Катя Кретова (МК) о конкурсе Рихтера (опять!)

[Zub01]

Соответствующая тема:

http://forums.lifanovsky.com/showthread.php?t=3062

в разделе о прошедшем конкрусе Рихтера совершенно логично закрыта, однако все же газетные конвульсии продолжаются, и Катя написала дальнейшее . Ясно, что ей была охота малость завуалировать ляп с "вылетом" Сахарова, но я дублирую здесь это не только поэтому, а еще и потому, что мне всегда приятно, если у концертного пианиста "при слове “Брамс” начинаются конвульсии" - это всегда вызывает уважение и интерес. Правда, в процессе чтения статьи выяснилось, что Брамс был заменен на Пьяццолу, причем под влиянием главного скрипопсовика всея планеты, ну да ничего... Но мне правда нравится (!). С удовольствием прочитал сегодняшний МК и кладу его в анналы. Да и если серьезней, то мне приятно эту писанину продублировать уже потому, что в ней Сахаров хвалит Славку Грязнова, и это важно .

Источник (скоро будет платным): http://mk.ru/newshop/bask.asp?artid=111681

-----------------
БЕС В РЕБРО
При слове “Брамс” у него начинались конвульсии

Сенсацией Первого международного конкурса пианистов имени Рихтера стал 58–летний маэстро Сахаров, который приехал в Россию из Японии, чтобы побороться за победу. Но истинная сенсация случилась тогда, когда Сахаров блестяще сыграл на первом, а затем и на втором туре. Тем не менее на третий не прошел, однако это не помешало организаторам подать на Сахарова заявку в Книгу рекордов Гиннесса.

Корреспондент “МК” первым встретился с маэстро в его московской квартире, которая не пустует даже тогда, когда ее хозяин обретается в Париже или Нагое: она — прибежище его друзей-музыкантов, таких же, как он, вечных скитальцев.

Из досье:
Вадим Сахаров — русский пианист и французский гражданин. Живет и работает в Японии, где он настоящий сэнсэй. Своих студентов профессор Университета искусств в Нагое учит невероятной по японским меркам вещи — перечить учителю.

— На конкурсе вы выступали как россиянин. Почему?
— У меня двойное гражданство: с 1989 года я живу в Париже. И очень многим обязан Франции. Моя мать живет в Париже и пользуется полной социальной защитой. Однако там я — русский пианист. И я чувствую себя русским, хотя родился в Баку. В сентябре я там был — прощался. Ходил по местам своего детства, где уже не осталось развалюх, в которых мы жили. Отца я почти не знал: он недолго прожил с моей матерью. Но знаю, что он был талантливым музыкантом — играл на флейте, на рояле. У меня даже фамилия матери (по отцу я мог быть Илюшин). Мне кажется, что она мне больше подходит…

— Какие у вас отношения с разными конкурсами, в частности с известным конкурсом Чайковского?
— Я всегда был неудачником на конкурсах. Амбиции у меня были на первую премию, а получал я пятую или даже не проходил на третий тур. И мне казалось, что не такая блестящая у меня техника, хотя иногда и мне удавалось играть совершенно… Однажды, лет 25 назад, мне приснился сон, будто я играю на конкурсе, а в жюри сидят мои друзья: Лиза Вилсон, Раду Лупу, Лиза Леонская… И я получаю первую премию по пению — пою баритоном (!), вторую по флейте (!!!) и третью по фортепиано.
О том, что в Москве будут проводить новый конкурс, на котором нет возрастных ограничений, я узнал от своих друзей. Потому что Интернетом я не пользуюсь — уже решил для себя, что так и умру, не освоив компьютер. И я подумал: “У меня достаточно свободного времени, которое я убиваю на просмотр российских телесериалов, а может, мой сон должен сбыться?”

— Вы хотите сказать, что поехали на конкурс из-за сна?!
— Да, именно. Иногда я сам воплощаю свои сны в жизнь. Я всегда мечтал дать интервью “МК”, и вот пожалуйста — сбылось!

— Вы уехали из страны в 1989 году, когда многие, наоборот, начали возвращаться. Это как-то странно.
— Я никогда не хотел жить в Москве. Когда я попал в Италию на конкурс, а потом в Англию, мне показалось, что там люди живут в раю: делают что хотят, а как красиво вокруг! Сейчас мне это совершенно не кажется. Но Москва тогда была серой, погода — всегда ужасной… Я и конкурсы выбирал, чтобы путешествовать. Я жаждал свободы. Уехал я, женившись на Елене Варваровой, которая в то время жила в Париже, — талантливой пианистке, очень волевой, с характером Марии Юдиной. Мы до сих пор в прекрасных отношениях. Я в хороших отношениях и с первой женой — Галей. Но ни с кем ужиться не могу.

— А сейчас-то женаты?
— По паспорту. Моя жена — японка, давно живущая в Париже, преуспевающая скрипачка, имеет орден Почетного легиона, руководит камерным оркестром. Мы познакомились в Париже, и у нас была очень красивая свадьба. Но она слишком активно взялась за мою карьеру — я этого не люблю. Помогать надо незаметно.

— Но вернемся в 89-й год. Вот вы уехали, и как пошли дела в Париже?
— Было непросто начинать вот так, с чистого листа, в 42 года. Но мне помогли — Валерий Афанасьев, Оливье Мессиан. У меня появились концерты, частные ученики. Я много играл камерной музыки — с Гидоном Кремером, Наталией Гутман, с Йо Йо Ма, фортепианные дуэты с Алексеем Любимовым, Викторией Постниковой.

