(простите за официозный тон, ибо это в свое время писалось для энциклопедии)))
Черкасский Шура (Александр Исаакович) (1911-1995) – один из крупнейших музыкантов мира, виднейший пианист 20 века. В его биографии всё так же необычно, "нестандартно", как и в творческом облике. Необычен уже тот факт, что Черкасский, по сути дела, никогда ни у кого не учился (исключая несколько уроков или, скорее, консультаций у И. Гофмана, которые Черкасский брал уже, будучи сложившимся и зрелым художником). Однако уже в 12 лет юный сын еврейских эмигрантов из Одессы, едва успев прибыть в США, выступает с симфоническим оркестром, исполняя концерты Шумана, Листа… Черкасский, таким образом, был примером не только «вундеркинда», но и едва ли не единственным в академической культуре воплощением шолом-алейхемовского типажа «еврейского народного музыканта-самородка», при этом совершенно не отличаясь «обязательным» для такого музыканта-«самородка» провинциализмом и наивностью трактовок.
Другое, что обычно поражает в облике Черкасского – его физические данные: маленький рост (1,54), диктовавший пианисту особую манеру обращения с педалью (Черкасский прославился специфической «беспедальной» игрой), маленькие руки (пианист едва брал нону). Последнее обстоятельство никак не сказалось на выборе репертуара, и исполнение таких произведений, как 3-й концерт Рахманинова или «Петрушка» Стравинского (которые под силу далеко не всем «широкоруким» пианистам) – надо сказать, весьма качественное технически, не говоря об интерпретационных достоинствах – было для Черкасского настоящим творческим подвигом.
Исполнительский облик Черкасского так же трудно охарактеризовать на словах, как и любое другое, столь же выдающееся и многогранное, явление в искусстве. Пожалуй, наиболее подходящим и ёмким здесь будет малоблагозвучное слово «сверхсодержательность». Игра Черкасского всегда отличается особой, уникальной информативностью, перенасыщенностью информацией. Для Черкасского в музыке не существует ни одной детали, ни одной ноты, не несущей особой информативно-психологической нагрузки. Черкасского иногда сложно слушать, так как его игра требует от слушателя соучастия и активности, требует высокой духовной и психологической культуры. Именно эта, особого рода, содержательность и психологизм любой интерпретации Черкасского обуславливает и его легендарный пианизм, о котором можно сказать, что для него нет ничего невозможного – инструмент-посредник как бы исчезает, оставляя лишь Художника и его Музыку; и его не менее легендарный звук, который столь же бесконечно разнообразен, сколько разнообразны психологические состояния и образы играемой Черкасским музыки.
Интерпретации Черкасского порой парадоксальны, всегда оригинальны, и всегда – без исключения - предельно "автобиографичны", "от себя". К игре Черкасского, как ни к чему другому, применимо слово «откровение». Парадоксальность иных его трактовок никогда не исходит «от ума», от формы, от оригинальничанья, эта парадоксальность всегда обусловлена пресловутым «не могу говорить иначе». К слову – именно к искусству Черкасского, как ни к чему другому, применимы слова «говорить», «разговор». И разговор этот – всегда предельно откровенен, иногда обнажён в своей (порой) исступлённой правдивости.
Репертуар Черкасского грандиозен: от Баха и клавесинистов – до Шёнберга и Берга, от романтиков – до японской и китайской музыки. Но наивысших высот пианист достиг, по общепризнанному мнению, в музыке Шопена и Шумана. Черкасский «заново открыл» многое в мире этих композиторов: в Шопене – героизм, эпичность, мужественность, в Шумане – трагизм, психологическую заострённость образов. Недаром исполнение Черкасским произведений Шумана сравнивали с образным миром Достоевского.
Последние записи Черкасского (пианист выступал до самой смерти в возрасте 84 лет) наиболее парадоксальны, и порой вызывают упрёки (отчасти заслуженные) в упрощённости и произвольности трактовок (примеры – 2й концерт Прокофьева и Соната Чайковского). Однако трудно судить, что это – мудрая простота гения или проявления неумолимой старости?! Бесспорно, что и эти интерпретации, при всех их спорных моментах, побуждают слушателя мыслить, и (что главнее в музыке) – мысля, сопереживать.
наградили докладчика жидкими аплодиментами и помидорами:appl::tomato: теперь приступаем к сути дела:
Шопен
Соната №3
могу сравнить только с Корто и Липатти. Внимание, вопрос: в чем в этой и следующих записях заключаются элементы "салона"? :-)
Концерт №2
самая любимая моя запись этого Концерта из всех, к-рые я слышал (а слышал я их, наверное, около сотни))). Обратите внимание на поразительно трагичный, лишенный всяческого апломба, по-баховски значительный речитатив в середине 2й части.
Оценки этой интерпретации расходятся от "откровения гения" (с чем почти согласен) до "апофеоза пошлости" (что любопытно, автор этой оценки предлагает в качестве альтернативы запись Рихтера, к-рую я тоже очень люблю и ценю. Как же ему возразить?!) :-)
Шуман:
Симфонические Этюды
единственная интерпретация (из многих десятков), к-рую я могу поставить наравне с Рихтером.
Соната №1
для меня - "вне конкуренции":-)
А теперь - немного записей специально для тех, кто считает Черкасского исключительно "романтическим" пианистом:
Берг, Соната и
Мессиан, Ритмический этюд
Люлли, Сюита
Материал о Черкасском:
в этой статье все определения "слизаны" из статьи Григорьева и Платека. Рекомендую сравнить их с собственными впечатлениями :lol:
