственно надеяться, даже когда он сидит в яме с тиграми и змеями: а вдруг тигр его не съест, а змея не укусит.

— Вы считаете, что сейчас именно такая ситуация?

— Я считаю, ситуация почти безнадежная. Чтобы наступил какой-то реальный сдвиг, должно смениться поколение.

— А на чем должно вырасти это поколение?

— Думаю, то поколение, которое будет заправлять в Москве, сейчас учится в университетах Великобритании, Швейцарии. Эти молодые люди прекрасно знают языки, читают книги. Это дети тех, кто смог материально обеспечить им хорошее образование.

— Вы говорите о детях «новых русских», которые зарабатывали свой стартовый капитал, как правило, не совсем легальным путем?

— Сейчас уже все свои деньги легализовали. Конечно, у многих из них родители из бандитской малины, сейчас заправляющей всем. Но я думаю, что для своих детей они такого же не хотят, поэтому стремятся дать им самое лучшее, тем более, когда есть такие возможности. И слава Богу, что сегодня они могут учиться в Западной Европе. Ведь многие из них очень умненькие. Я думаю, когда они вернутся через время в Россию, начнется новый виток развития.

— То есть развитие придет извне?

— Думаю, да. Уже сейчас есть какие-то проблески. Я уже иногда встречаю молодежь, которая иначе смотрит на вещи, познакомившись с тем, что в мире делается.

— Но ведь многие русские мыслители утверждали и продолжают утверждать, что возрождение России пойдет из глубинки.

— Дело в том, что глубинки России практически не осталось. Я был бы рад согласиться с этой мыслью, сам обожаю глубинку, поскольку оттуда идет моя родословная — отец родился под Костромой. Я бывал там очень часто. Эта глубинка, по сравнению с тем, что там было еще 30 лет назад, часто производит гнетущее впечатление. Так что я не рассчитываю на глубинку совершенно. Тем более что от народа, который успешно «унасекомлен» после всех этих демократических порывов, вряд ли можно что-либо ожидать.

— Вернемся к музыке. Насколько, на ваш взгляд, актуальна классическая музыка сегодня?

— Дело в том, что эра классической музыки закончилась. Сейчас какой-то агонизирующий момент. Музыкальные инструменты, которые служили для того, чтобы извлекать какие-то прекрасные звуки, четыре струны, настроенные определенным образом — современным композиторам все это не нужно. Они берут скрипку Страдивари и заставляют ее скрипеть, хрипеть, стучат ею по голове — ну жалко скрипку. Рояль — хороший инструмент, хотя и менее дорогой, чем скрипка Страдивари. Так они начинают туда гвозди забивать, какие-то кнопки засовывать. Понимаете, то, что композиторы мыслят иначе — это хорошо. Но им просто лень заняться звучанием современных инструментов, синтезаторов, на которых все это можно намного лучше изобразить.

Например, есть искусство портрета. Можно, конечно, выйти далеко за пределы жанра и рисовать на стене, где угодно. Но все-таки рассматривать портрет хорошо, когда есть рамка и когда понятно — где он начинается и где заканчивается. Чтобы написать хорошее классическое сочинение, для классического инструмента, нужно сделать шаг назад. Рояль ни к чему, если пытаться изобразить на нем то, что отвечает современному духу.

— Напрашивается вывод, что музыку современных композиторов вы не исполняете.

— Не исполняю, правда, за редкими исключениями — есть все же хорошие сочинения.

— Что вам сейчас хочется играть?

— А я все время играю одно и то же. Для меня классическая музыка — это не то, что, Чайковский, к примеру, ненавидел Мусоргского, любил Танеева, а Танеев не любил Брамса, но любил Рахманинова, зато ненавидел Скрябина, а Скрябин не любил Рахманинова. Все эти трения видны только тогда, когда находишься там. Когда это все уходит — остается один большой пласт, в который вмещаются они все. У них общего гораздо больше, чем различного. Поэтому у меня в одной программе вполне могут звучать Мусоргский и Чайковский, Брамс и Танеев. Тех композиторов, которых я играю, все-таки больше, чем тех, которых я не люблю. Да и, в конце концов, какая разница, что играть — важно только, как играть. Потому что как еще можно удивить, самим фактом исполнения? Ни в коем случае. Сейчас можно удивить только тем, как ты это делаешь.

— Сейчас многие известные музыканты создали фонды собственного имени для поддержки молодых музыкантов — я имею в виду Спивакова, Крайнева. Как у вас с этим обстоят дела?

— Не возглавляю никаких фондов вообще. Молодым помогать очень опасно, особенно детям, особенно бедным детям. Растущему зверю надо дать возможность охотиться, а не класть в рот куски мяса. Если постоянно поить молочком, к нему привыкают как к должному. И вскоре могут сказать: «Мало! И почему молоко такое плохое?! Давайте, несите больше и лучше!». Это все надо с умом делать, а не так, как у нас. Вопрос не такой простой — кому и в чем нужно помогать, а кому дать возможность взять топор и самому пробираться через чащу.

— Считаете, в таких странах, как Россия, Украина есть возможность пробиться сквозь чащу?

