Нашел интересное интервью Николая Луганского в "Литературной газете" (оно довольно древнее, года три-четыре назад состоялось. Но я наткнулся только сейчас). Может, кого заинтересует:
ПЕРСОНА
Николай Луганский:
«Прибыль в вопросах музыки – дело десятое»
Одним из наиболее интригующих концертов завершившегося в Москве и, как обычно, впечатлявшего грандиозностью имён и названий классического марафона «Декабрьских вечеров» стало совместное выступление «Солистов Москвы», певцов «Геликон-оперы» и замечательного, всемирно известного, несмотря на его относительную молодость, пианиста Николая Луганского. Вечер был посвящён образу Аполлона в музыке, и произведения Моцарта, Бриттена и Стравинского, прозвучавшие под сводами Музея имени Пушкина, обрели в руках талантливого интерпретатора максимально возможное приближение к главной теме нынешнего фестиваля – «Отражения и метаморфозы».
– Чья оценка вашего выступления для вас важнее –педагогов, коллег или близких?
– Все мнения важны, но своя оценка важнее всего, и это довольно больной вопрос. Внутри меня звучит музыка, которую я играю. Но полностью воплотить её на сцене нельзя: та музыка, которую носишь в себе, кажется гораздо более прекрасной по сравнению с тем, что получилось. И мои концерты в Москве обычно наиболее далеки от моего представления о музыке, которую я играю, по сравнению с выступлениями где бы то ни было ещё. Большой зал консерватории – самая тяжёлая сцена. Я играю по 80–90 концертов в год, порой 6-7 концертов в неделю, но Большой зал не сравнить ни с чем. Давид Ойстрах говорил, что те, кто слышал его выступления в консерватории, не имеют представления о том, как он играет на скрипке.
Я регулярно играю во всех странах, известных своими традициями восприятия классической музыки, – в венском Музикферайн, Коцертгебау в Амстердаме, лондонском Фестиваль-холле, в Париже, Нью-Йорке и Токио – и заметил, что русская публика – самая интровертная. В южных странах любая эмоциональная реакция находит моментальный выход, а публика средне-европейская, северная или японская отличается невероятным уважением к артисту, труд которого не сравним с профессией клерка или бухгалтера. Этот respect, к сожалению, зачастую отсутствует в России.
– Вы тоже любите Бразилию, как и весь класс вашего учителя Сергея Доренского, которого там признали чуть ли не национальным достоянием?
– Потрясающая страна. Не устаю изумляться, когда политологи и экономисты пророчат России будущие опасности, в том случае если она, дескать, станет похожа не на цивилизованное государство, а на страны третьего мира типа Бразилии. Вот было бы здорово, если бы наша страна была больше похожа на Бразилию, чем на США. Но это абсолютно невозможно: я убеждён, что климат определяет национальный менталитет, а большую противоположность, нежели климат России и Бразилии, представить трудно. Такого физического чувства жизни, её аромата, умения наслаждаться каждым её моментом нет больше нигде.
– Так вы, возможно, и босанову исполняете?
– Случается. Обожаю её слушать, но исполнять на концертах не буду – для этого надо обладать иным психологическим складом. Священник не может возомнить себя богом, пианист не может посчитать себя конгениальным Моцарту или Шопену. А музыкант, играющий босанову и импровизирующий, и есть тот самый творец-исполнитель. Даже его движения за роялем имеют гораздо больше значения, чем движения классического пианиста, играющего Моцарта. Это живая музыка. Накануне празднования 70-летия Доренского в Рио-де-Жанейро я прилетел в Сан-Паулу и вечером еле-еле нашёл клуб, в котором звучал не рэп или хард-рок, а босанова.
– Значит, вы ещё успеваете ходить куда-то при вашем напряжённом графике гастролей?
– Хотелось бы сказать, что ничего больше не успеваю, но всё же скажу правду. Периоды жизни складываются по-разному. В ситуации особенно напряжённых турне трудно успеть ещё куда-то, кроме собственных выступлений, а жаль. Мы ведь часто воспринимаем мир через экран телевизора или сквозь призму какой-то одной культуры. Наши взгляды, в сущности, схематичны и поверхностны. А ведь в мире столько всего разного и невероятного. На фестивалях мне удаётся увидеть больше. Например, на фестивале в Рок д’Антероне, организованном Рене Мартеном, инициатором многих событий культурной жизни Франции, я слышал и Раду Лупу, и Марту Аргерих с Нельсоном Фрейре. Меня потрясает музыкальная жизнь во Франции. Мартен устраивает в Нанте фестиваль, где в одном здании за три дня проходит 250 концертов и посещаемость близка к 100%. Это возможно благодаря экономической стабильности, многолетнему воспитанию публики, а также личности организаторов, которые меньше всего заботятся о прибыльности концертов. Ничего близкого устроить в Москве невозможно – здесь одно из самых глубоких противоречий между прибылью и воспитанием слушателя приобрело угрожающие масштабы. Никто не заботится о будущих поколениях, которые придут в консерваторию через десятилетия. Если увеличить цены на концерт вчетверо, придёт вдвое меньше зрителей, а прибыль всё равно увеличится.
– Но ведь принято считать, что известный музыкант и деньги – две вещи нераздельные?
– Для меня прибыль в вопросах музыки – дело десятое. Мне кажется, желание обогатиться любой ценой – болезнь, от которой надо лечиться терапевтически или хирургически. То, что это занимает такое место в жизни и мыслях наших соотечественников, – подростковая болезнь, длящаяся уже двадцать лет. В Европе не говорят и не думают о деньгах так напряжённо.
– Вы можете отказаться играть музыку, вам не близкую, и пожертвовать престижной сценой и хорошим гонораром?
– Сольный вечер неизбежно выстраивается в некую законченную программу, в выборе которой пианист свободен. Мне просто: в сольных концертах я играю только то, что очень люблю. А такой музыки безумно много. В концертах с оркестром бывает чуть больше заказов. Пару раз я отказывался играть с хорошими оркестрами музыку, которую не очень люблю. Но если Лондонский оркестр или симфонический оркестр Берлина предлагают сыграть Брамса, Шопена или Рахманинова, не вижу повода отказываться. Начинаю подумывать, что играть 15-16 разных концертов с оркестром в сезон, как это происходит у меня сейчас, многовато. Многие суперзвёзды готовят одну сольную программу в год и два концерта с оркестром. Но так тоже неинтересно.
– Чем для вас отличаются великие музыканты от мастеров?
– Нет такой линейки, по которой это можно было бы измерить. Слыша игру великого артиста, я забываю обо всём и нахожусь только в этом, создаваемом им мире. Они творят ту реальность, которая в этот момент становится неизмеримо важнее и выше той реальной жизни, в которой мы живём. Таким был Рахманинов-пианист.
Когда мы оцениваем мастерство артиста, мы не задумываемся, что слушатели классического концерта порой играют невероятную роль. На рок-концерте не важен уровень интеллекта или настроение публики, – она будет вести себя так, как задумали организаторы. С классической музыкой иначе: в зале на полторы тысячи человек одновременно происходит полторы тысячи концертов. И, слушая записи великих музыкантов, я чувствую себя сотворцом.
Беседу вела Наталия КОЛЕСОВА
