"Борис Годунов" в оригинале

[TheCatRomy]

Unfortunately there are no good committed to recordings performance of Boris. Gergiev should be discarded from my point of view – his Boris is very poor - he hs no singers.

Probably the most interesting Godunov, after the both Golovanov’s Godunovs, was the 1961 Weiner production under the Karajan’s lead. It was beautiful, large and “with respect”, almost in the Wagner style, however it was the Rimsky’s version. The cast was French Balagarans, Pools, Germans, few Russians… in fact none-Russians did more spending job then Russians. The true masterpiece and huge respect to all participants. “Wagneris” you are wrong feeling that assent of foreigners necessary hurts. It is all depends of the level if this efforts. If they REALLY try then it is sensible and it even added an extra “twist” and extra drama. Listen for instance the opening for Karajan’s Boris, including the courses or the “Pravoslavniyy” introduction – it will be no single Russian in there but no one did them ever near as powerful.

Rgs,
Romy the Cat

[Daddy]

Записей под управлением Гергиева не слышал, поэтому не сужу. А из указанных мной двух предпочёл бы федосеевскую - не только потому, что в польской записи чересчур силён акцент певцов (для наших русских ушей он, пожалуй, именно в "Борисе" сильно мешает - лучше бы пели на своём языке, как в замечательной немецкой записи редакции Р.-К. под управлением Йохума - с Хоттером), но и потому, что у Федосеева очень хороша Архипова в партии Марины. Вспоминаю, правда, по своим впечатлениям - давно эту запись не переслушивал.

Я все-таки считаю семковскую запись канонической (хотя акцент действительно кое-где мешает). Федосеевская запись страдает страшным пороком - в ней выпущена сцена у собора Василия Блаженного, что формально обосновано тем, что действительно во второй авторской редакции этой сцены не было (она была вырезана цензурой). Я думаю, что Федосеев последовал тут скорее не духу, а букве указанной редакции.
Что касается самой авторской оркестровки, то в ней есть вещи поразительные. Одна лишь "постлюдия" после песенки Юродивого ("Лейтесь, лейтесь, слезы горькие") у дерева, когда в конце остаются одни фаготы, заставляет вспомнить, например, Второй виолончельный концерт Шостаковича. Все эти тембры совершенно исчезли в редакции Римского-Корсакова* (и в инструментовке Ипполитова-Иванова, который, как известно, отдельно оркестровал сцену у собора Василия Блаженного), существенно к тому же изменившего гармонию Мусоргского. Так в рассказе Пимена о царях авторская последовательность модуляций As - es - G (поразительное по свежести звучание Соль мажора после наитемнейшего ми бемоль минора) превратилась под пером НА в банальную цепочку A - e - G (см. книгу Г. Хубов "Мусоргский".- М.: Музыка, 1969. - С. 439, 751: примеч. 17).
Я не знаком с гергиевской интерпретацией "Бориса", но исполнение им "Хованщины" в орк. Шостаковича без купюр ставлю ему в большую заслугу (равно как и безкупюрное исполнение "Жизни за царя" Глинки с гениальным реквиемом в последней праздничной сцене), хотя - должен признаться - отнюдь не поклонник этого дирижера.
________________________________
* Вообще "Римлянин" словно бы "высветлил" оркестровку автора (начиная с добавления английского рожка в оркестровом вступлении - краска, сразу выдающая редакцию Римского), в которой преобладают темные тона (кларнеты, фаготы, альты): как в сумрачном соборе.

[Металлист]

Спасибо за ссылки. Но там спрашивают какой-то пароль зашифрованного файла!

попробуйте - митюх

[Wagnerian]

Daddy, поскольку Ваш покорный слуга ни в коей мере не может соперничать с Вами в способности замечать такие детали в области гармонии, способен лишь выразить свою признательность за сделанное замечание. В своей рекомендации федосеевской записи я исходил исключительно из предпочитаемого мною исполнительского состава, хотя не могу не признать, что отсутствие сцены у собора Василия Блаженного - изъян весьма досадный. Кроме того, авторская редакция "Бориса", видимо, слишком хороша для моих ретроградных ушей. Наверное, поэтому мне в значительной мере импонирует позиция Гнесина, писавшего (со ссылкой на воспоминания Ястребцева):