— Я глубоко убежден: большой талант всегда пробьется. Могу сказать, что не помню ни одного случая, когда талант крупного масштаба остался незамеченным, если только сам не свихнулся и не попал в сумасшедший дом. Но если он готов к тому, чтобы себя проявить, то рано или поздно он все равно о себе заявит.

— Важно ли для вас, в каком зале играть?

— Есть залы, которые я люблю, есть такие, которых избегаю. Сейчас, к примеру, безумно полюбил недавно открывшийся зал в Тенерифе. Там несколько тысяч мест, и при этом между первым и последним рядом разница в звуке всего четыре децибела, звук проецируется абсолютно на всех слушателей. Много замечательных залов в Японии. Когда-то я очень скептически относился к Карнеги-холлу, мне казалось, что его слава напоминает славу Макдоналдса — «лучшего ресторана в мире» и т.д. Но сыграв там, я совершенно поменял свое мнение — это действительно зал с выдающейся акустикой, играть там необыкновенно приятно.

— А как насчет Большого зала московской консерватории?

— Этот зал мне не особенно нравится. Там мне еще ни разу не удалось хорошо сыграть.

— Что побудило вас приехать в Украину с концертами после двадцатилетнего перерыва?

— Не надо постоянно переводить на меня стрелки. У меня есть администратор, который предложил мне эту поездку. Я согласился — вот и все.

[String]

Мaкс , вы бoльшoи мoлoдец, чтo внесли эту стaтъю .
Плетнев тaкoи же кoнкретныи , кaк и всегдa , сoбственнo , кaк и игрaет нa рoяле .
Не скрoю , искaл мoменты , чтoб где-тo не сoглaситъся , нo увы не нaшел .
Прaвдa , Михaил (Плетнев) кaк бы тo ни былo , перешел в кaпитaлизм ... этo никoму не в oбиду , нo кaк видите , системa пoрaбoщaет .
Нaдеюсь , кoнцерты нa Укрaине прoидут великoлепнo . Плетнев-Зверь !

[MAks]

String,
Это старое интервью - я же специально подчеркнула.

[Александр Самойлов]

Читал я уже давненько это интервью, но почему-то не сообразил его выложить здесь.

[Terry]

Дааа.....
Спасибо за интервью.
Но очень разочарован мышлением Плетнева.
Но виртуоз он большой - тем более жаль...

[Stanislav]

Вообще, мягко говоря, я не фанат Плетнёва, как пианиста, но почти всё, что он говорит, imho, - "не в бровь, а в глаз".
Особенно радует целостность его, как личности, ибо стиль, в котором он выражает свои мысли, и образ мышления, проявленные в этом интервью, полностью соответствуют его манере исполнения.

[caspi]

Человек просто умный. И музыкант выдающийся.
Спасибо, Макс.

[Terry]

Перечитал еще раз это интервью, и все таки напишу, что меня коробит в Плетневе - ощущение, что "зажрался".

Его слова об "унасекомленной глубинке" - хамски и поверхностны. Глубинка нашего государства весь век прошлый терпела попытки ее унасекомить - всякие - и голодоморы, и кровавые и тд - но я бы не решился выносить такой приговор - особенно смотря каких великих людей рождает эта глубинка. И не эта же глубинка в Сибири ходила принимала Рихтера может лучше, чем пресыщенная публика.

Или о расцвете культуры, который принесут обучающиеся на границей дети новорусских - это он что, - о Родионе Газманове? Обобщать конечно нельзя,- но это утверждение минимум спорно - смотря по очевидным нравам "золотой молодежи".

Плетнев - очень умный, думающий чкловек - много говорит правильно - "не в бровь, а в глаз",- но это.... как бы сказать.... Я бы может понял его и его "обьективность", если бы он писал о чужом ребенке и чужой матери - а ведь пишет о своей Родине и "своем ребенке".

Я приведу ниже текст другого интервью - Федосеева 2002 года, которое по тем же проблемам и также правдиво и откровенно - но если бы пришлось выбирать, с КЕМ "идти в разведку" - на основании этих текстов - я бы выбрал Федосеева... а не Плетнева с крутым Тенерифе...

================================================== ================

В.Федосеев: МОЯ РЕЧЬ– МУЗЫКА
_______________________________________
http://www.lgz.ru/archives/html_arch...ad/art11_1.htm

В музыкальном мире Большой симфонический оркестр имени П.И. Чайковского считается одним из последних бастионов симфонической культуры. Сегодня мы предлагаем читателям “ЛГ” беседу с главным дирижером оркестра народным артистом России Владимиром Ивановичем ФЕДОСЕЕВЫМ.

– Мне рассказывали, Владимир Иванович, что на концертах вашего оркестра в городах бывшего Союза творится что-то невообразимое. Люди стоят в проходах, так как зал не может вместить всех желающих. Хорошо, что хотя бы в Москве можно свободно вас слушать. Да еще и по сносной цене. Удивительно, в наше-то время, когда все вертится вокруг денег, вы оцениваете свой труд неправдоподобно дешево. Вон на концерты, скажем, Спивакова или Башмета билеты стоят в десятки раз дороже.

– Часто среди покупателей этих билетов случайные люди. Для них это даже не концерты, а что-то вроде, как теперь говорят, “тусовок”.

