Новый «Трубадур» Верди в Метрополитен Опера (13.03.09)

[AlexAt]

«Трубадур» относится к тем «песням», из которых, к сожалению, «слова не выкинешь». Дело в том, что, настаивая при написании либретто на точном следовании аморально-бестолковой фабуле пьесы Гутиерреса, Верди не позволил своему бедному комараде Каммарано привести к оперной структурной цельности коллизию первоисточника. Это упорство Верди стоило потомкам не только еще одной «сцены сумасшествия», но и серьезно повлияло на декодирование сверхзадачи всего произведения! "Дело о "Трубадуре" усугубляется еще и тем, что музыкальная ткань, созданная самым народным из оперных гениев всего за месяц, получилась настолько художественно цельной, яркой и мелодийно захватывающей, что на несуразности либретто уже давно никто не обращает внимание. Причём внимание не обращают не только на несуразности, но и на саму суть...

На тему несусветности изображаемых в опере коллизий, противопоставляющих мир «бременских музыкантов» («наша крыша - небо голубое…») миру, в котором «всё могут короли», не отшутился, кажется, только ленивый, но изящнее всего, несмотря на некоторые неточности, музыкально-драматургическая структура оперы разобрана здесь http://www.operamusic.ru/lib.php?id=143 - на любимом «вражеском» сайте. Поэтому, не тратя времени на «повторение пройденного», посмотрим, что же интересного сделал один из противоречивейших и талантливейших режиссеров наших дней – Дэвид МакВикар – с исполненным сценической статики и музыкально-драматической энергетики вердиевским шедевром в Метрополитен Опере.




Зрителей встречает занавес с фрагментом картины Гойи «Прилигримы в Сан-Исидро» (1821 г.): уже страшно. За занавесом – всё охро-грязно-голубое (оформление Шарля Эдвардса): «концептуально-мазаный» задник, на его фоне - огромная стена с парой окошек, которая, вращаясь, становится и замком, и монастырём, и вообще всем «по ходу пьесы». Вдоль стены нереальной длины и крутизны лестница. Слева от бункера – женское распятие и несколько ведьм для сожжения: «получи, фашист, гранату!»…



Квангчул Юн (Kwangchul Youn) в роли Феррандо звучит как-то местечково, после ужастика «Di due figli» в зале вместо аплодисментов раздаются жалкие хлопки.

Сондра Радвановски, буквально сразившая меня в партии Елены в «Сицилийской вечере», сегодня звучит не лучше Юна, демонстрируя полный "букет достоинств" сходящей с дистанции примадонны в роскошной «Tacea la notte placida»: дребезг с завываниями на форте и неплохая, но слабая середина в пиано оставляют впечатление плохо сделанной работы. Голос большой, но не для Леоноры… Елена в "Вечере" – да, но полуколоратурная вступительная ария «трубодурочки» получается у Радвановски совершенно некрасивой, а финальная верхняя нота была просто выкрикнута. Несмотря на первое впечатление, кабалетта «Obliarlo! Ah, tu parlasti» озвучивается с неожиданно приятным меццовым низом, и хотя финал « S'io non vivrò per esso, Per esso io morirò!» выходит «ослабленным», аплодисменты более чем внушительные.



Хворостовского народ встречает аплодисментами. Выходная «Tace la notte!» получается мягко, с небольшим «шатанием», но очень красиво, почти без хрипа. Потом – всё «как по нотам»: «мхатовский» хрип вместо вокала, шипение вместо пиано и т.д. С трудом добираясь до дуэльной сцены, на «Tu!... Come!» певец начинает "захлёбываться"… В «Dunque gli estinti lasciano Di morte il regno eterno» из монастырской сцены голос начинает местами даже струиться, и, несмотря на один заметный кикс, певец срывает оглушительные овации.

Сцена дуэли сделана в классическом «полупародийном» стиле: все эти нелепые хватания за эфесы, убегания в обнимку за сцену уже просто ни в какие ворота не лезут… в постановках сорокалетней давности еще можно стерпеть такую беспомощность режиссёра, но в современных она вызывает просто отчаяние.



В цыганском таборе всё окрашено в охро-грязно-рыжий цвет пыльной дороги, земля – буквально - "дымится у них под ногами", на заднике - клеймо вопиющей безграмотности работы осветителя (Дженнифер Типтон) – огромные тени действующих лиц…



«Долбанутые» такты знаменитого хора «Vedi! Le fosche notturne spoglie…» воплощены со всем убийственным натурализмом: на сцене пара огромных каменных плит, по которым долбят доблестные кузнецы. Эта наковальная долбёжка сводит с ума и заглушает всех - и хор, и оркестр.



Жду с нетерпением Зайджика и «Stride la vampa!» Зайчик не в форме, голос сильно вибрирует особенно на низких пиано. В рассказе о казни матери и гибели ребенка Азучена у Зайджик словно расцветает: голос звучит стройнее и жёстче, пластика становится отчаяннее и драматичнее, создавая пробирающий до костей жуткий образ старухи, помешанной на «миссия невыполнима-2». Вообще хорошо получилось.



