Мы рождены, чтоб сказку сделать пылью: «Золотой петушок» Серебренникова в Большом

[AlexAt]

— Весь прошлый сезон один кошмар показывали, в этом — опять дребедень какая-то идёт…
(Из разговора с капельдинершей… Вместо эпиграфа)

Каждой премьеры в Большом театре ждут с едва сдерживаемым чувством ужаса: главный театр страны, утратив монументальность своих достижений, давно уже не производил ничего более или менее безупречного. Технично, зрелищно, дорого и богато – да, но эстетически выдержанных постановок на сцене театра не было очень давно. И если один из программных спектаклей театра последнего десятилетия – «Евгений Онегин» Дмитрия Чернякова – даже как вещь в себе, является благодатным полем для вполне себе объективного недоумения, то чего уж говорить обо всём остальном… В этой связи «Золотой петушок» Кирилла Серебренникова стал просто квинтэссенцией абсурдизма репертуарно-постановочной политики главного театра страны, основной особенностью которой я бы назвал невообразимое умение из благодатного материала и недурных ресурсов производить совершенно безвкусный продукт. Вот реально – в целом вроде бы всё неплохо, но так – скучно, что «умереть – не жить». Роскошные интерьеры, фантастические лазерные проекции, зажигательные танцы и куча всякого прочего сарказма – всё хорошо по отдельности, но вместе взятое в рамках оперного спектакля вызывает чувство невообразимого уныния. И от того, что совершенно отчётливо понимаешь, почему именно это чувство тебя накрывает, становится ещё невыносимее, потому что в этом понимании постоянно сквозит тоска патологоанатома по карьере шеф-повара…

Очевидных проблем у новой постановки оперы Римского-Корсакова в Большом театре ровно три, и все они вытекают одна из другой:

1. Сценическая версия Серебрннникова банально-параллельна музыкальному материалу: то есть, кроме танцев, ни одна мизансцена не вписывается в мелодийно-инструментальный рисунок партитуры. Исключение, пожалуй, парад по случаю возвращения Додона (чем больше думаю над этой сценой, тем яснее понимаю, что для режиссёра она и есть ключевая во всем спектакле).
2. Несостыкованность видеоряда со звуковым связана с топорным восприятием центральной идеи самой оперы: да, это политическая сатира, но сатира – сказочная!.. И эта сказочность растворена в музыке! Можно не разбираться в голосах и не знать нотной грамоты, но не слышать в музыке Римского-Корсакова иллюзорно-символического начала, воспринимать её как саундтрек к киножурналу «Фитиль» может только глубоко нечуткий человек.
3. Режиссёр очевидно проигнорировал самую главную опасность этого материала – отсутствие однозначно положительного героя, и, не уловив полутонов, лишил произведение даже намёка на позитивное начало, в результате чего спектакль, несмотря на всё своё внешнее великолепие, получился провинциально грубым, а местами - откровенно безвкусным.

Проблема отступления от авторского либретто давно уже никого особо не коробит, но с проблемой отступления от его жанровой первоосновы наша опера, похоже, столкнулась впервые: постановочная сложность сказочных сюжетов состоит в том, что, превращая сказку в быль, мы получаем вместо были – муть, то есть кучу якобы многовариантных и полисемантичных архетипов, которые, будучи втиснутыми в рамки актуального исторического бытия, теряют свою «сказочную универсальность» … Но ведь сказка архетипична сама по себе (ну, вот морфология у неё такая!): её внутреннее временное поле не нуждается в зауживании и конкретизации, так как любые уточнения архетипического очень похожи на объяснение того, что же было смешного в только что рассказанном анекдоте. С точки зрения хорошего вкуса, этот интерпретационный подход напоминает эстрадный стиль Евгения Петросяна: сам пошутил – сам посмеялся. Проще говоря, все перечисленные ошибки новой постановки просты и примитивны, предсказуемы и просчитываемы, хотя кому-то может показаться, что мы уже с жиру бесимся, придираясь к несущественному, тогда как в оперу, слава богу, ходят ещё и послушать, а послушать в «Петушке» есть что.

Прежде всего, меня порадовал наш оркестр: ну, вот просто хорошо, даже несмотря на то, что пару раз маэстро Синайский терял певцов (больше всего почему-то досталось Воеводе Полкану и Царю Додону).