– На ваших концертах, Владимир Иванович, публика совсем иная.

– Мы свою публику хорошо знаем. Она традиционно консерваторская. Интеллигентная. Люди со скромным достатком. Наша задача – не потерять ее, сделать все, чтобы тяжелый перестроечный каток не разделил нас. Еще до революции была замечательная традиция – общедоступные концерты. Даже в Большом театре ярус был бесплатным для студентов и стариков. Новое – это почти всегда хорошо забытое старое. Мы его вспомнили. Вот уже четыре года в консерватории существуют наши общедоступные абонементы. С финансовой точки зрения они убыточны, но с общекультурной, гуманной – безупречны. В первый год нам немного помогла московская мэрия, потом отказала, видно, есть проекты поважнее.

– А как же вы тогда выкручиваетесь?

– Наш главный спонсор – нефтяная компания “ЛУКОЙЛ”. Ее президент Вагит Аликперов – соратник и друг оркестра. Благодаря помощи “Лукойла” в самые трудные годы были возможны наши выступления в российских городах. Руководители компании думают о художественном развитии даже своих сотрудников. Если вдруг по каким-то причинам они не достали билеты на концерт оркестра, звонят: “Ну как же так, Владимир Иванович, мы уже просто не можем пропустить ваш концерт”.

– Насколько я знаю, помогает вам существовать и работа за рубежом.

– Да, Венский оркестр попросил меня продолжить мою работу с ним в качестве главного дирижера, и я продлил контракт еще на четыре года. Уже несколько лет я первый гостевой дирижер Токийской филармонии, провожу там и в Вене мастер-классы. Недавно мне предложили возглавить и другой японский оркестр, которым руководил знаменитый Серджи Озава. Но я отказался.

– Да вы что, Владимир Иванович! Отказаться занять место всемирно известного маэстро!

– Я объяснил, что не смогу работать столько, сколько потребовалось бы для высокого творческого результата. Не могу надолго оставить свой оркестр, к тому же очень избирателен в своих личных гастролях. Моя душа – это все-таки прежде всего Большой симфонический, а потом и Венский. Разлучаясь с БСО, я все равно “держу руку на пульсе”, не могу надолго оставить его без присмотра. Дирижеры, работающие у нас, не просто коллеги, но друзья, наши творческие единомышленники.

– И в чем же это единомыслие?

– В служении Музыке. Кажется, увы, “новому” миру классическая культура становится не нужной: зачем вкладывать деньги без материальной отдачи? А мир души, чувств не в моде.

– Его вытеснил попсовый ширпотреб.

– Увы, это так. Вот смотрите, у нас есть выдающаяся плеяда композиторов – Борис Чайковский, Мечислав Вайнберг, Вадим Салманов… Скажите, часто ли их слышите в симфонических концертах?

– Нет, я даже не все имена знаю.

– То-то и оно. А ведь они украшают музыкальную культуру ХХ века. Еще лет десять назад музыка наших современников была очень даже востребована. Мы старались воспитывать интерес к ней. Сколько программ посвящалось новым произведениям! Сегодня правит бал коммерция. Играют сверхпопулярную музыку – и сбор обеспечен. Грустно сказать, но исполняется “Реквием” Моцарта или Девятая симфония Бетховена, и зал заполнен, даже если исполнители ниже среднего уровня. Включи программу неизвестных композиторов, и нет гарантии, что будет аншлаг. Интерес к новой музыке постепенно исчезает.

– Я тоже это подметила. На концерте, в котором исполнялась “Севастопольская симфония” Бориса Чайковского, было много свободных мест. Честно говоря, я тоже не сразу решилась пойти.

– А ведь это выдающееся провидческое произведение. Пусть потихоньку, но истинно талантливые современные композиторы занимают свое место в наших концертах. Сейчас у нас в работе концерт “Посвящение”. В программе произведения русских и зарубежных композиторов, посвященных БСО и мне.

– Уж ваша-то публика откликнется.

– Надеемся. Кстати, пренебрежение современной музыкой встречаешь и на Западе. Англичане давно схитрили, изобретя “променандные” концерты, напоминающие бутерброд. В начале и в конце звучит популярная музыка, а в середине – новая. Именно так в свое время они “пропагандировали” и Бриттена, прежде чем он стал всепризнанным классиком.

– А кем, Владимир Иванович, должен быть дирижер для оркестрантов – отцом родным или тираном?

– Однозначного ответа не дам. Замечательный Евгений Светланов был диктатором, работал с “нажимом”, давил колоссально не только музыкальным, но и общественным авторитетом. Ему подчинялись, его боялись. Диктатором был и Мравинский, но другого типа. В Японии о нем говорили: “Царь и бог”. Может быть, во времена деспотические это был наиболее прямой путь к “оркестровому” результату. Сегодня люди так замучены бытом! О каком диктате можно говорить! У меня, правда, всегда был иной стиль работы. Назову его “любовным”.

– Одной любовью не справишься с оркестром в 120 человек. Они же не ангелы с крылышками.

