«Мышь летучая», выпотрошенная и потопленная (весенняя премьера Большого театра).

О своих ожиданиях ничего не скажу: не было никаких ожиданий… Я вообще считаю, что ставить в Москве (!) – городе без «Отелло», без полноценного Моцарта, без нормальной «Травиаты», без Генделя и без адекватного Россини – еще одну (!!!) «Летучую мышь» - деяние уголовно наказуемое… Но имя юного и определенно талантливого Василия Бархатова заставило смириться и не проигнорировать… Признаюсь, ожидал фейерверка, потому как предварительные впечатления от роскошных декораций Зиновия Марголина и сногсшибательных костюмов Игоря Чапурина были восторженными, а озвученные во время репетиционного процесса режиссёрские находки обещали настоящий праздник карнавального остроумия… В итоге сегодня был первый в моей жизни спектакль Большого театра, когда в зале отчетливо кричали «Бу!», а курилка бурлила негодованием знатоков-завсегдатаев… Интересно, что «Бу!» достались не только постановочной группе (полагаю, прежде всего режиссёру, конечно), но и приглашенному дирижёру – швейцарцу Кристофу-Маттиасу Мюллеру, - под управлением которого певцы нестерпимо расходились с оркестром, а роскошный квартет в финале первого действия просто развалился…Это, собственно, главная претензия к музыкальной стороне спектакля. На мой непритязательный вкус, оркестр играл задиристо и весьма достойно (что, впрочем, подтвердили мои коллеги из Венской оперы, изъявившие желание посетить премьеру Большого театра), то есть даже медь не терзала мои уши так, как она обычно умеет это делать… Что касается вокальных работ, то практически все исполнительницы главных женских партий были на высоте (хотя фактически все верхние ноты у всех дам были начисто завалены)...

Динара Алиева, хрипловатые низы которой серьезно портили в целом неплохое впечатление, и Анна Аглатова, которая, несмотря на ненужные форсы, оказалась весьма органичной в партии Адели, стали основными вокальными доминантами в общем ансамбле солистов. Анна Стефани, прекрасно исполнившая в февральской «Ромео и Джульетте» куплеты Пажа, сегодня прозвучала уверенно, но не зажигательно, несмотря на зловеще броский рисунок роли трансвестита Орловского…

С мужскими голосами посетителям московских опер давно уже не везет, поэтому ничто уже особо и не удивляет. Весьма претускло исполнил Крезимир Шпицер партию Айзенштайна: постоянные расхождения в темпах с оркестром под конец просто утомили, а въезды в не самые заоблачные верха (с учётом тембра весьма скромных «красот») звучали криминально «отягчающими обстоятельствыми»… Как всегда был пластически подвижен и вокально «глуховат» Эндрю Гудвин в роли Альфреда, а Эльчин Азизов и Николай Казанский удовлетворительно незаметны в партиях Фальке и Франка соответственно (это о вокале).

Совсем не хочется спускать с тормозов "каток" недоуменного раздражения, но проехаться на этом "транспорте" по режиссуре Василия Бархатова всё равно придётся, потому что при всех блестящих идеях, которые изначально лежали в основе сценической концепции (включая блистательные трюки!), спектакль получился мучительно скучным… Первый акт утомительно нелеп, несмотря на остроумную «пресуппозицию», второй – изобретательно ярок, а третий – просто невыносим… И что самое обидное, причины столь однозначного восприятия (аплодисменты в зале были катастрофически дохлые: на сцене миманс и хор аплодировал своим коллегам намного чаще и внушительнее, чем зрительный зал!) – как на ладони… Почему нельзя было избежать очевидных несуразностей, я не понимаю… Но отмечу все ошибки по пунктам.

1. «Закадровый» перевод немецкого текста на русский. Мешает страшно! Ясно, что состав исполнителей «интернационален», но крупная «бегущая строка» (одно из неоспоримых достоинств нового «Воццека» в постановке Чернякова!) была бы намного уместнее нелепого дубляжа говорящих вполголоса артистов.

2. Совершенно неприемлемая, с точки зрения гармоничного использования пространства, сценическая разводка главных действующих лиц. Спектакль просто изобилует сценами, когда между зрителем и солирующими персонажами постоянно мешается массовка и когда главные герои оказываются в "мёртвых зонах" для большой части зрителей.

3. Из ошибки № 2 вытекает совершенно недопустимое для подачи этого шедевра Штрауса отсутствие прямого контакта между сценическим действием и зрительным залом: зал вообще никак не реагировал даже на остроумные решения спектакля… А ведь чего только стоит блистательная сцена, в которой Айзенштайн и Франк пытаются объясняться по-французски! Как виртуозно этот диалог был обыгран в Венской опере, когда наряду с «запрограммированным» перечислением Айзенштайном французских городов вдруг возникает имя Бертрана де Бийи, стоящего за пультом! В ответ маэстро выкрикивает на сцену имя французского президента, и истерический хохот в зале обеспечен! А вспомним пикировку графа Орловского с Айзенштайном в постановке Ковент Гардена! Это же ярчайшие находки, обнажающие фонтанирующий блеск этой оперетты и актуализирующие её содержание без всяких хронологических переносов… Ни единой попытки создания этого наиважнейшего для произведений Штрауса электрического контакта с залом режиссёр не предпринял, что, на мой взгляд, есть полнейшая катастрофа.

4. Другой катастрофой стал хореографический номер в постановке Дениса Бородецкого. Проблема даже не в самодеятельной примитивности выразительных средств, а в том, что вокруг огромного фонтана (привет огромному «онегинскому столу» Дмитрия Чернякова) танцевать просто негде (спасибо режиссёру)!

5. Превалирование мелких несуразностей над крупными достоинствами (сформулировалось почти неприлично, но – уж как есть). Оброненные Аделью и не поднятые никем столовые приборы в самом начале, конечно, мелочь, но мелочь, моментально разрушающая условную достоверность изображаемого на сцене: ну трудно что ли нагнуться и вилку с ложкой поднять? Ну чего все топчутся-то целый акт по этим приборам?! Или сантехники, которые вылезают из люка прочищать фонтан: вот этот мужик в комбезе, меня беспокоит, он хоть раз вантусом дома пользовался? Он знает вообще, как это делается? Чего им размахивать-то как молотком? Любая дама, сидящая в партере, возможно, даже и в брильянтах, знает, как обращаться с этим нехитрым инструментом, а артист, изображающий на сцене сантехника, не знает… Нормально? Или, например, Айзенштайн, глядя на свои "роковые" часы, говорит, что уже «семь», а стрелки на огромном циферблате над его головой показывают половину восьмого… Или вот огромная очередь в дамский туалет: конечно, остроумная хоровая мизансцена, но всё еще не достаточно весомая и значительная, чтобы делать её центральным эпизодом начала второго акта. Среди таких гипертрофированных неуместностей теряются такие эффектные находки, как, например, запрыгивание девушек из хора в бассейн или разрушение роялем обшивки лайнера, в результате чего всё судно под названием Strauss идёт ко дну...

6. Есть вопросы и к рисункам ролей отдельных персонажей (и прежде всего, к образу графа Орловского, который «оказался» трансвеститом), но на фоне более глобальных постановочных недоработок эти замечания можно даже не озвучивать: исправление нюансов общего тоскливого впечатления не снимет.

Наверное, при более вдумчивом осмыслении новой работы Большого театра станут очевидными и другие причины, по которым праздник Штрауса не состоялся. Но по результатам «предварительного следствия», главным обвиняемым в том, что спектакль получился хоть и зрелищным, но скучным, будет всё-таки режиссёр…