Альвареса чего-то ни видно, ни слышно… Магомаев в известном мультфильме «трубадурил» поосновательней… Сам актер в предложенном «джипси»-прикиде (жалетка, штанишки, рубашка) похож больше на мальчиша-плохиша… Да и упитан так не по-цыгански… В общем, скорее нахалёнок, чем герой-любовник. Особенно в «вальсовой» сцене «Отпусти меня, мама, к Леоноре». К слову сказать, эта неуместная «вальсовость» не единственный фрагмент «пробелькантовой» неубедительности всей музыкально-драматургической конструкции (например, в сцене похищения Эльвиры из монастыря режиссёру приходится заставить противоборствующие стороны замереть в скульптурных позах «морская фигура на месте замри», чтобы дать возможность певице допищать о радости своей героини). Доводя до предынфарктного абсурда и без того «скользкую» структуру этой картины, художник одевает тенора и сопрано в одинаковый изумрудный портьерный бархат (что-то подобное из занавесок соорудила себе для поездки в город Скарлетт О’Хара из «Унесенных ветром»): эта «фантазия» Бригитты Райффенштюль (художника по костюмам) наводит на единственную мысль, что цыгане в изображаемой на сцене реальности отовариваются с благородными доннами в одном и том же бутике (судя по стилю, бутик называется «Kon'kovo»)…

В антракте объявили, что Альварес петь больше не будет и вместо него спектакль доиграет Филипп Уэбб (Philipp Webb). Третий акт начинается гульбищем размалёванных девок, как в маквикарской постановке «Манон». Гульбище сопровождается тоскливой разноголосицей хора.



Зайджик очень убедительно сдаётся в плен, а вращающаяся конструкция переносит нас в сцену счастья Манрико и Леоноры. Звучание Уэбба напоминает журчание ручья! Сверкающие переливы, чуть задавленный низ, но исключительно свободная, «льющаяся» середина, верх – бесподобен! Хор «и все как один умрём за маму Азучену» прозвучал вяло, но убедительно: кому ж за чужую маму умирать хочется… Финальная нота у Манрико – просто восторг!

Сондра продолжает завывать и подвизгивать на верхах, но низы по-прежнему великолепны. Овации её Леонора вызывает просто истероидные, и я отчаиваюсь понять, «что такое хорошо и что такое плохо». В драматическом монологе «Vanne, Lasciami, né timor di me ti prenda...» Радвановски и кричит, и гогочет, а в дуэте с Хворостовским, которого просто не слышно, даже бросается на графа с ножом, но потом почему-то останавливается (видно, ей тоже, как и её возлюбленному дуэлянту «был голос свыше»). Азучена, кстати, во второй картине тоже с ножом бросается на ребенка: видимо, эти места должны быть в сознании как-то запараллелены, но как - я не понял. Сам дуэт получается у Сондры неожиданно отточенным и красивым (вот что значит оседлать свою тему!). Вообще весь последний акт её совершенно незаслуженно швыряют братья Ди Луна (см. женское распятие, «не сходящее» со сцены и иллюстрирующее излюбленную «белькантовую» тему возведения напраслины на невинную женщину). Умирает Леонора под собственные чудесные пианиссимо…

Азученину «колыбельную» в исполнении Зайджик больно слушать: «эх, молодость, была ты или не было», - а душераздирающая кульминация главного образа этой трагедии – крик «Ah ferma!...» - тонет в предельной сжатости финала. Но есть ли в этом вина исполнителей? Думаю, что нет… Азучена у Верди так много и так красиво поёт, так много и даже по делу говорит, что за чарующим совершенством мелодийного рисунка этой наиважнейшей роли пропадает её драматургическое зерно. Без акцентирования внимания на этом финальном крике невозможно понять, что хотел выразить этим образом Верди. Неслучайно, проникая в замысел композитора, Сальвадоре Каммарано предлагал сделать финальную сцену Азучены более развёрнутой… Верди его не послушал… В итоге постановщики мучают себя и зрителей ненужными плоскими символами в виде женских распятий, а зерно психологического трагизма, благодаря композиторской строптивости, остаётся безнадежно затоптанным в суетно скомканном финале… И ещё эта последняя фраза графа: «E vivo ancor!»… Да кому вообще до этого есть дело?! Разве об этом опера? Но Верди уже не переубедишь…

[cordoba]

AlexAt ! Спасибо за интересную информацию и ее живописное изложение! Делитесь, пожалуйста, впечатлениями от новых оперных спектаклей в Мете.

[Дирижер]

Уважаемый AlexAt!Спасибо за Вашу содержательную рецензию . . .НО . . . В ней нет ни слова о дирижере данного спектакля.Я настоятельно прошу Вас дополнить эту рецензию интересующими меня сведениями . . .