– Конечно, мы сколок современного общества со всеми достоинствами и недостатками. И тем не менее мой инструмент общения только один – любовь. Русский человек, как правило, стеснителен. Может прожить жизнь, так и не раскрыв себя. А любой внутренне закрытый человек не развернется во всей своей природной одаренности, поэтому, вселяя уверенность в свои силы, ему надо помогать. И вот тогда-то каждый выложит на алтарь искусства все, на что способен, а свое, ценное, есть у каждого. В такой атмосфере и рождается лучшее. Вот и говорю я своим музыкантам: не бойтесь выразить себя, верьте. Знаете, сколько замечательных своих солистов вырастили мы вместе!

– Сразу чувствуется христианская душа.

– Христианская основа есть в каждом. Моя, видимо, укрепилась тем, что мама ходила в церковь, пела там в самые строгие годы. Но сознательно я обратился к вере в зрелом возрасте. Сильным воздействием стало первое посещение Киево-Печерской лавры, весь дух ее, разговоры с монахами… Вышел я из Лавры другим человеком. Вот, говорят, можно уверовать, если встретить на своем пути хотя бы одного, на лице которого запечатлен Божественный свет. Я встретил отца Аркадия Шатова. Вся жизнь его положена на алтарь истинной веры, помощи людям. Многие рядом с ним обретают надежду, силы, в наше трудное время отогревают свои продрогшие и маловерные души.

– А как вы нашли свою творческую дорогу?

– Я ее не искал. Она сама стелилась передо мной. Мой папа работал на заводе в Ленинграде. И была у него страсть – баян. И мечтал он, чтобы его сын непременно стал музыкантом. Но наступили времена, для музыки не подходящие – война. Все девятьсот дней блокады моя семья пережила в Ленинграде. После блокады папин завод перевели в Муром и нас, еле живых, вывезли “дорогой жизни”. В Бологом наш поезд разбомбили. Взрывом уничтожило почти весь состав, разбросало всю семью. До сих пор помню, как я, маленький мальчик, придя в себя среди убитых, зову на помощь. Тот крик и сегодня звучит во мне. В конце концов, мои родители нашли меня. Это чудо, но вся наша семья уцелела. Из всего нехитрого нашего семейного скарба сохранился тогда один баян. Музыкой я начал заниматься в Муроме. Не было для меня большего счастья бежать за духовым оркестром фэзэушников и дирижировать. “Быть тебе, Володя, дирижером”, – убежденно сказала моя первая учительница музыки Вера Николаевна Ильина... Никогда ее не забуду. Окончив Гнесинский институт, я стал руководителем оркестра русских народных инструментов Всесоюзного радио. С нами выступали такие выдающиеся певцы, как Лемешев, Лисициан, Архипова... Очень много мне дали те пятнадцать лет. Я изучил и прочувствовал народное творчество, не только русское, понял душу народной песни, которая корнями своими уходит в землю, а душой – в небо. Предки наши, запевая песню, отрывались от этой прекрасной и грешной земли и уносились в бескрайние небесные мечты… Современные дети, воспитанные на острых приправах попсы, почти утратили эту бесценную основу национального духа. Скромная, равнинно-округлая природа наша – вот колыбель народной культуры. Я уже в те годы понял, что мало иметь музыкальное образование – необходимо чувствовать и знать народную музыку.

– Но если вы были так преданны своему народному оркестру, почему же оставили его?

– В какой-то момент мне стало тесно в его рамках, малых формах, ограниченном репертуаре. Уже опытным музыкантом, руководителем известного оркестра я закончил консерваторскую аспирантуру, получил “права” симфонического и оперного дирижера. И вот тут-то на меня обрушились неприятности. “Как это он лезет со своей балалаечной сутью в наш элитный цех?” Да, да, именно так мои недоброжелатели писали руководству, вплоть до Брежнева. И все-таки драматические перипетии только закалили мой характер. Помню, Георгий Васильевич Свиридов сказал мне: “Знаешь, Федосеич, в одном африканском племени есть обычай. Когда проклевывается первый маленький пальмовый росток, на него кладут камень. И если росток обойдет или пробьет преграду, его начинают пестовать, а из выросшей пальмы делают самые значительные изделия, вплоть до оружия, – это про тебя”.

– Неужто в то трудное для вас время не нашлось защитников?

– Нашлись. Мравинский пригласил меня в свой оркестр, в абонемент “Молодые дирижеры”. Он-то и стал мне первым дирижерским примером: “Служить искусству, как святыне”. Даже на репетицию Евгений Александрович шел с трепетом, с чувством сверхответственности… Защитили меня и Хренников, и Свиридов. “Ничего, ничего, – подбадривали, – бритва должна заточиться”. И судьба благосклонилась ко мне. Вот так двадцать шесть лет назад определилась моя судьба.

– С тех пор ваш путь усыпан розами.

– Нет. Шипов всегда более чем достаточно, если ты ответствен. А когда приходишь в сложившийся коллектив, да еще в коллектив с грандиозной историей. Проблем хватало. Например, в том, что эти хорошие в основном музыканты отвыкли от репетиций, от необходимой черновой работы.

– С чего же вы начали?

