Гинтарас Ринкявичус:"Каждый концерт рождает новые вопросы"

[mira]

Гинтарас Ринкявичус: "Каждый концерт рождает новые вопросы"
(интервью газете Московского театра "Новая опера" им. Е.В. Колобова "Вешалка"/февраль 2007)

Гинтарас РИНКЯВИЧУС:
КАЖДЫЙ КОНЦЕРТ РОЖДАЕТ НОВЫЕ ВОПРОСЫ
На фестивале «Крещенская неделя в Новой Опере» 14 января Реквиемом Дж.Верди дирижировал Гинтарас Ринкявичус – один из наиболее известных дирижеров нашего времени, основатель и главный дирижер Литовского государственного симфонического оркестра. С нашим коллективом он встретился впервые, и можно с уверенностью сказать, что концерт стал одним из самых ярких событий фестиваля.
Гинтарас Ринкявичус окончил Национальную школу искусств им. М.К. Чюрлёниса, Санкт-Петербургскую консерваторию (1983) и аспирантуру Московской консерватории (1986). Артист является победителем V Всесоюзного конкурса дирижеров в Москве (1983), Международного конкурса фонда Г. фон Караяна в Берлине (1985) и др. В на-стоящее время преподает в Литовской академии музыки и театра (с 2004 г. – профессор).
Дирижер сотрудничает с лучшими оркестрами мира.
С 1996 по 2003 г. он являлся художественным руководителем и главным дирижером Латвийской национальной оперы и с 2002 по 2005 г. – главным дирижером оперного театра в г. Мальмё (Швеция), в 2006 году дебютировал в Шотландской опере («Кар-мен» Ж.Бизе). В 2004 г. он осуществил постановку балета «Ромео и Джульетта» С.С. Прокофьева в Большом театре, где также дирижи-ровал операми «Пиковая дама» П.И. Чайковского и «Богема» Дж.Пуччини.
Гинтарас Ринкявичус – кавалер ордена «За заслуги» Королевства Норвегия, португальского «Orden do Merito» и латвийского ордена Трех Звезд. В 1997 г. награжден ор-деном князя Гедиминаса IV степени (Литва) и Главной премией за заслуги перед лат-вийской музыкальной культурой (1997, 2000).
– Маэстро, с чего начинается Ваша работа с партитурой?
– Если есть возможность произведение услышать, то я это делаю один, два, в крайнем случае, три раза, естественно, с партитурой в руках. Потом – работа только с партитурой, чтобы не было влияния чужой интерпретации. Когда я досконально знаю партитуру, можно послушать другие варианты. Но это только для того, чтобы проверить какие-то моменты.
– На каком этапе работы рождается Ваша концепция?
– Трудно сказать. Я думаю, что концепция рождается после смерти дирижера. Если кто-то говорит, что родилась концепция, он с одной стороны прав, а с другой – не прав. Я дирижирую многими красивыми серьёзными сочинениями. Недавно я исполнял 9-ю симфонию Малера, и у меня есть свой взгляд на эту симфонию. Но когда мне будет 70 лет, я думаю, мой взгляд будет глубже, чем сейчас. Дирижер – не молодежная профессия, к со-жалению.
Я удачливый человек, наверное, раз мне в 23 года посчастливилось выиграть серьёзный конкурс. Довольно рано я получил оркестр и смог многие годы с ним работать. Но если оглянуться на свою жизнь, то между тем, кем я был 15-20 лет назад и сегодняшним днем – большая разница. Большая разница будет и через 20 лет.
– Исполняя одно и то же произведение несколько раз кряду, Вы каждый раз вносите какие-то новые чувства и мысли?
– Конечно. Именно это я и хотел сказать. Может быть, некоторые сдвиги не заметны публике, которая слушает сочинение, но для меня самого они очевидны.
– Выходя на концерт, – к примеру, на Реквием Дж. Верди в Новой Опере, – имеете ли Вы готовый исполнительский план?
– Естественно, у меня есть свой взгляд на это сочинение. Выходя на публику, я точно знаю, как оно должно звучать. Во время репетиции что-то может немножко меняться, потому что кроме интерпретации есть конкретные люди, с которыми я работаю. Во время концерта присутствует элемент экспромта, импровизации, потому что концерт – это всегда новые ощущения. Музыкальная интуиция многое подсказывает. И при всей логике и концепции, которую дирижер для себя должен раньше определить, эту возможность тоже нельзя исключать.
– Вы чувствуете отдачу зрителей?
– Конечно. Я всегда чувствую зрительный зал, но никогда в случае каких-то неудач не обвиняю публику. Артист не имеет права этого делать. Публика бывает либо хорошая, либо очень хорошая. Если у меня есть ощущение, что публика не очень слушает, то виноват всегда я сам.
– Когда Вы работаете над партитурой, что для Вас является доминантой: идеи, основанные на знаниях, или Вас влекут чувства и собственная интуиция?
– Трудно сказать, потому что в идеале я должен удержать равновесие между этими двумя сферами. Не всегда это получается. Но – именно равновесие. Потому что я должен знать форму, хорошо её построить – и по фактуре и по другим каким-то моментам, – рассчитать, что именно эти темпы будут помогать исполнению. Вместе с тем, я всё время должен подходить к этой музыке как дилетант, которому просто нравится музыка. Где это равновесие найти, и когда оно наступает, – узнать и предвидеть никак невозможно. Сейчас вы задаёте вопросы, которые очень важны для меня самого, но на них не всегда могу ответить.
– Случалось ли, что Вас захлёстывали эмоции, и Вы теряли строгий контроль?