"Сколько бы мы ни старались также отстаивать своеобразие оркестровых замыслов у Мусоргского (и Римский-Корсаков признавал это СВОЕОБРАЗИЕ ЗАМЫСЛОВ - но БЕЗ МАСТЕРСТВА В ИХ ВОПЛОЩЕНИИ), а всё же известная тусклость оркестра Мусоргского при неубедительности в музыкально-изобразительных частях, безусловно, уменьшают доходчивость крупной музыкально-драматической формы.
<Далее цитата из Ястребцева, ссылавшегося на рассказ горячей поклонницы Мусоргского Н. Н. Римской-Корсаковой:> "Пляска персидок" уже стояла на программе, а партитуры нет как нет! Что делать? Мусоргскому было не до того, - тогда Николай Андреевич, не долго думая, сел да и наинструментовал этот номер. В концерте вещь имела большой успех: Мусоргского много вызывали; он был чрезвычайно счастлив и, возвращаясь с эстрады, не раз повторял, положительно с детской наивностью, что ОН ОЧЕНЬ РАД, ЧТО ВСЁ ТАК ВЫШЛО, И ЧТО САМ ОН "ТАК ИМЕННО" И ХОТЕЛ ИНСТРУМЕНТОВАТЬ, КАК ТО СДЕЛАЛ КОРСАКОВ; что он положительно удивляется - до чего Римский тонко ПРЕДУГАДАЛ все его намерения, причём Мусоргский СОВЕРШЕННО НЕ ЗАМЕТИЛ тех изменений в гармонии, которые были сделаны Николаем Андреевичем при оркестровке"" (Гнесин М. Ф. Мои вогспоминания о Н. А. Римском-Корсакове. М., 1956. С. 51).

Не кажется ли Вам, Daddy, что даже если поставить под сомнение достоверность рассказа Н. Н. Римской-Корсаковой, здесь всё же есть тема для размышлений? Очень хотел бы знать Ваше мнение.

[Wagnerian]

Unfortunately there are no good committed to recordings performance of Boris. Gergiev should be discarded from my point of view – his Boris is very poor - he hs no singers.

Probably the most interesting Godunov, after the both Golovanov’s Godunovs, was the 1961 Weiner production under the Karajan’s lead. It was beautiful, large and “with respect”, almost in the Wagner style, however it was the Rimsky’s version. The cast was French Balagarans, Pools, Germans, few Russians… in fact none-Russians did more spending job then Russians. The true masterpiece and huge respect to all participants. “Wagneris” you are wrong feeling that assent of foreigners necessary hurts. It is all depends of the level if this efforts. If they REALLY try then it is sensible and it even added an extra “twist” and extra drama. Listen for instance the opening for Karajan’s Boris, including the courses or the “Pravoslavniyy” introduction – it will be no single Russian in there but no one did them ever near as powerful.

Rgs,
Romy the Cat

Разделяя ваше, Romy, решительное сомнение относительно возможностей Гергиева, признаю вместе с тем, что не могу судить о караяновском исполнении 1961 года. Имея его запись "Бориса" 1970 года (с Гяуровым и Вишневской), всё же предпочитаю ей намного более раннюю - под управлением Добровейна - исключительно из-за безграничного любимого мною Христова, голос которого заметно потускнел, как мне кажется, в 1960-е годы (что стало заметно, к примеру, по записи "Бориса" под управлением Клюитанса). Но КАК ЦЕЛОЕ всё же предпочитаю, как и Вы, головановские варианты с Пироговым и Рейзеном.

[TheCatRomy]

Разделяя ваше, Romy, решительное сомнение относительно возможностей Гергиева, признаю вместе с тем, что не могу судить о караяновском исполнении 1961 года. Имея его запись "Бориса" 1970 года (с Гяуровым и Вишневской), всё же предпочитаю ей намного более раннюю - под управлением Добровейна - исключительно из-за безграничного любимого мною Христова, голос которого заметно потускнел, как мне кажется, в 1960-е годы (что стало заметно, к примеру, по записи "Бориса" под управлением Клюитанса). Но КАК ЦЕЛОЕ всё же предпочитаю, как и Вы, головановские варианты с Пироговым и Рейзеном.