– Решился на прослушивание всех музыкантов – звездных и рядовых. Кое-кто не захотел, решил уйти. Поднялся скандал. И тогда Рождественский в своем интервью сказал, как якобы его вызвал руководитель Госкомитета радио и телевидения Лапин и потребовал уволить из оркестра всех музыкантов еврейской национальности. Он, Рождественский, конечно, отказался и потому ушел. Но его слова в интервью – абсолютная ложь. Лапин был умным человек, да если бы и захотел, одним росчерком пера мог бы закрыть оркестр тогда на радио их было два. Ну и, конечно же, я, по утверждению Рождественского, был назначен на роль “антисемитского городового”. Вы можете себе представить, чего мне стоило пережить и работать первые десять лет в России и за рубежом из-за этой фальшивой легенды… Ну да ладно, чего старое ворошить...

– Так вы же могли бы тоже уехать, имея в ту пору ангажементы?

– Уехать из России навсегда?! Невозможно. Могилы предков, наша природа, которая меня укрывает от всех невзгод. Трудно, устаю – бегу на Валдай или на Смоленщину. Природа скромнее швейцарской. В нее не “вмонтированы” современные удобства, все здесь сверхскромно. Ничего за столетие не изменилось. В округе все те же “бедные селенья”. А птицы так поют, что голова идет кругом. Под эти песни где-нибудь на лугу или на сеновале разбираешь партитуру, а потом, зимой, на репетиции вынимаешь соломинку, и всплывают ароматы и звуки деревенского лета. И все же осуждать уехавших не буду. Уж больно трудная была жизнь у нас, да и сейчас трудностей немало. На Западе, например, дирижер – это артистический мозг. В России дирижер – и администратор, и добытчик, и менеджер, и спонсор, и хозяйственник. А проблема концертных залов? Их мало даже в Москве и в Петербурге, не говоря о других городах.

– Как вы думаете, что отличает ваш оркестр от других?

– Неповторимый звук, особенно струнных. Мы говорим со слушателями звуком. Техническим совершенством сегодня обладают многие оркестры. А вот достичь поющего звука, создать ауру звуковую при полной гомогенности – задача трудная. Раньше, слушая радио, можно было определить, какой оркестр играет. Сегодня же все на одно лицо. И неудивительно. Что может сделать дирижер-гость? Придет, соберет музыкантов на одну программу, “отдирижирует” и уедет. Иное дело, когда дирижер постоянный, у него совсем другая ответственность. Караян, Мравинский, Янсонс десятилетиями пестовали свой оркестр. К этому не все имеют вкус да и умение – уж очень трудная, кропотливая и объемная работа. Но результат стоит того. Сто двадцать инструментов сливаются и звучат как единый живой инструмент. А если еще и душа чувствует дыхание зала, наступает момент благодати.

– Ваши музыкальные труды отмечены Большим серебряным крестом. Австрийская пресса пишет, что вы так изумительно играете их национального кумира Штрауса, словно в ваших жилах течет австрийская кровь.

– Взаимопроникновение культур – интересное явление. Япония, к примеру, не мыслит своей музыки без Чайковского. Помню, мы играли Шестую симфонию в горькую годовщину в Хиросиме. Публика плакала, хотя японцы очень скупы в выражении чувств. И люди простые мне говорили, что Чайковский их родной композитор. И все-таки редко кто, кроме русских, способен чувствовать другую культуру как свою. Ну, скажите, кто, кроме Глинки, мог написать “Арагонскую хоту”? Испанцы считают ее своей. А цикл Свиридова на стихи Бернса? Как будто его написал шотландец. Когда мы дали прослушать эту запись англичанам, они не могли поверить в ее русское авторство. А вспомните “Песни западных славян” Пушкина! И это великая русская традиция.

– На днях мне выпало огромное счастье: слушала в исполнении Питерской хоровой капеллы под управлением замечательного Чернушенко “Перезвоны” Гаврилина. Совершенно потрясающее произведение. И что же? В ночных новостях на канале “Культура” господин Флярковский рассказывал зрителям о какой угодно белиберде, но даже не упомянул об этом выдающемся культурном событии. При этом канал не оставил концерт в записи! Невосполнимая потеря.

– О многом можно сегодня говорить как о варварстве. Музыка высокая выстраивает душу. А что может быть важнее этого? Несколько лет назад мы играли в Перми Чайковского. И вдруг прямо во время исполнения в паузе встает в зале человек и громко говорит: “Господа артисты, что вы с нами делаете?! Вы нам всю душу перевернули”. А после концерта нас обступили люди и наперебой приглашали в гости, кто на пельмени, кто на чай. Такое возможно только в России.

– Это, Владимир Иванович, свидетельствует о том, что культура должна заниматься воспитанием чувств.

