Теодор ее сыграл как text only, но с полной отдачей самому тексту. С первой фразы начинается речь, которая заметно четче, резче, чувственнее, чем у кого бы то ни было до того. Точность артикуляции, чистота "узкого" интонирования, прозрачный оркестровый баланс даже в форте, оркестр играет почти без запаздывания, скорее как очень большой ансамбль, агогика разнообразна и нетривиальна, динамические контрасты максимальные. Короче, это такой аутентизм, но в широком смысле – как чистый метод, которым можно вскрыть любую партитуру.
...
Теодор ее играет как бы из другого времени. Из будущего, в котором исторические обстоятельства ее возникновения не то чтобы забылись, а стали просто обстоятельствами. Перестали быть аурой, травмой, "нашим всем", болью, трагедией. Это будущее обязательно когда-нибудь наступит, причем довольно скоро – например, когда уйдет мое поколение, родители которого родились в 1930-40-е.
И тогда ее станут играть примерно так, как сегодня играют "Героическую" Бетховена. То есть издалека, лучше или хуже, но без надрыва, без эпической обиды и ресантимента. Не как символ эпохи (хотя исторически информированно), а как чистую музыку. "Чистая" не значит, что мы больше не помним, откуда она. Это значит, что наша (поколенческая, советская, военная) фрагментированная память (о вторжении, нашествии, победе) переплавилась в общемузыкальные абстракции, подключилась к истории музыки, к ее саунд-эгрегору. Взошла до универсалий.
Когда музыка переживает обстоятельства своего возникновения, она оказывается более всехней, чем "музыка про войну" – при всем уважении к музыке про войну. А чтобы она их пережила, обязательно надо, чтобы ее играли как чистую музыку, освобождаясь от локального культурного кода. Это не значит отстраненно или холодно. Это значит как раз максимально горячо, но про сами ноты, испытывая их на прочность.
Социальные закладки