Заморский исполнитель партии Звездочета - Джефф Мартин – вызывал недоумение весьма небольшим голосом, технически слабым вокалом и крайне неприятным скрипучим тембром. Образ физика-бессребреника, выдающего базовую коллизию фильма «Особое мнение» за своё открытие, вызывает в памяти реальный сюжет «изобретения» советскими учёными атомной бомбы, и уже поэтому на роль морально-этического ритора никак не тянет.

Александру Телиге вполне удался образ Царя Додона, особенно если учесть, что партия эта – одна из самых непростых в вокально-драматическом плане: главный герой повествования постоянно сталкивается с неприятными неожиданностями, адаптироваться к которым без потери лица или власти, не может. У Телиги в целом получается интересная интерпретация на трафаретном уровне режиссёрского замысла, но до глубин этого персонажа артист не добирается. Из вокальных моментов запомнился баритональный окрас полноцветного тембра, прекрасная дикция и ровное звуковедение.

Образы сыновей Додона – были одной из самых «крикливых» фиг в кармане постановщика, но вокально эти роли второго плана почти не состоялись: Борис Рудак озвучил партию Гвидона усталым блёклым голосом, не реанимируемым даже динамической форсировкой, а Андрей Григорьев исполнил партию царевича Амфрона ушатанным, задавленным звуком.

Дмитрий Скориков, выступивший сегодня в партии Воеводы Полкана начал свою партию несколько сбивчиво, но потом выровнялся и буквально воссиял приятными обертоновыми оттенками своего добротного баса.

Понравилась, как ни странно, Ирина Долженко, исполнившая маленькую, но интересную партию Амелфы: в этой роли, которую без преувеличения можно назвать единственной серьёзной удачей всей постановки, певица показала уверенный ровный звук, хотя в речитативах ощущалась нехватка плотности.

Главной же звездой спектакля, как и положено, стала исполнительница партии Шемаханской царицы - Александра Кубас. Мясистые, но шаткие верха, неуверенные, но благозвучные колоратуры, чуть «седоватая» середина и виртуозная вокальная динамика были удостоены абсолютно заслуженных оваций зала.

В целом, на спектакль можно было бы ходить хотя бы из-за музыки, если бы его удручающая мизансценная перегруженность и общая идеологическая вульгарность, словно насмехающаяся над зрителями: «А вы-то, дураки, и не знали, о чем эта опера!» - не оставляли чувство какой-то неловкости за постановщиков, превративших оперно-политическую сатиру в социально-паразитическую карикатуру.

Вообще, что-то странное творится с русской оперой в Большом театре… Нелепо-невнятный «Борис Годунов» Сокурова, бестолковый «Китеж» Някрошюса, безвкусно-крикливый «Петушок» Серебренникова… На очереди «Руслан и Людмила» Чернякова… Очередное содрогание, очередной скандал, очередной информационный повод для виртуальных баталий тех, кто не видел, но заранее осудил, с теми, кто видел, но к стыду своему ничего не понял… Маркетинговые технологии, конечно, вещь в быту полезная, но почему-то мне, когда я прихожу в театр, хочется не оригинальных постановочных технологий, а обычного ИСКУССТВА… Уж не знаю, почему, но хочется… хотя бы иногда…




(опубликовано на http://www.operanews.ru/11102304.html )

[helza]

мы получаем вместо были – муть

почему же сразу "муть"? уплощение и опрощение как возможное (ну, пусть даже "вероятное") следствие демифологизации, но "муть"-то почто?

[AlexAt]

почему же сразу "муть"? уплощение и опрощение как возможное (ну, пусть даже "вероятное") следствие демифологизации, но "муть"-то почто?

потому что текст остаётся "сказочным", а видеоряд - "обытовляется": про когнитивный диссонанс как самый частоупоминаемыйпрофессиональныйтермин говорить в связи с современной оперой уже просто нет сил... и вот ты сидишь и испытываешь неловкость за людей, которые не дали себе труда просчитать последствия своих наитий на полтора-два акта вперёд, ибо чаще всего (почти всегда, если честно) сказочный текст сам по себе куда убедительнее его "бытописательной" демифологизации