Actually I mistyped and the Karajan's recording that I mentioned was the 1971 not 1961, or it was the one that you referred with Vishnavskay in 1970(71). I love that recording a lot, and primary because the very non-Russian Karajan’s orchestra and by the fact that it has a LOT of non-Russian Wagner-type singers who did THIS opera extremely well. Sure, that production has no Koslovsky or Chaliapin, it has no almost psychedelic Golovanov’ choruses but as a complete opera, including sound, it is one of the best Borises. Still, I king of inclined to be overwhelmed with respect to the foreigners who sing Russian classic well. BTW, have you heard the Eva Podles’ Russian songs cycles? Particularly the Schedrin’s “Not only love” and the Mussorgsky “…dances of Death”

Rgs, The Cat

[most]

Вот нашел текст о "Борисе" - пушкинском. Искал, правда, другое, но и это интересно:

Религия в России / Культурные традиции
http://religion.russ.ru/culture/2002...rezovchuk.html
О влиянии вариаций на тему
Лариса Березовчук

Дата публикации: 10 Июня 2002

К источникам творчества Пушкина все еще редко относят христианскую литургическую поэзию. Более того, ссылаясь, например, на известные по Летописи жизни и творчества поэта сведения о том, что в Михайловском (1824 г.) он "проповедовал атеизм сестре и брату", время от времени - даже с телеэкрана - звучат утверждения о безбожии национального гения. Вопрос о роли религиозного начала в произведениях Пушкина, о значимости в его мировоззрении догматов православия отнюдь не прост, и однозначные ответы в столь сложной сфере, как душевная жизнь великого художника, - вряд ли возможны. По понятным причинам лишь в 80-90 гг. отечественные пушкинисты начали обращать внимание на библейские и евангельские мотивы в творчестве поэта, ставя вопрос о значимости христианской традиции в системе его художественного мышления. Ученые осознавали актуальность подобных разысканий, поскольку христианские истоки творчества Пушкина не могли не составлять важной стороны в наследии великого поэта, от понимания значения которой зависит понимание самой русской культуры. Но вести фронтальные разработки в этом направлении "традиционным" литературоведам было сложно - здесь требовалась особая компетенция.
Доктор искусствоведения, ведущий научный сотрудник Российского института истории искусств (Санкт-Петербург) Наталья Семеновна Серегина - музыковед. По своей исследовательской специализации она является одним из наиболее авторитетных в России медиевистов-палеографов. Серегина всю свою жизнь посвятила изучению древнерусской литургической музыки. Именно фундаментальное знание источников - текстов песнопений, исполнявшихся в православных церквах, позволило исследователю заметить в сочинениях поэта то, что обычно не привлекало внимания литературоведов. Серегиной в исследовании "А.С. Пушкин и христианская гимнография" (Российский институт истории искусств, СПб.) удалось не только отчетливо поставить проблему значимости древнерусского гимнографического наследия в творчестве Пушкина, но практически впервые в отечественной пушкинистике вполне аргументировано показать, как он с этим наследием работал - то есть приоткрыть читателям одну из наиболее сокровенных сторон его художественного метода.
Еще в 1997 г. Н.С. Серегина предложила мне ознакомиться с ее первой статьей, посвященной преломлению древнерусского гимнографического наследия в творчестве Пушкина. Навсегда запомнилось то - иначе не сказать - потрясение, которое я испытала, прочитав столбцы параллельных текстов - фрагментов пушкинского "Бориса" (эпизоды, связанные с мотивом Владимирской иконы Богородицы) и отрывки из текстов Миней служебных и Стихирарей месячных, посвященных иконе Богородицы. Затаив дыхание и все еще не веря напечатанному, я переводила глаза с одного столбца на другой, приговаривая: "Не может быть... Да как он мог... Это невероятно... Ай да Пушкин!"
Результат сличения текстов стихир, посвященных иконе Богородицы, святому царевичу Димитрию с теми фрагментами пушкинского "Бориса Годунова", где речь идет о слезном народном молении, делает наглядной производность - лексическую, мотивную, тематическую и даже сюжетную - светского литературного произведения от религиозного первоисточника. Более того, комментарии Н.С. Серегиной к подобной технике письма показывают, как великий русский поэт изменял укорененную в православной традиции семантику вводимых в свое сочинение элементов религиозных песнопений. И если подобные изменения (типа эпизода подмены моления к Богородице - Царице Небесной обращением к земной царице-монахине - сестре Бориса Годунова, являвшейся его единственном юридическим оправданием претензий на трон) встречаются в тексте неоднократно, связаны с его композиционной структурой, - значит, они вносились Пушкиным абсолютно осознанно и целенаправленно.