– Это бывает во время концертов, но я стараюсь этого не допускать. Дирижер должен любить музыку, но он не может поддаваться эйфории. Тогда он стано-вится беспомощным. Нельзя плакать во время дирижирования. Может быть, музыка такая красивая, что хочется плакать, но плакать должна публика, а не сам артист.
– Есть ли у Вас предпоч-тения среди композиторов?
– Есть много любимых композиторов. Как дирижер симфонического оркестра я исполнял все симфонические произведения Малера. Я много дирижировал музыкой Чайковского, Бетховена, Рахманинова, Шостаковича, Моцарта, Брамса, Вагнера. Я думаю, что замечательны все композиторы.
– В каком соотношении в Вашем творчестве нахо-дятся симфоническое искусство, опера и балет?
– Наполовину, наверное. Большое счастье иметь возможность дирижировать и в театре, и на симфонических концертах. Когда я дирижирую много в театре, то очень хочется дирижировать сим-фонические концерты. Ко-гда много концертов, то очень хочется вернуться в театр.
– Что в профессии дири-жера можно считать вы-соким профессионализмом?
– Наверное, это достижение результатов, наиболее приближенных к понима-нию дирижера. Именно достижение результатов.
Есть много замечательных музыкантов, которые очень хорошо понимают музыку, очень профессиональны, но потом, когда работают с оркестром, когда дирижируют, они не получают результата, которого ждет публика.
Конечно, здесь много моментов. За какой срок он достигает результата? Почему средний оркестр, допустим, с одним дирижером играет очень хорошо, а у другого... Есть много дирижеров – профессионалов и капельмейстеров, – которые хорошо ре-петируют, а потом результат на концерте бывает серый, по-тому что сам дирижер – не яркий артист. И есть много ди-рижеров, которые сами по себе интересные артисты, но не умеют репетировать. Не знаю, что здесь лучше.
– Что входит в круг Ваших профессиональных навыков?
– Не знаю, не мне судить. У меня есть практика. Много сочинений уже исполнено. Знание этих сочинений, знание тех трудных мест, которые часто встречаются при исполнении – это и есть профессионализм. Речь идет о трудных по определению местах, и на них может споткнуться даже сильный оркестр. Знание этих моментов помогает преодолеть рифы, которые поджидают неопытного дирижера. И у меня есть опыт, я дирижирую уже 25 лет.
– Чему Вы учите своих учеников?
– Тому, чему меня учили в консерватории в Ленинграде. Быть музыкантом. Технике дирижирования. Но нельзя учить только технике. Я очень счастливый человек, что учился в Ленинграде у таких музыкантов, которые не заставляли меня заниматься только техникой дирижирования. Потом, когда я приехал в Москву учиться в аспирантуре, я получил, к сожалению, горький опыт чистого дирижирова-ния. Я с этим не согласен. Всё должно быть вместе: для чего эта техника дирижирования, какой результат и какое музы-кальное содержание в этом есть.
– О чем говорят руки дирижера? Существует ли особая каллиграфия дирижирования?
– Конечно, существует. Но я этому не верю как феномену какому-то – дескать, если руки, хорошие, то и дирижер уже хороший. Ни в коем случае. Есть много японских дирижеров, которые словно спущены с конвейера. Вы посмотрите на конкурсы – все обучены дирижерской технике. Но когда нет музыкальной интуиции – это не дирижер!
– Чем ещё, кроме рук, дирижер может послать сигнал оркестру?
– Глазами. Конечно, если человек очень интересен – как эрудит, как интеллектуал, а музыканты – хорошие профессионалы, то они с удовольствием слушают его и поддаются его воле. Но бывают люди, которым не удаётся сконцентрировать в себе всё для исполнения музыкального сочинения.
– И как же тогда они находят контакт с оркестром?
– Не знаю. Получаются не очень интересные концерты.
– Вы объясняете свою трактовку оркестру?
– Нет. Не должен дирижер много разговаривать с оркестром. Музыканты должны понимать эту трактовку без слов. Конечно, о каких-то моментах по ходу дела надо сказать, но ни в коем случае не лекторским образом. Чем лучше оркестр, чем он профессиональнее и опытнее, тем меньше нужно разговаривать.
– Вы больше любите репетиции или само исполнение?
– Само исполнение. Репетиции бывают очень интересными, что-то получается, ты сам что-то находишь, но это такой серьёзный труд! Чтобы достичь результата, надо много репетировать. Нельзя достичь результата за один раз. И чем больше готовишься, тем больше открывается моментов, которые ты ещё не сделал. И ты всё больше неудовлетворен.
А концерт – это особая сладость. А ещё большая сладость, когда заканчивается концерт, который хорошо прошел – тогда наступает самый прекрасный момент в жизни.
– Вы достигали во время концерта идеального исполнения?
– Нет. Если и бывают какие-то моменты, по моему ощущению, хорошие, то даже тогда я не могу себе сказать – это замечательно! Никто так не может сказать, ни один дирижер, потому что где же тогда движение вперед? Тогда что – всё, стоп!? Результат может быть хорошим только на этот момент, на это мгновение. В этом ощущении «хорошо!» гораздо больше вопросов, чем ответов. И каждый концерт рождает новые вопросы.
Беседовала Мария Честных

Оригинал здесь:
http://novayaopera.ru/ru/structlist/.../view/221.html