– Особенно когда практицизм, доходящий до цинизма, вытесняет сострадание, добрые порывы. И государство просто обязано это понимать и поддерживать истинную культуру. На одном энтузиазме нам не выжить. Посмотрите, как унижен Малый театр, как бьется, чтобы сохранить традиции. Наш лучший режиссер Петр Фоменко много лет работал без помещения, его гениальные постановки игрались по подвалам. И только сейчас ценой невероятных усилий ему дали зал на 50–70 мест! Все исковеркано, все искажено нашим новым “демократическим” мышлением и действием. Страшно сказать, но сегодня совершается антропологическая революция. Этим своим наблюдениям я нашел подтверждение и у современных философов. В частности, у Ренаты Гальцевой. Мы живем в такое время, которое отказывается от классического наследия, от традиции и не признает никаких норм… Распалась связь времен. Ожесточенная атака на основы мироустройства, все – против морали и сдерживающих начал, царит вседозволенность. Так называемое “новое” оставляет в душе хаос и смятение. Как бы ни изобиловала история искусства сменой стилей, дело никогда не доходило до разрыва с основами художественного творчества, его гармонизирующим, очищающим действием. А это означает конец непоколебимому до сих пор представлению о гармонии мира как о прекрасной гуманной основе его творения. Воля человека становится вызовом творению и Творцу… Вавилонская башня “культурных” отходов разрастается, и работа эта кипит под аплодисменты. Простите за длинный пересказ, но суть мне кажется чрезвычайно важной для понимания большинства. Так вот, я не хочу участвовать в построении небывалого в истории общежития без Веры и исторических традиций. И робко надеюсь, что не все еще потеряно для современной Культуры.

– Как же вы, Владимир Иванович, напряженно живете!

– Да одному мне бы не осилить мою дорогу. Рядом со мной надежный друг Ольга Ивановна Доброхотова.

– Знаю ее. Когда-то она вела на ТВ музыкальные передачи.

– Если бы не Ольга Владимировна, наверное, многое в моей жизни не состоялось бы.

– А почему она теперь не ведет на ТВ свои замечательные циклы?

– А вы спросите у нее.

– Пришла перестройка, – это уже рассказывает Ольга Ивановна, – и меня вскоре отрезали от ТВ, выгнали, сказав, что стиль мой не соответствует сегодняшнему дню. И “начальник” мой, его уже нет, предложил мне заняться поп-музыкой. Это был просто повод избавиться от меня. Не мог же он всерьез рассчитывать, что я приму столь разрушительное предложение. И я вмиг, не обставляя свой уход необходимыми формальностями, закрыла останкинскую дверь навсегда. Очень страдала я первые два года. Никак не могла смириться с мыслью, что так горько может завершиться четверть века моего беззаветного служения культуре. До сих пор согревают мое сердце случайные встречи с людьми в разных городах России, которые благодарят меня и спрашивают, почему я не продолжаю своей работы.

– Но вы же сразу могли переключиться на Большой симфонический оркестр.

– Не могла. Моя профессиональная жизнь не была связана с делом моего мужа. БСО никогда не был в поле моего телевизионного внимания. Мы шли параллельно, а не служили друг другу в эфире. Спасла меня от отчаяния вера. В какой-то момент глаза мои раскрылись, и я поняла, что совсем не обязательно быть в кадре, можно делать важные дела, не называя своего имени.

– Ваша жизнь, Владимир Иванович, музыка, музыка и музыка. А чем занимаетесь на досуге?

– Досуга не бывает. Люблю живопись, литературу. Как все нормальные люди, очень люблю театр. Начинаю тосковать, если долго не бываю на природе. Тишина, бедная наша деревня на Валдае, встречи с людьми, с которыми вместе хочется плакать. Россия наша прекрасна в любом облике. И нищая она щедра и добра! Однажды мы с женой пошли по деревне искать Свиридову валенки, он даже летом ходил в них на даче. Не могли найти. И вот видим, у сельпо стоит мужичок, спрашиваем, где можно найти валенки?” “А вам для кого они нужны-то?” – интересуется он. “Для Георгия Васильевича Свиридова”. “Для композитора?! – воспрял он. – Подождите, я свои принесу!” Какая же это была радость для нас и для Свиридова! Этот случай характерный для нашего человека.

– А что вас радует сегодня и что огорчает?

– Красота и благодать нашей земли, любовь к ней переполняет мою душу. Но когда вижу мое Отечество с протянутой рукой, вижу, как уходят из мира великие наши ценности, рушатся, подменяются, уходит мораль, добро, люди барахтаются во лжи, как в паутине, то сердце щемит. Увижу ли я свою родину когда-нибудь счастливой? Не знаю. Но сегодня я живу и тружусь ради нее.

Беседу вела Наталья ЛАРИНА

© "Литературная газета", 2002

================================================== ================

[Торопыга]

В округе все те же “бедные селенья”, - говорит Федосеев. И, кажется, радуется, что за сто лет ничего не изменилось. Можно подумать, сто лет назад люди жили лучше. “Уходит мораль, добро, люди барахтаются во лжи, как в паутине”, - а что, так не всегда было?
Позиция Плетнева кажется мне трезвее.
— То есть развитие придет извне?
(Плетнев) — Думаю, да.

[regards]

Terry:

ощущение, что "зажрался"

Это – диагноз Вашей позиции. Философия "маленького человека", суть провинциальной психологии, которая исключает интересные результаты вообще и интересные суждения о возможном развитии России в частности.

Ничего личного, и вполне может быть, что эта характеристика – не Ваша, но в сети судят по словам. Я прошу воспринимать резкие формулировки этого поста именно так.

Вторая половина моего тезиса легко иллюстрируется опытом последних лет, когда в роли руководителя России выступает именно такой маленький человек из глубинки – мелкий, мстительный, завистливый и уверенный, что других не бывает. Это ли не иллюстрация нулевого потенциала той глубинки?