Полагаю, излишне напоминать, насколько и чем сложна работа светского литератора с религиозными каноническими первоисточниками, каковыми являются тексты православных религиозных песнопений. Светская и религиозная традиции имеют различный и разный ценностный потенциал, и в тексте, в котором проявлены оба начала, складывается коммуникативная ситуация между традициями. В подавляющем большинстве случаев возникают семантические "сдвиги", ценностно ориентированные только в одном направлении - "снижении" или, говоря современным "штилем", трансгрессии, которые могут быть проявлены с той или иной степенью отчетливости. Единственно возможная продуктивная позиция светского художника - служение своим жизненным опытом и талантом утверждению религиозных начал, подтверждая их универсальное значение для цивилизации. Именно такое отношение к комплексу христианских воззрений присутствует в "Блудном сыне" Рембрандта и "Свв. Петре и Павле" Эль Греко, в одах Ломоносова и "Боге" Державина, в "Борисе Годунове" Мусоргского и "Страстях по Луке" Пендерецкого. При этом подобная ценностная установка вовсе не сковывает воображения автора, не ограничивает проявлений его индивидуального стиля; художник свободен и в выборе жанра произведения, и в спектре формальных приемов.
Что же касается исследования Н.С. Серегиной, то она, поставив вопрос о роли гимнографического наследия в сочинениях Пушкина (начиная с 1824 г), сама того очевидно не желая, побудила читателей задуматься о множестве сложнейших проблем самого творческого процесса, когда авторская воля полагает религиозную традицию в качестве "первоисточника", "материала". При этом самым важным и сложным оказывается ценностный статус того, что вдохновляет художника в его собственном творчестве. И это "что" оказывается не просто "произведениями" или "корпусом текстов", созданных ранее, но укоренено в самосознании нации и ею созданной культурной традиции.
Вот исходные предпосылки исследователя, органически проистекающие из специфики предмета - древнерусской христианской гимнографии.
Богослужебные певческие книги - Ирмологий, Октоих, Минеи служебные и Стихирари, Триодь, Обиход - содержат свод песнопений, и через них в храмовом действе литургии певчески проповедуется евангельское слово и вся целостная система евангельских истин. Литургическая практика христианства подчинена годовому времени, каждый день которого является воспоминанием о Священных событиях евангельской (отраженной в Евангелиях) истории, христианской истории в целом и истории России в ее христианском пути. Наиболее полно эти два сюжета - повествование евангельское и повествование исторического времени - отражены в двух канонических книгах: Триоди и Минеях служебных. В Триоди время измеряется неделями и составляет годовой круг воспоминаний о евангельских событиях; в Минеях служебных земная история христианства предстает памятью дней года по месяцам. Гимнографические тексты, которые пелись на тот или иной день в церкви, составляют содержание рукописных, сохранившихся с конца ХI в. и далее) и печатных книг - Миней служебных (XVIII в.) и Триоди (XVII-XVIII вв.). Эти тексты не только пелись, но могли читаться, как во время богослужения, так и вне его - всяким, кто возьмет эти книги и заинтересуется их содержанием.
Вначале исследователь устанавливает, какие гимнографические источники могли служить поэту истоком творческого импульса. Информация о древнерусской литургической поэзии, которой владел Пушкин и его эпоха, была достаточно обширной. Он не только был осведомлен в сфере традиционной культуры, но специально изучал памятники гимнографии в церковных изданиях, а также, вполне возможно, и по рукописным и старопечатным источникам - сама культурная среда России тех времен (монастырская, церковная, частные рукописные собрания и др.) этому способствовала. На основании биографических данных Н.С. Серегина реконструирует сюжет вовлеченности поэта в православный обиход как писателя, профессионала-историка, открывшего для своего творчества ценнейший по своей значимости в русской культуре материал.
Осознанная установка Пушкина на осмысление и переработку литургической поэзии, как главной задачи подготовительного периода, наиболее явственно проступает в процессе создания "Бориса Годунова". С точки зрения биографических данных - внешне - подобные, новые для поэта интересы напоминают коренное преобразование личности. Еще в июне 1824 г. Пушкин был "совершенно сумасшедшая голова, с которою никто не может совладать". "Божественный глагол" древнерусских литургических текстов стал внятен чуткому слуху поэта именно в Михайловском (с 1824 г.), где и возникают первые предварительные заметки к "Борису Годунову". На рабочем столе Пушкина появляется большая книга Четьих Миней; он постоянно ходит в Святогорский монастырь, где ведет продолжительные беседы с игуменом Ионой. В течение 1825 г. поэт погрузился в самую глубину русской жизни, сохранившей во Пскове и его окрестностях многое от древней Руси, с ее легендами о чудесах, иконах, юродивых и блаженных, которым открывается небесный смысл земных событий. На ярмарке у Святогорского монастыря он слушает духовные стихи, распеваемые нищими и слепцами, и сам поет вместе с ними.