— То есть вы прекрасно знакомы с членами жюри конкурса Рихтера.
— Конечно! Я помню, как в 15 лет после концерта Башкирова, где он играл сонаты Бетховена, я не спал всю ночь… И восхищаюсь Элисо Вирсаладзе, которая может на концерте сыграть, как на записи: ни одной неточной ноты. Я очень рад, что после конкурса она предложила мне играть с ней сочинения для двух фортепиано Моцарта. И мы даже выпили на брудершафт.

— Так вы не обиделись на жюри за то, что вас не пустили на третий тур?
— За что же? Я и сам не хотел участвовать в третьем туре. Сюда я приехал не за деньгами и не за премией, я приехал по глупости, как скажут некоторые, — из-за своего сна. И я сыграл два раза и получил такое удовольствие. И меня так все полюбили. Так что я рад, что не воспользовался третьим туром. Мне не хотелось испортить тот сон. Откровенно говоря, было трудно: ведь мой последний конкурс был в 1972 году. Я помню каждую свою неточность во время выступления, все свои “лажицы”. А я хотел сыграть так, как на пластинке. Но не получилось. И вообще играть надо, когда ты молодой и красивый. Это нравится публике.

— Не вам это говорить после той овации, что вам устроили во время вашего выступления. А как получилось, что именно вы стали с Гидоном Кремером играть танго Пьяццолы по всему миру?
— У меня наступил такой странный период — депрессия от музыки. При слове “Брамс” у меня начинались конвульсии. Я не мог слышать имен Бетховена, Моцарта, Шопена. Оказывается, так бывает. И в это время Кремер предложил мне играть с ним в дуэте танго Астора Пьяццолы. Его постоянный партнер Олег Майзенберг отказался — он человек серьезный. Как я теперь благодарен этому Пьяццоле! Он переключил меня на совершенно другую музыку, и я полностью излечился.

— Конкурс носит имя Рихтера. Вы сами входили в его круг?
— Большой дружбы между нами не было. Но мы общались. Рихтер всем давал определения. Обо мне он сказал: “Это опасный человек”. Потому что язык у меня без костей. Его слова мне передал Олег Каган, который был моим ближайшим другом. Как-то я рассказал Святославу Теофиловичу, что в три года, услышав по радио скерцо Шопена, заплакал. А Рихтер сказал мне, что с ним было то же самое, когда он услышал ноктюрн Шопена фа-диез мажор. Однажды Лиза Лионская мне звонит ночью: маэстро просил найти партнера для игры — а у Рихтера была такая игра, которую он сам нарисовал, где нужно было передвигать какие-то фишки. Видимо, ему нужен был в этот момент человек для общения в бессонную ночь.
Я, конечно, сразу побежал — пешком здесь близко до Бронной. Тогда мы общались всю ночь. Ушел я весь в подарках. Я встречал Новый, 1970 год у Гилельса, затем 1971-й — у Рихтера, а затем 1972-й — снова у Гилельса. И это было очень значимо, потому что круг Рихтера (так называемые рихтерианцы) и круг Гилельса были несовместимы. Хотя сейчас это кажется чем-то нелепым и бессмысленным.

— Когда вы стали японским профессором?
— Впервые поехал в Японию в 1992 году. Мне очень нравится преподавать. У меня замечательные студенты. Поначалу они совершенно не понимали, что делают: для них игра на рояле была чем-то вроде пальцевой гимнастики. Но сейчас с каждым годом они все больше и больше понимают европейскую музыку и прекрасно играют. Есть у меня и один самый любимый студент, теперь уже просто друг. Сейчас, когда я здесь, он замещает меня в Нагое. Ведь я уехал на конкурс, бросив студентов.

— А говорите с ними по-английски?
— И по-английски тоже. Но в основном объясняемся знаками и жестами. И друг друга понимаем. Японцам ничего не нужно объяснять два раза. Мне очень хорошо в Японии. Там все по моей группе крови — климат, еда, питье, я не пью из спиртного ничего, кроме саке. Спокойствие, вежливость, я могу оставить где-нибудь бумажник и знаю — мне его вернут. Москва была для меня чужим городом. Хотя сейчас… Вот я приезжаю в “Шереметьево” и по дороге вижу плакат “Владимир Спиваков — гордость России”. Согласитесь, что это лучше, чем “Слава КПСС!”.

— Кто вам понравился на конкурсе?
— Вадим Руденко, я просто влюбился в него. Такого звука нет ни у кого. Это фигура в одном ряду с Гилельсом. Глубокая убежденность, полная слитность с инструментом. Для меня это открытие.
Очень понравился Вячеслав Грязнов. Это парень с неимоверной силой, но его не пропустили даже на второй тур. Андрей Шибко — близкий мне по духу музыкант и настоящий мастер. Тоже не вышел в финал… Я знаю, что со многими, с кем познакомился на конкурсе, я буду общаться и дальше. Потому и остался здесь до конца конкурса — сон должен завершиться.

P.S. По странному совпадению, третью премию, которую видел во сне Вадим Сахаров, жюри конкурса Рихтера не присудило никому.

"Московский Комсомолец" от 12.07.2005
Екатерина КРЕТОВА.

[Vladi]

Рихтер всем давал определения. Обо мне он сказал: “Это опасный человек”. Потому что язык у меня без костей.

При некоторых репликах Сахарова (в том числе и из прошлого интервью о том, что что-то вроде "лучше Руденко нет пианистов") меня коробило и вот тут я понял почему -- Рихтер все точно подметил.

P.S. Просто наблюдение. Против В. Сахарова ничего не имею.

[Сергей]

На всякий случай, чтобы почтенная публика не воспринимала этот пассаж слишком буквально: заявка в книгу Гиннесса--это просто фигура речи, так что искать Вадима Сахарова в её следующем издании нет необходимости.