Terry:

Его слова об "унасекомленной глубинке" - хамски и поверхностны.

Его слова об "унасекомленной глубинке" – деликатны и глубоки. Ваше слово против моего, не более. МП – сам из глубинки. И я из глубинки. А Вы – из столичного города Лвiва, да ещё далёкого зарубежья даже по советским временам, ничего общего не имеющего по укладу жизни с русской глубинкой. От кого же вероятнее ожидать поверхностности в суждении о ней?

Terry:

Глубинка нашего государства весь век прошлый терпела попытки ее унасекомить - всякие - и голодоморы, и кровавые и тд - но я бы не решился выносить такой приговор…

Пустые штампы и передёргивание – совсем в духе благолепной федосеевской туфты. Боже, как меня тошнит от народников! "Никогда не хотелось… " (с) Построение этого абзаца таково, что возникает неявный акцент на особых страданиях глубинки. А не был таковых, насколько мы с Вами вообще можем судить о тех страданиях спустя полста лет. Были ОБЩИЕ страдания и у глубинки, и у столиц. Никакого копирайта на особые кровавые страдания глубинка не имеет.

Terry:

…особенно смотря каких великих людей рождает эта глубинка.

Бросьте. Великие люди рождаются статистически равномерно, а вот возможности для реализации выдающихся способностей если где и есть, то точно не в российской глубинке. А родить – дело нехитрое. Я вообще презираю идиотский культ материнства. Заслуга – вырастить ребёнка так, чтобы он был счастлив, а не рожать под давлением гормонального фона.

Terry:

И не эта же глубинка в Сибири ходила принимала Рихтера может лучше, чем пресыщенная публика.

Нет, не эта. Как минимум 20-летней давности. И ходила весьма лениво. Возможно, где-нибудь в Красноярске и набрался средний зал, а в славном городе Ржеве было человек 100 от силы. Рихтер из-за облома с роялем перенёс концерт в маленький зал училища – собственно, просто большую комнату - и она была заполнена, да. Но он решил компенсировать предполагаемый недостаток места тем, кто приехал издалека, и на следующий день повторил концерт уже в большем зале, куда перетащили рояль из училища. И что? Было человек 50 – предполагаю, что в основном – те самые, кто приехал из Москвы и Питера. Те, кто был накануне, не пришли. Вряд ли не пришли приезжие из столиц, с чего бы им срываться с халявного концерта СТР? Рихтер 6 часов репетировал в одном из классов училища. Жара, окна открыты на роскошный обрыв к Волге... Ни одной души, включая преподавателей училища. Впрочем, от музыкантов из глубинки было бы смешно ожидать, что они будут слушать репетицию Рихтера.

Миф о патриархальной и полной дремлющих сил глубинке – просто лубок. Русская глубинка – это грязь, пьянь и лень. Посмотрите типичный сюжет даже по контролируемому ТВ: село Наливай, мужик лет 35 жалуется в камеру, стоя у обшарпанного сарая: "Посмотрите, районное начальство нам даже школу не покрасило!" Комментарии оставляю Вам.

А вот в чеченской глубинке люди строят - при максимальном в России дефиците земли и леса - просторные дома с высокими потолками и чистотой необыкновенной внутри. Их бомбят и расстреливают осатаневшие от водки, тупости и зависти ваньки из русской глубинки, а они - снова строят. Потому что они - не считают себя чьей-то глубинкой.

Покажите мне чистую квартиру московского интеллигента, и я до скончания века буду резать Вам сало к горилке.

Да, и в глубинке можно встретить колоритных персонажей и замечательных людей. Статистика – она и есть статистика. В том же Ржеве тогдашний главный архитектор города Сергей Топкишев, совсем молодой тогда человек, не находил себе места, зная, что надвигается катастрофа с роялем, и предлагал любую необходимую поддержку, чтобы срочно доставить из Москвы настройщика. Но заметьте, то был главный архитектор, что само по себе указывает на активность и энергию, а не типичный житель Ржева.

Terry:

Или о расцвете культуры, который принесут обучающиеся на границей дети новорусских - это он что, - о Родионе Газманове? Обобщать конечно нельзя,- но это утверждение минимум спорно - смотря по очевидным нравам "золотой молодежи"

Не имею чести знать, кто такой Родион Газманов, а вот золотая молодёжь есть всегда. Она – такая же естественная часть жизни, как зависть, талант, щедрость и зло. Вы её осуждаете и не хотите платить в московском клубе 700 незаработанных безусловных единиц за коктейль только потому, что это – круто среди своих? – Ну и на здоровье. А ей нет дела до Вашего мнения. Она – факт жизни. Если придумаете, как сделать так, чтобы кругом было изобилие, но не было золотой молодёжи, - черкните в ЛС, у меня где-то завалялся адрес Нобелевского комитета.

Расцвет культуры могут принести ТОЛЬКО обучающиеся за границей дети новорусских. За границей – потому, что в России сейчас нечему обучаться – разве что тотальной лжи, прикрывающей грязные и бездарные спецоперации. Им же тоже уже не у кого учиться: место Филби, который вывез из Лондона в Россию только библиотеку, заняли подполковники-топтуны из занудной гэдээровской глубинки. Новорусских – потому, что старорусские обанкротились дважды и теперь уж – навсегда. А ещё – потому, что культура – это не для людей, озабоченных едой и краской для районной школы.