Здесь же Пушкин познакомился с источником, обусловившим замысел не только "Бориса Годунова", но и многих других сочинений, вплоть до "Пророка" - повестью об основании Святогорского монастыря, связанной с чудесным явлением двух икон на городище Ворониче Блаженному Тимофею. Подчеркну, именно Н.С. Серегина впервые в пушкинистике обнаружила этот источник в качестве творческого импульса при создании поэтом своих вершинных творений. В повести о блаженном отроке Тимофее и явлении ему икон Богоматери ясно выражена тема пророчества юродивых, которые на Руси традиционно объявляются в периоды "смутных времен". Они, ощущая грани тайного и явного, стремятся донести людям открытое им Вышними силами. Эта местная, имевшая вначале устное хождение, легенда была впоследствии зафиксирована в рукописных и печатных текстах, с которыми - со всей очевидностью - Пушкин работал, живя в Михайловском. Здесь же он во время религиозных праздников Богородичного цикла мог слышать основной корпус песнопений Владимирской иконе. С текстами же этих песнопений поэт мог ознакомиться по годовому комплекту служебных Миней, которые хранились в Святогорском монастыре.
Анализируя художественный метод Пушкина при работе с гимнографическими источниками, Н.С. Серегина пришла к выводу: поэт не только был превосходно знаком с памятниками древнерусской поэзии, но и намеренно их использовал в своем творчестве. Так, в первых сценах трагедии "Борис Годунов" Пушкин вводит упоминание Владимирской иконы Богоматери - главной иконы Русского государства. Проведенное исследователем скрупулезное сравнение текстов песнопений, звучавших в православной литургии, с образным решением народных сцен раскрывает глубинный строй национальной культурной традиции, воспринятой поэтом не в отдельных элементах, а в целостном его отражении. Картина. воспроизводимая Пушкиных в речи Щелкалова, словно заимствована из древней стихиры. Богородица в православной традиции - "Державная помощница", и в тексте "Бориса Годунова" тема державы тоже соединяется с темой Богородицы и темой слезного соборного моления. И в молении Бориса в Кремлевских палатах также прослеживается символика песнопений иконе Владимирской Богородицы. Поразительна обнаруженная Н.С. Серегиной близость пушкинского текста к текстам из Миней служебных :
О праведник! О мой отец державный!
Воззри с небес на слезы верных слуг
И ниспошли тому, кого любил ты,
Кого ты здесь столь дивно возвеличил,
Священное на власть благословленье.
...тогда же множество верных,
приступившие ко иконе Твоей...
Князь же Василие со слезами вопияще Ти:
О Дево, что Ти воздам...
молися прилежно Сыну Своему и Богу нашему
Яко спастися граду Твоему.
...да мир умириши в православии
и царские скипетры утвердиши.
и спасеши ото всех зол твоя рабы,
яко едина благословленная.
Связь трагедии "Борис Годунов" с древнерусским гимнографическим наследием становится очевидной не только на уровне замысла, важнейших сюжетных узлов, системы мотивов и символов, но даже в лексической ткани пушкинского произведения. Н.С. Серегина буквально "по слову" сравнивая текст, созданный поэтом, с текстами Служб "Праведного страстотерпца царевича Димитрия", "Святых мученик младенец, избиены от Ирода"; корпусами Стихирарей и Миней рукописных и печатных, посвященных празднествам Богородицы и др., - обнаруживает отнюдь не случайное сходство. С первых и до последних страниц великое творение поэта опирается на глубоко укорененные в отечественной традиции православия народные представления о праведности и греховности, об истоках и причинах благодати и зла, о тщетности человеческой гордыни и властолюбивых побуждений в сравнении с величием духовного опыта всего русского народа. Именно он в гимнографической традиции, которой следует Пушкин, выносит приговор "истории царствования Бориса" как истории людской корыстолюбивой суеты.
Так проясняется подлинный исток и причина "загадочных" слов ремарки, которой завершается трагедия. Всеобщее потрясенное молчание после убийства царевича Федора сродни молчанию "всякой плоти человеческой" перед ликом убиенного Христа. "В древнерусской гимнографии мученик, принявший смертные страдания от нечестивых, уподобляется Христу. В финале трагедии царевич Федор уподобляется святым мученикам, царевичу Димитрию и со смирением опускается на нижнюю ступень социальной иерархии, становясь вровень с юродивым Николкой, детьми и нищими". Именно об этом молитвенном безмолвии гласит текст песнопения, исполняемого в церквах на Великую Субботу:
Да молчит всяка плоть человеческая
и да стоит со страхом и трепетом,
и ничтоже земнаго в себе да помышляет.