Принципиальное отличие этих детей – в отсутствии комплексов "глубинки". Они не завидуют Москве, где не самая красивая даже по деревенским меркам девушка Ксюша почему-то разъезжает на неплохих машинах и отличается от своей более известной в менее известных кругах подруги только тем, что та подруливает к арбатским казино в открытой спортивной машинке за поллимона в сопровождении двух гелендвагенов с охраной (у работающего неподалёку подполковника – один, но это объяснимо: он – мальчик из глубинки). Однако они не завидуют и Ницце, Лондону и Нью-Йорку. Для них весь мир – место, где они живут, а не фантазируют о врагах, круглосуточно мечтающих сжечь их родную хату.

И они в самом активном возрасте будут думать не о прописке в городе, где больше колбасы, и не о том, как помочь брату-наркоману, а о действительно интересных вещах жизни, в том числе – так называемой "культуре". Иллюзий нет – вернутся немногие. Просто потому, что жаль тратить жизнь на апатичную и унасекомленную, как мерзко, но точно выразился МП, Россию. Но кто-то вернётся. Первые китайцы, учившиеся в США по финансировавшимся китайским правительством программам, тоже, как правило, оставались работать в Штатах. Другие вырастут не похожими на своих родителей благодаря Сети. Третьи найдут возможности устроить свою жизнь хорошо в силу энергии и таланта.

Так или иначе, всё образуется – тоже по чисто статистическим соображениям. Мало того, эти люди сделают Россию великолепной страной, куда будут рваться так же, как рвутся сейчас в американскую глубинку мексиканцы. Предпосылки – избыточные: огромная территория с разнообразным климатом на все вкусы без техасских крайностей, природные ресурсы, фантастическая и первозданная природа, что в Европе уже – только предмет для сказок малышам на ночь, богатая крайностями, которые будят воображение, история и культура, и так далее. Мешает одно – психология глубинки, то есть забитости.

Так же, как должен был быть разрушен Карфаген, должно полностью вымереть живущее сейчас в России поколение русских. Генералов, алкашей, учителей, гаишников - ВСЕХ. Этот сброд никому ни на фиг не нужен. Только после них начнутся перемены.

Реальные – только ЧЕРЕЗ поколение. Нет, расстреливать по признаку рождения до 1991 года не будут, как не стали связываться с отвонявшими своё членами. Всем, которые ДО, дадут водки и зрелищ, чтобы не мешали работать. Владимиру Владимировичу как непьющему - Боржома И тут МП абсолютно точно сказал, что мы – не доживём. А вот моя племянница – дочь отнюдь не новых русских, которая учится сейчас в аспирантуре Корнелла, - доживёт. Правда, не в России. И сын, который сейчас блестяще учится на ВМК, где таки ещё есть у кого учиться, доживёт. Пока не знаю, где. Я тока на форуме - террорист, а по жизни - не поверите! - лапа, и никому свои деревенские взгляды не навязываю. Захочет жить в России - весело расскажу ему, что дуракам закон не писан, и устрою в Лукойл. Пусть тоже посмеётся.

Хотел написать по-английски: "Боюсь, не в России", но сразу понял, что – не боюсь. Бояться надо за Россию, в которой не хотят жить умные девочки и мальчики, поскольку последнее, что их ещё интересует в тех, кто сейчас предписывает, как жить русским, - это отношение Владимира Владимировича к воскрешению Кхутлу. Отношение Владимира Владимировича к прочим вопросам жизни им – ПО ФИГУ, они не собираются жить в стране Владимира Владимировича и его друзей по захолустной резидентуре и разуму. Будут жить или по ту сторону монитора, или по ту сторону границы.

Terry:

Я бы может понял его и его "обьективность", если бы он писал о чужом ребенке и чужой матери - а ведь пишет о своей Родине и "своем ребенке".

Было бы странно, если бы МП написал такое о чужом ребёнке и чужой матери. Откуда ему знать так хорошо чужого ребёнка и чужую мать, не говоря уже о моральном праве о них высказываться? – А о своей родине и ребёнке – кто же лучше скажет? Это – боль, а не то, что Вы подумали. Зажравшийся человек не стал бы давать это интервью, а просто спросил бы, где у Киiву дают устриц белот.

Вот когда в России перестанут писать слово "родина" с большой буквы, тогда здесь и можно будет жить.

Terry:

если бы пришлось выбирать, с КЕМ "идти в разведку" - на основании этих текстов - я бы выбрал Федосеева... а не Плетнева с крутым Тенерифе...

Во-во… Вы – всё в разведке… А между тем, война давно кончилась. Кто победил – не помню… (с)

Одно внушает надежду: ник-то у Вас – иностранный! И совсем не незалэжный, а – страшно сказать – где-то совсем не наш Значит, не всё потеряно. Вылезайте из своих стереотипов и присоединяйтесь, барон, присоединяйтесь! Мир не сошёлся клином на русских алкашах. Есть ещё как минимум английские