В тексте "Бориса Годунова" удалось обнаружить прямые связи с корпусами песнопений Владимирской иконы Богородицы, Донской иконы Богоматери, святому царевичу Димитрию (здесь исследователь опирался на рукописные и печатные Стихирари и Минеи рукописные, начиная с 1605 г. по начало XIX в.), а также разнообразных гимнографических источников, обусловивших образы "Москва пуста" и "Народ безмолствует". Возникает "картина" самой техники пушкинского письма, когда глубокое "вживание" в религиозную поэзию позволяет поэту использовать "ее слова" как собственные. Например, имя царевича Димитрия, которого так боится Борис Годунов, находит в пушкинском тесте, как и в службе царевичу, традиционный для христианства образ сосуда дьявольского.
Аналитическая методика, применяемая Серегиной к пушкинскому тексту, проста. Но она продуктивна лишь тогда, когда исследователь может автоматически извлекать из памяти тексты огромного числа песнопений, которые, к тому же, существуют во множестве вариантов, чтобы обнаружить их "след", преломление в тексте светской традиции. (Примечательно, что еще в 1982 г. в московском театре на Таганке в спектакле "Борис Годунов", поставленном Юрием Любимовым, звучала в исполнении ансамбля Дмитрия Покровского стихира Царевичу Димитрию в расшифровке Н.С. Серегиной.) Подобная простота, не имеющая ничего общего с герменевтическим методом, возможна только в случае уже известной - и устойчивой в литургической практике - семантики, которая присуща каноническим текстам, но которой не могут иметь произведения в литературе художественной - по своей природе светской. Поэтому, обнаружив в тексте Пушкина очевидное лексическое, мотивное либо предметно-тематическое сходство с тем или иным гимнографическим памятником, исследователь напоминает читателям его именно христианский смысл, укорененный как в богослужебном обиходе, так и в национальном самосознании. Затем фиксируются смысловые отличия в пушкинском произведении по отношению к религиозному "первоисточнику".
В результате открывается поразительная картина пушкинского творческого метода. Поэт помещал элементы из текстов православных религиозных песнопений в контекст нового - светского художественного произведения. В результате они закономерно изменяли свою семантику. Поэтому можно считать, что слово Пушкина в "Борисе Годунове" является виртуознейшей "семантической вариацией" на смыслы, сложившиеся в религиозной традиции православия и основополагающие для отечественной культуры. А если еще учесть обстоятельство отклика в подавляющем числе безымянных гимнотворцев на важнейшие события отечественной истории, запечатленные в корпусах стихир и Миней служебных, - то можно ставить вопрос и о сюжетообразующей функции этих источников, во всяком случае, по отношению к "Борису Годунову".
Исследование Н.С. Серегиной проявляет связь и зависимость образно-смыслового строя от гимнографических источников не только в "Борисе Годунове". Она отчетливо проступает в поздних стихотворениях 1836 г., ("Отцы пустынники и жены непорочны", "Не дорого ценю я громкие права...", "Когда за городом задумчив я брожу...", "Когда великое свершалось торжество...", "Напрасно я бегу к Сионским высотам..." и, наконец, "Я памятник себе воздвиг нерукотворный..."). В них Пушкин, столь же осознанно обращается к традиции текстов Триоди - величественного собрания древней христианской поэзии. В Триодь включены произведения известнейших византийских гимнографов VII-IX вв. Романа Сладкопевца, Иоанна Дамаскина, Андрея Критского, Льва Мудрого и др. В поздних стихотворениях поэта отчетливы не только система символов, типичные для раннехристианской поэзии тропы, но и обнаруживается прямое текстуальное сходство, вплоть до тождественности ритмического рисунка в стихах. Все это - свидетельства того, насколько глубоко была освоена и пережита Пушкиным отечественная традиция религиозной лирики.
По словам русского философа ХХ в. Г.П. Федотова, "невзирая на холод целого века просвещения, подпочва русской жизни была и долго еще оставалась религиозно горячей, и этого подземного тепла было достаточно, чтобы преобразить гуманизм Пушкина. В своем сознательном мире Пушкин всегда был западником, или, по Достоевскому, всечеловеком. В подсознании он воспринял от своего народа больше, чем кто-либо из его современников. Только это и позволило ему стать великим национальным поэтом не Московии, не Руси, но России". Новаторское, по сути, междисциплинарное исследование Н.С. Серегиной "А.С. Пушкин и христианская гимнография" убедительно показывает: творческие деяния у художников такого масштаба не могут рассматриваться в отрыве как от процесса преобразования самой личности автора, так и от глубинного основания русской национальной культуры, каковым является традиция православия.
Кроме того, эта книга заставляет задуматься о таких сложных проблемах, как контакт светской и религиозной традиций. Современная отечественная гуманитарная мысль, похоже, с трудом осваивает грандиозность различий между ними - это разные модусы, в которых может существовать и персональное человеческое сознание, и культура в целом. Потому слово слову - рознь, равно, как глас голосу и образ изображению. И когда в цивилизации появляются личности, готовые в силу своего таланта выполнить медиативную функцию между ними, - лишь тогда возникают шедевры искусства общечеловеческого значения.

[Wagnerian]

Actually I mistyped and the Karajan's recording that I mentioned was the 1971 not 1961, or it was the one that you referred with Vishnavskay in 1970(71). I love that recording a lot, and primary because the very non-Russian Karajan’s orchestra and by the fact that it has a LOT of non-Russian Wagner-type singers who did THIS opera extremely well. Sure, that production has no Koslovsky or Chaliapin, it has no almost psychedelic Golovanov’ choruses but as a complete opera, including sound, it is one of the best Borises. Still, I king of inclined to be overwhelmed with respect to the foreigners who sing Russian classic well. BTW, have you heard the Eva Podles’ Russian songs cycles? Particularly the Schedrin’s “Not only love” and the Mussorgsky “…dances of Death”

Rgs, The Cat

As you like it, dear Romy, as you like -

But I prefer Wagner-type singers just in Wagner (with the only exception mentioned above).

Unfortunately I've never heard Eva Podles in Russian repertoire. Besides I can't bear any work of Schedrin (subjectively of course).

[TheCatRomy]

As you like it, dear Romy, as you like -

But I prefer Wagner-type singers just in Wagner (with the only exception mentioned above).

Unfortunately I've never heard Eva Podles in Russian repertoire. Besides I can't bear any work of Schedrin (subjectively of course).

try it:

http://www.delosmus.com/item/de32/de3298.html

I’m not a big fun of Schedrin as well. Abyhow, it might change your mind
(I am about non-Russian assent)...

Rgs, The Cat

[V.G.]

Уважаемый Металлист! Спасибо за пароль.
Еще, раз уж речь зашла о купюрах хочу спросить как обстоит с этим дело в записях Семкова и Федосеева (насчет пропуска сцены - понятно; я имею в виду мелкие купюры)?